Детектив советских времен. Операция «Очкарик»

Проходя через приёмную, Харитонов бросил сидящей у стены Виктории:

– Пойдемте.

Открыв дверь, он обернулся. Вика, оказавшаяся уже рядом, думала, что полковник, следуя этикету, пропускает её вперёд, и собралась выскользнуть в коридор первой, но тот ничего такого не предполагал, и получилось, что они ломанулись в дверной проем одновременно, столкнувшись плечами.

– Простите… – пролепетала смутившаяся Виктория.

– Не за что, – брякнул не к месту Харитонов.

Закрывая дверь, он успел заметить усмешку генеральской секретарши, и, мысленно кипя, зашагал по коридору.

«Твою ж мать! Теперь мне с ней реверансы разводить? «Простите-извините, проходите-проходите, здесь дует»? Не было забот… Кого же куратором к ней приставить? Серега Опушкин не подойдет, какой из него учитель… Диму? Нет, уж слишком язвителен, загнобит девицу. Марка с его простецкими повадками тоже нельзя. Игоря – тем более, он неровно к противоположному полу дышит. Остаётся только Сашка Суворин. Этот – да. Сдержан, не по делу лишнего слова не скажет. Профессионал. Вот его к ней в пару и поставлю».

Оказавшись перед дверью комнаты, где располагались опера второго отделения, Харитонов поступил в соответствии с субординацией, вошёл первым. Вика последовала за ним.

В помещении метров тридцати сидели пять сотрудников, каждый за своим столом – шестой пустовал, на седьмом стояла печатная машинка.

– Вот, – сказал полковник, на секунду обернувшись к Вике, – новый сотрудник вашего отделения: лейтенант Синицына Виктория Николаевна.

В комнате повисло молчание. Пять мужчин уставились на спутницу начальника.

– А это, – опять заговорил Харитонов, обводя глазами комнату, – ваши коллеги. Сергей Викторович Опушкин…

– Первая – «О». И можно просто Сергей, – чуть приподнялся со стула сидевший возле правого окна щуплый русоволосый парень с простецким лицом, лет тридцати.

– Перскевич, Дмитрий Федорович… – продолжил представлять полковник.

Худощавый блондин со светлыми глазами, чем-то похожий на Даниэля Ольбрыхского, сидел у второго окна. Он медленно встал и криво улыбнулся.

– Можно Дима.

– Марк Антонович Артемьев, – начальник отдела жестом указал на грузного мужчину с добродушной физиономией. Выбираться из-за стола тот не стал, только уточнил:

– Лучше Марк или Марик.

Следующим был Александр Петрович Суворин, чей стол располагался у левой стены, рядом с пустующим рабочим местом. Когда Харитонов назвал его фамилию, имя и отчество, Суворин неторопливо встал, и сразу стало понятно, что он самый высокий в отделе, почти двухметрового роста.

– Александр, – негромко представился он и опустился на место.

Последний оперативник не стал дожидаться, сам выскочил из-за стола, приблизился к Виктории и, вытянувшись, разве что пятками не щёлкнув, на мгновение склонил голову с роскошной тёмной шевелюрой. Затем поднял на Вику голубые, опушённые чёрными ресницами глаза, и широко улыбнулся. Под усами блеснули идеально ровные зубы.

– Краснобаев, Игорь Олегович, для вас – просто Игорь.

Вике показалось, сейчас он потянется ручку поцеловать, но Краснобаев уловил недобрый взгляд начальства и вернулся на своё место.

Харитонов указал на пустующий стол:

– Располагайтесь, Виктория. Как видите, у нас принято без отчеств, – он перевел взгляд на Суворина. – Александр – главный в отделении, на первых порах поможет вам войти в курс дела, и вообще – со всеми вопросами к нему. Саша, давай ко мне на пару минут, а потом уж приступите.

В своём кабинете полковник первым делом снял пиджак и пристроил его на спинку стула. После чего уселся, провёл рукой по редеющим на макушке волосам, поправил держащие брюки подтяжки и недовольно выдохнул:

– Такие дела. Усилили отдел новым сотрудником…

– Откуда её к нам? – поинтересовался Суворин, прекрасно понимая, что опыта оперативной работы у новенькой не может быть по определению. Он ни разу не слышал, что в Питере есть женщины-опера̀.

