Детектив советских времен. Операция «Очкарик»

Он в ужасе отшатнулся, упал задом на холодный пол и заплакал, подвывая.

Еще одна… Опять… Ну почему она его отвергла, почему все они его отвергают? Ведь он хотел всего лишь быть рядом, заботиться, играть вместе, разговаривать. Он бы накопил денег на телевизор, и они вместе смотрели бы про путешествия и всяких животных – и кино, если ей захочется. Он кино не любил, и не понимал, как это – один и тот же артист то Гамлета играет, то вора. Значит, всё неправда, всё вранье… Он бы ей объяснил свою главную мысль: в жизни полно вранья, но его любовь к ней честная, настоящая. И ничего ему не надо, только чтобы она поверила в это. А она… Опять.

Он наконец снял очки, протёр их полой фланелевой рубашки, надел и снова мог видеть. Девочка лежала, неестественно свернув голову набок. Он машинально потянулся её поправить, в последний раз пропустил сквозь пальцы косичку, и вдруг сообразил, что в ближайшие пять дней не сможет вывезти её отсюда. Но и оставлять здесь нельзя. Он с ума сойдёт, если столько дней проведёт рядом с трупом! И она начнёт пахнуть. Завернуть в полиэтилен? Нет, пять дней ждать нельзя.

***

Шла вторая неделя, а Викторию по-прежнему не привлекали к настоящей работе. На утренних совещаниях она сидела истуканом, слушая, как другие отчитываются о ходе своих расследований. Опера̀ редко по целому дню проводили в своей комнате, но её на выезды не брали – оставляли на телефоне. Вика всё так же изучала дела, теперь архивные, и впервые начала понимать, как много тяжких преступлений случается в Ленинграде.

В четверг в самом начале рабочего дня в комнату группы стремительно вошёл полковник Харитонов. Он был мрачнее тучи, и, не здороваясь, выдал:

– У нас расчленёнка… По адресу Блюхера, 21, около часа назад дворничиха нашла в мусорном баке отрезанные человеческие ноги, – он обвёл взглядом вмиг посерьёзневшую команду и добавил: – детские ноги, в полосатых красно-жёлтых носочках.

– В красно-жёлтых? – выпалила Вика непроизвольно. – Это Света Ермильева, я её фото на доске пропавших видела, там приметы были. Она десятого сентября пропала.

– Без тебя поняли, ориентировки тоже читаем, – недовольно оборвал полковник, но всё же добавил: – что помнишь такие детали, молодец. Значит, так: все силы отделения на это дело, и срочно в адрес. Там дворничиха в шоке да пара милиционеров. Судмедэксперт в пути. Езжайте все. И ты, Синицина, тоже, – обратил он взгляд на Вику, а после на Александра: – Держи меня в курсе.

Опера мигом сорвались. Суворин со своей подопечной вышли на улицу последними и увидели, как отъезжает казённая «Волга»: сзади притиснулись друг к другу Дима, Игорь и Сергей. Взгромоздившийся рядом с водителем Марк помахал оставшимся у дверей коллегам и изобразил указательным и средним пальцем пешую прогулку.

Александр в сердцах чертыхнулся, огляделся вокруг.

– Нет второй машины. Придётся своим ходом, а там ближайшее метро «Академическая» и от неё нет прямого транспорта!

– Не потребуется, – воскликнула Вика и ринулась к переулку, где оставляла свою машину. Знак возле управления запрещал стоянку любых автомобилей, кроме служебных.

Суворин на несколько секунд застыл в замешательстве и двинулся за ней. Завернув за угол, он увидел, как Вика садится за руль светло-серой «Волги», и ускорил шаг.

– Твоя? – с удивлением поинтересовался он, плюхаясь рядом.

Выруливая с места, она кивнула:

– Бабушкина. Но она теперь не водит, у меня доверенность.

– Знаешь, как ехать?

– Через мост, потом Кондратьевский, Пискаревский. С него на Блюхера. Верно?

Суворин угукнул. По причине отсутствия личного автомобиля он водительских прав не имел, к тому же впервые в жизни ехал с женщиной за рулём, и сидел напряжённый, вцепившись на всякий случай в дверную ручку. Но минут через пять его опасения развеялись: Вика вела машину уверенно, правил не нарушала, зато на каждом свободном участке развивала большую скорость.

Свою группу они нагнали на Кондратьевском проспекте перед трамвайной остановкой: машина стояла, пропуская пассажиров.

