Между времен

Они бросились прочь, пригибаясь, уворачиваясь от разлетающихся газет, залетевшей случайно жестяной банки. Парень зашипел что-то неразборчивое, приложив палец к губам: тише. Она вдруг увидела – впереди стоят парни в формах, с дубинами, а кто-то добивает очередную баррикаду ногой.

Соня ощутила физическую тяжесть паники: ноги пронзила острая боль, дыхание стало судорожно частым. В следующие секунды она, как ни странно, совершенно чётко поняла – если не убежать, будет хуже. Она вскочила, бросилась в сторону блестящей витрины, оттолкнула кого-то плечом, вывернула ладонь из цепкой хватки парня…

Вышла на безлюдный переулок, прислонилась к стене и заплакала – не от боли, а от потрясения, разъедающего внутренности. Она сжала руку, где только что сдавил запястье незнакомец – под кожей будто осталась горящая метка.

  * * *

Очнулась в состоянии крайней растерянности. Она не помнила, как оказалась в кровати – но мгновенно осознала тяжело кипящее в груди дыхание. К горлу подступила тошнотворная волна – весь сон словно крутился перед глазами и впивался под ребра.

Соня села и коснулась левой руки. Там явственно проступал след – будто бы она действительно только что вытащила руку из чьей-то хватки. Она потрясла ладонью, сгибала палец, пыталась стереть ощущение, но оно не проходило.

Вот теперь это стало невозможным игнорировать.

Следующий час прошёл в беззвучной панике. Соня медленно выбралась из-под одеяла, походила по комнате, таща за собой одеяло. Смотрела в зеркало на уставшее, осунувшееся лицо. Пыталась выстроить цепь логических доводов: сна не может быть настолько реалистичным. Откуда французский? Почему вовсе не чувствовала сумбура, как обычно во снах? Разве можно ощутить чужое прикосновение, боль, тревогу… и перенести её наяву?

Она села к столу, дрожащими руками достала старую тетрадь и, особо не задумываясь, стала выписывать всё, что могла вспомнить. Имя? Парень с веснушками – кажется, его звали Мишель. Лозунги. "Liberté". Ощущение толпы – запах табака, духота газа. Я несу своё тело через ад другого времени.

Каждую новую фразу Соня перечитывала, как чужую записку. В ушах ещё звенело эхо толпы.

* * *

День плавно соскользнул в привычную череду учёбы. Она попыталась отогнать всё навязчивое – взяла конспекты, но тут же уронила их на пол: мысли возвращались к узкому уголку переулка в Париже. Только теперь, спустя время, в памяти возникали детали. Например, сквозь крики, хлопки и запахи, она слышала женский визгливый смех; помнила, как у витрины пролетела газета с огромным заголовком "Le Pouvoir est dans la Rue!" – "Власть на улице!"

Ворох увиденного бестолково сменялся. Лицо Мишеля, близко, совсем рядом; язык, звучащий, как музыка, но при этом пугающе чужой. Было нечто теплое в его хватке, энергию бунта Соня теперь смешала с собственным страхом. Дежавю. Она думала: неужели я смогла бы там остаться? Если бы проснулась на минуту позже, если бы не вырвалась в переулок – могла ли застрять навсегда?

Тело отзывалось слабо ноющей болью в запястье – она почти не могла поверить, что это всего лишь след сна.

Весь день, как заведённая, она разбирала вчерашние глупые сообщения в чате с одногруппниками. Кто-то жаловался на злых преподавателей, кто-то присылал шутки и мемы; все жили в своём – простом, линейном, если не скучном – мире. Её собственная вселенная ухитрялась быть вскользь-одиночной.

Во время перерыва на обед она села рядом с Катей – близкой, но не самой сокровенной подругой. Та жевала бутерброд, читала длинную статью со смартфона.

– Катя, – осторожно спросила Соня, – у тебя бывало когда-нибудь, что сон кажется реальным? Прямо очень-очень реальным, до боли, до запахов… До того, что ощущение и утром никуда не исчезает?

Катя усмехнулась, не отрываясь от экрана.