– Из комиссии по делам несовершеннолетних, твою мать! И сама по виду несовершеннолетняя.

– А почему?.. – начал Александр.

– Не обсуждается! – рыкнул начальник и опять вздохнул. – Твоя задача. Пусть вначале дела почитает, хоть поймёт, чем и как мы тут занимаемся. Скажи, пусть не стесняется, вопросы задаёт. И это… опекай ее, смотри, чтоб мужики без своих подстёбов, чтоб не заклевали девку. И чтоб Игорь – ну, ты понимаешь…

– Не понимаю, – мотнул головой Суворин.

– Чего непонятного? Чтоб рабочая обстановка в отделе была, безо всяких шуры-муры! Теперь понятно?

– Так точно, – без видимых эмоций ответил опер.

– Тогда свободен, – устало проговорил полковник.

Вернувшись в комнату отделения, Суворин застал возле новой сотрудницы Краснобаева. Тот навис над девушкой в не лишённой изящества позе и что-то рассказывал, улыбаясь во весь белозубый рот. Новенькая при этом явно испытывала неудобство.

– Игорь, тебе заняться нечем? – от двери строго окликнул Александр. – Как с отчётом по изнасилованию на Лиговке?

– Минут десять-пятнадцать, и отнесу Харитону, – Краснобаев выпрямился, в последний раз улыбнулся Вике и удалился на своё место.

Три пары мужских глаз следили за этой сценой. Суворин окинул взглядом коллег, на секунду задержавшись на каждом, будто предупреждая, и все приняли к сведению его предупреждение. Александра уважали, и не потому, что считался старшим сотрудником в отделении: с виду спокойный и даже медлительный, он обладал цепким умом, твёрдой волей и недюжинной силой – в последнем коллеги могли убедиться при задержаниях, хотя случалось это нечасто: работа оперов в основном состоит в поездках по адресам, допросах и бумагах.

Убедившись, что все занялись своими делами, Суворин прошёл к сейфу, на котором красовался пустой и пыльный шарообразный аквариум, открыл железный шкаф ключом и достал с верхней полки несколько пухлых картонных папок. Вскоре они оказались на столе перед Викой.

– Вот, – проговорил Александр, – изучайте пока. Если что непонятно – обращайтесь. Только ко мне.

***

В квартире аппетитно пахло. Скинув туфли и сунув ноги в тапочки, Виктория заглянула на кухню.

– У нас что-то вкусненькое? – поинтересовалась она у бабушки, пристроившейся за обеденным столом с газетой.

– Ты же знаешь, вкусненького от меня ждать не приходится, – оторвалась от чтения Елена Степановна. – Лиду позвала, и она запекла курицу. Умудрилась добыть не синюшного цыплёнка, а практически полноценную птицу! А еще она купила на рынке овощей. Салат приготовлен лично мной.

Лидия, шустрая шестидесятилетняя женщина, жила двумя этажами ниже. Она овдовела в тот год, когда Вика переехала в Ленинград, и как-то пожаловалась Елене Степановне, что трудно прожить с сыном-подростком на зарплату рядового бухгалтера. Она бы хоть дворником подработала, но по нелепому закону служащим нельзя устроиться на работу по совместительству. Лида спросила, не знает ли Елена Степановна кого-нибудь, кому требуется только оформление на работе, для стажа. А Викина бабушка, вместо поисков гипотетического тунеядца, нуждающегося в записи в трудовой книжке, предложила Лиде стать помощницей по дому: покупать продукты, варить обеды, раз в неделю мыть полы в квартире. Поскольку с ней теперь живёт ребёнок, требуется порядок и нормальное питание – то, без чего в одиночестве она как-то обходилась. Лида с радостью приняла предложение и получаемые ежемесячно 50 рублей отрабатывала с лихвой. За двадцать лет она стала почти членом семьи.

Елена Степановна сложила газету и ткнула пальцем под заголовок «Ленинградской правды»:

– День 19 сентября 1983 года войдёт в историю: ты наконец добилась чего хотела. Мой руки, переодевайся и за стол. Я пока накрою.