Узнав автомобиль по номеру, Александр выдохнул:

– Наши. Вместе приедем. Так бабушкина машина?

– Что, необычно? У бабушки водительский стаж почти тридцать лет: вначале была дедушкина «Победа», потом папа двадцать первую «Волгу» купил, на ней ездила.

– А папа не ездил?

– Они с мамой по командировкам за границей. Министерство внешней торговли. Я с семи лет с бабушкой живу.

– Она шофёр?

– Профессор психологии в университете. Ей 76 лет, но до сих пор лекции читает, статьи пишет. Она у меня замечательная!

– Повезло, – нейтральным тоном оценил Суворин то ли бабушку, то ли выездных родителей, то ли в целом благополучную жизнь семьи, в которой всегда присутствовал личный автомобиль. По его прикидкам этим могли похвастать едва ли пять процентов советских людей: в парадной, где он живёт, тридцать шесть квартир, а паркуются постоянно всего две машины.

Вика продолжала рассказывать:

– Когда бабушка настояла, чтобы родители оставили меня с ней, я была жутко обижена и на маму с папой, и на неё. Не понимала, что, кочуя по странам, учась в не пойми каких школах, я бы не получила нормального образования. Бабушка же, рискуя научной карьерой, взвалила на себя ответственность за моё будущее. Это ещё хорошо, что я росла здоровой и, в принципе, беспроблемной – иначе не написала бы она докторскую. Ребенок в семье – это… Вот смотрите: женщин с высшим образованием у нас точно больше, чем мужчин, но среди кандидатов наук их уже значительно меньше, а среди профессоров вообще единицы. Считается, что у нас равноправие, но это всё теория, – заметив, что выдала любимую фразу Александра, Вика невольно улыбнулась и продолжила: – А на деле – чистый домострой. Женщины работают столько же, сколько мужчины, однако всё, что касается домашнего хозяйства, априори – женская забота. Потому и никакого карьерного роста. Начальство ведь как думает: вот выйдет сотрудница замуж, дети появятся, и всё – работа на втором и третьем плане. И они правы: семья и дети отнимают очень много сил и времени. У женщин. У мужчин не так. Вот вы женаты, но семья ведь вам работать не мешает?

Александр невольно сжал в кулак руку с обручальным кольцом, подумав: «Много ты знаешь!», а вслух проговорил:

– Не мешает. Наши во двор свернули. Поворачивай, – и тут же поправился: – Поворачивайте.

– Ничего, можно на «ты».

– Тогда и меня на «ты».

– Попробую.

Сразу после университетской кафедры Вику несколько напрягало панибратское «ты», принятое в отделении милиции, но со временем она адаптировалась и к «тыканью», и к проскальзывающему матерку, неизбежному в мужском коллективе. Если обращение на «ты» воспринимать как знак доверия, то получается, что Суворин уже считает её членом команды.

Вслед за служебной «Волгой» они проехали вдоль длинного дома 21 в конец двора, где возле мусорной площадки двое милиционеров оттесняли от места происшествия группу зевак.

Заперев свою машину, Виктория поспешила за операми, которые успели пробиться сквозь небольшую толпу и замерли в нескольких метрах от трёх помятых оцинкованных мусорных бочек. Перед ними на корточках сидел мужчина в плаще, из-под которого виднелся белый халат. Он загораживал страшную находку – Вика видела только испачканный кровью и кашей грязи край белого полиэтиленового пакета. Чтобы увидеть больше, она подалась влево. Суворин схватил за рукав, но она вырвалась, сделала несколько шагов… То, что лежало на загаженном мусором асфальте, запечатлелось в памяти навсегда.

Горло сдавил спазм. Казалось, её сейчас вывернет. Вика попыталась сглотнуть, но не смогла. Практически не дыша, она замерла, не отрывая глаз от отрезанных по середину бёдер окровавленных детских ног.

Рядом щёлкал фотоаппарат со вспышкой, милиционеры разгоняли зевак:

– Граждане, не мешайте работе милиции! Вам тоже наверняка на работу пора! Проходим, проходим, не толпимся здесь…

Но Вика ничего этого не слышала. Оцепенев, она всё смотрела на разрезанный судмедэкспертом испачканный белый полиэтилен в каких-то рваных дырах – птицы постарались, или крысы? Не хотелось верить, что лежащие на нем останки, части тела, принадлежат Свете Ермильевой – девочке с двумя косичками, фото которой появилось на доске пропавших незадолго до Викиного увольнения из отделения милиции. Но все сомнения перечёркивали носки в красную и жёлтую полоску, именно такие, как в ориентировке. На мыске одного из носков сквозь дырку виднелся посиневший ноготь большого пальца.