– Прямо до боли? Ну, только если кошмары. Приснилось, что кого-то сбили, – потом весь день грустно. А что?

Соня промолчала, подумала и тут же отступила:

– Да так, ничего… Просто странный сон снился. Даже не сон, а жизнь.

Катя только сказала: "Наверно, пересидела в библиотеках!" – и вернулась к своему смартфону. Соня загрустила ещё сильнее. У Кати – свои заботы, у неё – удар синяка на запястье словно неизвестный исход. Она поймала себя на мысли: может, стать психотерапевту? Или просто забыть всё как страшный сон?

  * * *

Тем вечером, утопая в домашней рутине, Соня всё чаще оглядывалась по сторонам. Из зеркала на неё смотрелось совсем другое лицо – бледнее и старше. Мысли медленно сползали в беспокойную рутину: никто бы не повелился. А вдруг повторится сегодня ночью? Она пошарила по интернету – нашла кучу форумов: «сны, более яркие, чем жизнь», «осознанные сновидения – выход из тела или болезнь?» Но все комментарии казались ей безжизненными, слишком плоскими.

Коридоры общежития шумели: где-то смеялись, хлопали дверьми; был слышен голос вахтёрши, звяканье чайника. Соня чувствовала себя чужой – тотальной, окончательной чужой в этих стенах и в самой себе.

Она подолгу рассматривала руку: синяк начал затухать, но едва видимые полоски напоминали отпечаток чужого, ненужного мира.

* * *

В ночь Соня отправилась почти назло самой себе. Она убеждала себя: всё, это точно последний раз, не в голове же у меня беда. Завернулась в одеяло поверх пижамы, выключила свет. Вокруг было темно и слишком тихо.

Тело веяло маленькой дрожью, на сердце потеплели неуютные всплески; страх, усталость, капли упрямой тревоги. Сон подкрался и на этот раз не обрушился, а полетел медленно – как будто сама реальность решала, стоит ли желанной жертве погрузиться в новые миры.

В ту ночь Соня не увидела яркой картины ― лишь голос во тьме на славянском языке, тёмную улицу, где промелькнула призрачная тень. Но перед самым пробуждением она опять почувствовала знакомое тяжёлое давление на руку, снова будто вынырнула из чьей‑то чужой хватки. На этот раз ― без синяков, но с обжигающим страхом на кончиках пальцев.

Это было не просто дежавю, это был уже тревожащий паттерн.

  * * *

Утро началось с тревоги. Соня вяло завтракала, почти не замечая вкуса еды. Умывалась – заметила у зеркала ещё один новый «привет» с того края: крошечная царапка на щеке, которой не было накануне.

– Может, я во сне сама себя царапаю? – тихо прошептала она, но сама себе не поверила.

С матерью переписывалась вяло, не рассказывая правду. «Мне приснился странный сон», – написала она, но ничего не добавила.

Попытка отвлечься не удалась. Уроки не радовали. Немного помогло слушать музыку, поиграть на телефоне в тупую мобильную игру. Но, словно глухой колокол, внутри звучал настырный вопрос: это просто выгоревшие нервы или… что-то другое?

* * *

Вечер Соня провела дома. Подоконник: за окном пестрели фонари, плотные капли лились по стеклу. В какой-то момент она задержалась у окна особенно долго. Ей показалось, что внизу, в тени, шёл кто-то в знакомом, словно бы французском пальто, с поднятым воротником.

Она зажмурилась, прислушалась к сердцу: пусть нет, пусть это просто дождь, и город живёт своей обычной жизнью.

Всё же, когда наступила новая ночь, Соня дрожала, как в лихорадке. Перед тем как уснуть, она вдруг поймала себя на мысли – если ночью опять «уйдёт», то запомнит всё подробнее: запахи, слова, выражения лиц. Она по‑настоящему испугалась: если ― в следующем сне ― она не захочет возвращаться, что тогда?

В другой реальности, где существуют баррикады, опасные красивые парни, уличная драма, может быть, куда больше настоящей жизни, чем в её длинных серых учебных днях.