Спустя пять минут Вика вернулась в кухню, где на тарелке ее ждала румяная ножка запеченной курицы и горка салата. Бабушка пыталась открыть бутылку венгерского вина.

– Дурацкая штука, никак к ней не приноровлюсь!

Она передала внучке бутылку и блестящую никелем хитрую конструкцию. В очередной раз продемонстрировав, как работает заграничный штопор, Вика ловко управилась с пробкой и разлила золотистое вино по высоким бокалам. Звякнув хрусталём, обе понемногу отпили.

– Приятное, – оценила вино Вика и принялась за курицу. – Умм-м, какая вкуснота! Не то что столовская котлета.

– Ты уже посетила тамошнюю столовую?

– Угу. Не помирать же с голоду, оставаясь на рабочем месте. Тем более один сотрудник из банки винегрет уминал – у меня аж слюнки потекли.

– Ну рассказывай, как прошло.

– Не очень, – сморщила нос Вика. – Мне показалось, начальник отдела от меня не в восторге.

– Этого следовало ожидать. Любому руководителю хочется иметь сотрудников с опытом. А как коллеги?

– В нашем отделении пять оперов, я шестая. Все мужчины, лет от тридцати до сорока или сорока пяти. Один, с усами как у Боярского, его Игорь зовут, принялся было флиртовать, но тут явился Александр Суворин, которого ко мне вроде куратора приставили, и зыркнул так, что Игорь мигом унялся.

– Такой страшный куратор? – притворно удивилась бабушка.

– С виду внушительный, под два метра. А так… Спокойный, но какой-то твердокаменный, что ли. И молчун. Я заметила: даже по телефону говорит будто через силу, только самое необходимое, коротко.

– И что он тебе поручил?

– Ничего. Сунул почитать несколько дел: в основном «глухари», и пара по бытовым убийствам – эти обычно раскрываются.

– Глухари, это?..

– Дела, которые не раскрыты. Не прикидывайся, бабуля, выражение «глухо как в танке» никогда не слышала?

– Нет, – искренне вытаращила глаза Елена Степановна.

– В смысле: ничего не слышно, не известно, всё, тупик. Глухари – питерский сленг, везде такие дела висяками называются, а у нас глухари.

– Как интересно, – пробормотала бабушка. – Но в целом, ты довольна?

– Сбылась мечта идиота! – рассмеялась Вика. – Хотя… Наверно трудно будет завоевать доверие. Но я постараюсь.

***

Войдя в столовую, Вика заметила неподалёку от кассы Суворина с подносом. Многие, завидев коллегу из своего отдела, вклинивались в очередь, но она постеснялась. За прошедшие четыре дня куратор практически с ней не общался, да и внимания на неё, можно сказать, не обращал. Когда Вика прочитала первую стопку дел, выдал вторую, поинтересовался, есть ли вопросы, но она не успела ответить – Александра вызвали к телефону. Остальные опера̀, если находились на месте, тоже были заняты и почти не заговаривали с новенькой, за исключением тех случаев, когда надо было что-то напечатать. Вика быстро печатала на машинке, и сама предложила помочь, когда увидела, как медленно, ища буквы, тыкает толстым пальцем по клавишам Марк Артемьев. Другие тоже стали просить помощи, но нечасто – большинство бумаг заполнялось вручную.

Взяв чашку бульона, пюре с котлетой и компот, Вика с подносом в руках оглядела столовую и увидела, что Суворин обедает в одиночестве. Он уже приступил ко второму блюду, когда она подошла и спросила, можно ли устроиться рядом. Александр кивнул, не переставая жевать.

Отхлебнув слишком горячего бульона, Вика поморщилась, поставила чашку и решилась задать вопрос, который третий день её волновал:

– Александр, я хотела спросить, почему перестали искать убийцу тех двух девочек?

Суворин прекратил жевать и воззрился на неё. Похоже, он не понял, о чем речь.

– Полтора года назад и год назад в лесу обнаружили тела девочек: Жени Серовой и Лены Фриман, – напомнила Вика.