Вика с усилием зажмурилась, затем открыла глаза и к ней вернулся слух. Суворин с тревогой смотрел на неё. Подозревая, что он задал вопрос, она переспросила:

– Что?

– Я говорю, надо с дворничихи показания снять. Она у участкового сидит. Пошли.

– Разошлись, я сказал! – продолжал разгонять граждан милиционер. – Или вы все свидетели? Кто свидетель, подходим ко мне, записываемся!

Люди, в основном женщины, начали отступать от мусорной площадки, кое-кто совсем ушёл, лишь одна старушка в старомодном сером плаще выступила вперёд:

– Я видела из окна, как Галя возилась возле баков, а потом как закричит, как кинется в сторону…

Суворин, уже выбравшийся с Викой на чистый асфальт, притормозил и велел оказавшемуся рядом Сергею Опушкину:

– Поговори с гражданкой. Вдруг ещё чего видела. Марк где?

– С бригадиром из ЖЭКа договаривается, чтобы баки опрокинули. Может, в них другие фрагменты тела.

– Логично. Пусть судмедэксперт пока не уезжает. Пошли, – кивнул он Вике. – Опорный пункт милиции в соседнем доме.

С минуту шагали молча, потом Вика не выдержала:

– Как страшно!

– Первый труп?

Она кивнула.

– И в мертвецкой не бывала? – посмотрев, как она медленно помотала головой, Александр заметил: – У нас убойный отдел. В каждом деле труп.

– Ребёнка убили и разрезали на части, а вы!.. – остановившись, выкрикнула Вика и на глазах её показались слезы.

– В бесчувственности меня обвиняешь? – на миг он притормозил. – У меня дочери девять лет… Надо уметь абстрагироваться. Так что вытирай сопли и вперёд.

Она автоматически двинулась за ним, понимая, что Суворин сто раз прав. Чего она ожидала, мечтая расследовать самые опасные преступления? Для этого надо иметь холодный ум и железную волю, подавлять любые эмоции. Только что её чуть не стошнило при виде фрагментов тела убитой девочки. Надо абстрагироваться, сказал Александр. А это значит – относиться к самым страшным находкам просто как к вещественным доказательствам. Получится ли?..

К опорному пункту милиции она подошла с твёрдым намерением затолкать свои эмоции поглубже и стараться быть полезной Суворину.

Участковый располагался в угловой парадной хрущёвки. Когда Александр и Виктория вошли в небольшую комнатку, там сразу стало тесно. Суворин поздоровался и предъявил своё удостоверение сержанту милиции. Тот привстал с места, представляясь:

– Высоков, Андрей.

Напротив сержанта, то и дело вздыхая и шмыгая носом, сидела круглолицая женщина в засаленной болоньевой куртке и лыжных шароварах.

– Нам бы со свидетельницей поговорить, – сказал Суворин.

– Садитесь на моё место, – предложил сержант, – девушка на стуле может расположиться.

Но опер рассудил иначе:

– Будешь записывать, – велел он Вике и кивнул на место участкового. Сам же взял стоявший у стены деревянный стул с потёртым, когда-то мягким, сиденьем, проверил его на прочность и устроился лицом к свидетельнице. Подождав, пока сержант найдет чистые листы бумаги, а Вика достанет ручку из своей сумки, Александр приступил к опросу.

– Ваша фамилия, имя, отчество.

– Каримова Галина Айзатовна, – с испугом глядя на огромного Суворина, ответила невысокая дворничиха.

– Галина Айзатовна, вы работаете дворником в жилконторе?

– Работаю, шесть лет работаю, и всё на этом участке. Хорошо работаю, честно —грамоту получила в том квартале.

– Понятно. Расскажите о том, как вы обнаружили фрагменты человеческого тела.

При этих словах дворничиха разинула рот, судорожно задышала и прижала руку к груди. Участковый подскочил к столу, плеснул в пустой стакан воды из графина и сунул его дворничихе.

– Хлебни водички, Галь. Может, ещё валидольчику?

Женщина кивнула, и он вытряхнул в протянутую ладонь таблетку из алюминиевого тюбика. Подождав немного, чтобы женщина пришла в себя, Александр предложил:

– Расскажите всё по порядку.