Но синяк всё так же саднил на запястье. И её жизнь, какая она ни была, теперь казалась не такой уж и обыкновенной.

Глава 4. Мосты времени

Соня почти перестала надеяться на обычные ночи. Реальность ее дней и снов постепенно сплетались в узел, который уже невозможно было развязать или распутать – только принять существование сразу в двух мирах, постепенно стирающих границы между собой. Рассеянная от недосыпа, она иногда ловила себя на том, что не вполне уверена: помнит ли что-то из уроков по философии или этих строк не существовало вовсе, это лишь тень ранней беседы в заброшенном доме на окраине сгоревшей Москвы.

В этот вечер она легла поздно – библиотека всё никак не отпускала: сочинение о Толстом не писалось, мысли путались. Такси сигналил за окном; комната казалась наэлектризованной от несказанного напряжения. Уткнувшись лицом в подушку, Соня укрылась, почти зарывшись в одеяло, как в детстве, – но сон настиг ее быстро и бесповоротно.

* * *

Москва, 1812 год

…Шум, жара, полыхающее небо – небо, полное дыма и гари. Соня стоит прижавшись к стене дома в какой‑то узкой улочке, в волосах застряли язычки сажи. На ней чужое платье в русском вкусе, тяжелое и неуклюжее, подол цепляется за булыжники. Мимо пробегают люди: кто‑то плачет, кто‑то кричит друг на друга, из окон бросают тряпки, пытаясь хоть как-то помешать огню. Лошадь внезапно вырывается, унося тележку с ящиками, переворачивает ведро, его содержимое устремляется к ногам Сони.

– Девушка, уйдите! – оборачивается к ней старуха с корзиной. – Сейчас всё рухнет!

Она бросается через улицу, шарахаясь от жара, внезапного сквозняка помимо ветра: дым стелется у самой земли, едва не валит с ног, словно сама Москва не хочет отпускать своих жителей никому – ни французам, ни огню, ни чужим, вот как ей, пришлой. Женщина хватает ее за руку, тянет под козырек лавки.

– Вы откуда, красавица? – спрашивает она, абсолютно не замечая несообразности ситуации.

Соня хочет сказать: «Я не отсюда», но слова не складываются. Слова… Кажется, она понимает их с трудом, но понимает, сам смысл словно сквозь толщу воды доходит до неё. Всё происходит быстро, страшно. Она двигается как во сне – и это действительно сон, только очень реалистичный, с запахом гари, криком птиц, хлопаньем ставен. Старуха сует ей в руки бутылку, говорит: «Брызгай на лицо, легче станет».

Соня так и делает, благодарно кивает. Огонь за улицей усиливается, кто-то кричит: «Пожарные! Ведра скорее!» Стараясь ничего не трогать и ни с кем не разговаривать больше, Соня двигается к какому-то переулку, видит пожарных – точнее, мужчин с ведрами в форме, примчавшихся на телеге. Ей чудится музыка: марш вдалеке, доносящийся сквозь гул пожара.

Наваждение длится недолго: перед глазами всё плывёт, нос режет дым, становится трудно дышать, и следующее мгновение приносит ей забвение.

* * *

Владивосток будущего

Она очнулась откуда-то будто на мосту, над полноценной рекой огней. Владивосток, но какой-то совершенно нездешний, не тот, что она когда-то видела на фото – здесь улицы извивались широкой паутиной, по воздуху, как чайки, проносились серебристые капсулы, отражающие неон и туман. Небоскребы упираются в низкое облачное небо, нависшее, будто тонкая вата.

Соня – теперь в странном одеянии, напоминающем спортивную экипировку будущего: материал отливает серебром, кнопки на рукаве высвечивают непонятные знаки. К ней подходит девушка – лицо знакомо: кажется, это та самая Камила, которую она однажды видела во сне в Париже, только черты лица гораздо старше. Девушка улыбается и переключается на другой язык – странно плавный, с металлическими нотами. Соня ничего не понимает, но слова звучат тепло, будто ей подпевают.