– По порядку?.. – дворничиха утёрла мокрые глаза тыльной стороной шершавой ладони, и, сделав глубокий вдох, заговорила: – Заступила я как положено, в шесть. Вначале с метлой по дорожкам прошлась, несколько куч листьев намела, дом-то длинный. Потом по парадным пробежалась, подмести. Целое ведро мусору набралось да сетка бутылок пустых. Бутылки я в дворницкую занесла, а ведро потащила к мусорке…

Тут свидетельница запнулась и умолкла на несколько секунд. Суворин не торопил. Пару раз шумно вдохнув, дворничиха опять заговорила:

– Подхожу, а из бака вороны вверх – прям стая! Я аж вздрогнула, никогда столько не видела. Эти вороны, сволочи, хуже голубей: те только гадят, а эти мусор растаскивают, иной раз до другого конца двора донесут. И тут навыкидывали на площадку, к баку не подойти. Ну, я за лопатой сходила, и давай всё обратно в бак кидать, а он и так полный. Взялась лопатой в баке разгребать на края, утрамбовывать, чтоб больше влезло. Отгребла с середины, и вижу в пакете, который вороны разорвали, вроде как мясо с костью…– дворничиха закрыла глаза, помотала головой, будто отгоняя страшное видение, и договорила, выкатив глаза, всхлипывая и заикаясь: – а из другой… дыры… нога… в носочке детском… и пальчик синий…

Тут она зашлась слезами. Александр подождал немного, затем плеснул в стакан воды.

– Попейте.

Женщина послушно выпила.

– Давайте вы всё до конца расскажете, и мы вас отпустим. Вам надо лечь, отдохнуть, – неожиданно мягко проговорил Суворин.

Кивнув, свидетельница продолжила:

– Я, конечно, закричала – такой ужас! Шарахнулась от мусорки, а тут как раз старик из третьей парадной со своей шавкой. Кудлатая такая, чёрно-белая, небольшая. Он мне: «Чего такое?» Я на бак указываю, он глянул и тоже шарахнулся. Говорит: «Надо в милицию, я сбегаю, а вы тут посторожите, чтоб никто…». А я ему сказала, пусть лучше сам сторожит, он с собакой. Ну и побежала к участковому.

Сержант отозвался от двери, где устроился на трехногой табуретке:

– Я с восьми заступаю. Пришел без трех минут, а Галя уже круги нарезает.

– Сколько прождали? – спросил Суворин у дворничихи.

Та пожала плечами.

– Минут пять, десять… Не знаю, я не в себе была.

– Ни с кем за это время не говорили?

– Да не было никого.

– В это время редко кто из парадной выходит, – вставил участковый. – У нас тут всё больше рабочий класс, так им к семи.

– Значит, вы, Галина… – Александр забыл необычное отчество и решил обойтись без него, – обнаружили в баке пакет приблизительно без двадцати восемь?

Дворничиха неопределённо мотнула головой.

– Вы сразу позвонили в отделение, сержант?

– Никак нет. Сначала сбегал посмотреть. Мало ли, привиделось…

– Пакет не трогали?

– Никак нет. Мы ж понимаем. Старика оставил сторожить, и сюда, докладывать по телефону. Двоих сразу прислали, они старика сменили, а мне велели тут с Галей вас дожидаться.

– Данные старика записали?

– Нет, – растерялся сержант. – Может те, что у мусорки дежурят, записали. Я его не отпускал.

– Он в третьей парадной живёт, – вставила дворничиха. – Второй этаж, квартира однокомнатная справа, у самой лестницы.

– Сержант, сходите. Если старик дома, приведите сюда.

Парень испарился.

– Сейчас показания подпишете, Галина, и вы свободны, – сказал Суворин, забирая у Вики лист, исписанный с двух сторон быстрым почерком.

Пробежав глазами по строчкам, Суворин хмыкнул:

– Зачем слово в слово? Это не литература. Не видела, как протоколы пишутся?

– Я перепишу, – пристыженная Вика схватила чистый лист.

– Под мою диктовку. Пиши: «Я, Каримова Галина Айзатовна, дворник ЖЭК №…»

– 19, – подсказала Галина.

– «… 29 сентября 1983 года вышла на работу в 6 часов утра и приступила к своим обязанностям по уборке вверенного мне участка. Около половины восьмого я подошла к площадке с мусорными баками и увидела, что вороны растащили мусор и он раскидан вблизи баков. При помощи лопаты я собрала мусор и…»

Пять минут спустя протокол был готов, Каримова его подписала и ушла.

Сержант привёл старичка из третьей парадной. Василий Иванович Кузнецов, 68-летний пенсионер, подтвердил, что, гуляя с собакой, услышал крик дворничихи, и, обратив внимание на её странное поведение, поспешил к мусорной площадке, где Галина указала ему на окровавленный пакет в баке. Отправив дворничиху за участковым, Кузнецов сторожил мусорную площадку до прихода милиционеров из местного отделения.

Едва старичок, подписав свои показания, ушёл, явился Марк. Опустившись на скрипнувший под ним стул, выдохнул:

– Больше ничего. Все три бака опрокинули. Мастеру ЖЭКа теперь забота: кто всю эту гору мусора обратно запихнет? Дворничиха, которая обнаружила, в отказ: не подойду, говорит, близко, лучше вообще уволюсь. Другие дворники тоже стремаются. Наверное, весь ЖЭК уже в курсе. Я мастеру посоветовал найти пару хануриков – они за бутылку водки всю помойку в бачки голыми руками затолкают.

Артемьев хмыкнул по поводу собственного оригинального предложения, но после его хитроватые глаза стали серьёзными.

– Там толпа не редеет, хотя эксперт отчалил и части тела увезли. По сторонам немного рассосались, но народ прибывает. Ребята пока ходят, слушают, вопросы задают. Чего дальше делать, старшой?

Суворин взглянул на часы.

– Свидетелей искать. Сейчас почти половина первого. Поквартирный обход делать рано, люди на работе.

– Правильно, – отозвался Марк. – Время к обеду, предлагаю подкрепиться. В ближайшей стекляшке пельменная имеется, я узнал, там даже пиво подают, но теперь, к сожалению, только с двух – спасибо родной партии и конкретно Юрию Владимировичу Андропову!

– Язык придержи, – без улыбки посоветовал Александр. – Хорошо, пообедаем. Нам допоздна по квартирам ходить. После обеда обсудим дальнейшие… Постой! Не узнал, когда мусор у них с площадок вывозят?

– По понедельникам, средам и пятницам, – ответил Марк. – Сегодня четверг.

– Надо все площадки в квартале прошерстить. Организуй, ты с мастером уже знаком.

– Обед откладывается, – недовольно пробурчал Артемьев, тяжело поднимаясь с места.

– Если поторопишься, – сказал Суворин ему в спину, – успеем до закрытия пельменной.

Обернувшись, Марк изобразил зверскую рожу и лишь после удалился, а Александр подошёл к зарешеченному окну и уставился на двор. Он стоял так, не двигаясь, несколько минут, и Вика не выдержала:

– А мы что будем делать?

– Думать, – обернулся Суворин и вернулся к месту, на котором сидел.

– Может, я пойду, посмотрю, что там и как? – подал голос милиционер.

– Погоди, – велел Александр. – Расскажи, что у вас тут за место. Говоришь, в основном рабочий класс?

– Ну да. Когда-то от Металлического завода в этих двух пятиэтажках жилплощадь распределяли, и от других предприятий. А вот пятнадцатиэтажка, что возле стекляшки – это кооператив, там разные попадаются. Но туда редко вызывают. Люди побогаче – они спокойнее.

– Молодёжь пошаливает?

– В смысле? Драки случаются, но не так чтоб массовые. Это ж Ленинград, а не деревня, тут стенка на стенку ходить не развлечение. Ребята больше собираются портвейна выпить, на гитаре побренчать. Жители, бывает, жалуются: по полночи поют – но это не здесь, а в соседнем дворе, там детский сад, беседки.

– А в этом никто по ночам не шарится?

– Ну разве что в пятницу или субботу мужики допоздна на скамейках с бутылкой. А по будням – нет.

– И хануриков, алкашей, не имеется?

– Есть несколько, но они на хате у Егорыча квасят. Тот вдовый, вот у него притон и устроили.

– И по ночам квасят?

– Ну, это на сколько бухла хватит. К двум часам они в магазине первые. Если деньги есть, то и вечером сбегают.

– А деньги откуда? Приворовывают?

– Скорее из дома выносят. Жена Сыромятова жаловалась, что деньги у неё из кошелька пропадают, но Сыромятов в отказ: мол, не пойман – не вор.

– И где этот притон?

– На первом этаже в двенадцатой парадной 21-го дома.

– Ясно, – проговорил Суворин и вдруг встрепенулся: – Это ж напротив мусорки? Идём туда. Я только начальству отчитаюсь.

Разговор с Харитоновым длился не более трёх минут, из них отчёт Александра занял половину, остальное время он слушал указания начальника.