– А-а… Два незакрытых дела. А почему убийца? Тела найдены в разных концах Всеволожского района. Между исчезновениями первой и второй около года.

– Ладно, пусть разные убийцы, но почему перестали их искать?

– А как? – Александр подцепил последнюю макаронину, отправил ее в рот, и, отставив тарелку в сторону, отхлебнул немного компота. – Все розыскные мероприятия были проведены. Тела пролежали в земле по несколько месяцев. Захоронены в лесу, оба найдены случайно.

– Да, в первом случае грибником, во втором – мужчина натаскивал свою охотничью собаку, – вставила Вика.

– И какие следы через полгода? А по исчезновению детей в пятом отделении работали. Никаких свидетелей.

– Мне всё-таки кажется, что действовал один убийца. Я читала, что маньяки, почувствовав вкус к убийству, совершают следующее.

Суворин удивлённо приподнял брови. Вика впервые обратила внимание, что у него правильные, соразмерные черты лица, разве что нос с горбинкой чуть великоват, зато глаза… Внимательные, светло-серые и опушённые густыми прямыми ресницами, они казались особенно яркими на фоне не сошедшего летнего загара.

– Где это вы про маньяков? В уголовном розыске нет такого термина.

– Я на вечернем психологическом учусь.

– Это всё теория, – небрежно бросил Александр и опять принялся за компот.

– Мне просто не верится, что в Ленинграде есть несколько извращенцев, убивающих детей.

– Думаете, серия, как в Ростовской области? Но там убито полтора десятка несовершеннолетних.

– И убийца до сих пор не найден. А вдруг он перебрался к нам?

– Это всё теория, – повторил Суворин. – Перебраться из Ростова в Ленинград непросто, – он пристроил пустой стакан на поднос и поднялся. – Приятного аппетита.

«Чурбан упёртый», – мысленно обозвала куратора Вика, глядя в удаляющуюся широкую спину. Она надеялась, что Суворин оценит её предположение, они вместе обсудят, какие мероприятия можно ещё провести по этим незакрытым делам. А он… Хотя можно понять. У него в разработке текущие дела, которые есть шанс раскрыть по горячим следам, а эти старые, и следов, даже «холодных», никаких.

Вечером, всё ещё под впечатлением от разговора, она пересказала его бабушке, а также, избегая подробностей, поведала о серии убийств несовершеннолетних в Ростовской области.

– Какой кошмар! – охнула Елена Степановна. – Ты не рассказывала.

– Я из сводок узнала и на совещаниях говорили. Только никому, бабуля. Знаешь ведь, как сарафанное радио работает – пятнадцать трупов мигом в сто пятьдесят превратятся.

– И пятнадцать детских жизней – это много, – покачала головой бабушка.

– По мне – и две много. А Суворин даже не дослушал мои аргументы. Во-первых – возраст жертв почти одинаковый, во-вторых – обе закопаны в лесу. А в-третьих – его презрительное: «Это всё теория!» Для него психология – ерунда, термин «маньяк» у них не употребляется.

– Серьёзно? Не знала. Даже удивительно… Маньяк, мания… Понятно, что убийства скорее совершаются людьми с психическими отклонениями. А найденные в лесу девочки… – осторожно спросила Елена Степановна, – над ними надругались?

– Тела полуразложившиеся, патологоанатом оставил это под вопросом.

Бабушка невольно содрогнулась.

– Как ты это всё выносишь? – пробормотала она, вздохнула и перевела разговор: – Алексей звонил, просил передать, что заедет вечером в субботу. Предлагает прокатиться за город, пока погода позволяет. Золотая осень!

– А ты, бабуля, не собираешься на дачу?

– И хотела бы, да не могу. Нужно к понедельнику отзыв на автореферат одной диссертантки написать, а я его ещё даже не читала.

– Нарочно дело выдумала? – иронично прищурилась Вика. – Уж не мечтаешь ли ты сбыть меня с рук?

Вике с некоторых пор казалось, что бабушку беспокоит её незамужнее состояние. И мама этим озабочена: в каждом телефонном разговоре обязательно интересуется, не сделал ли Лёша предложение. Официально считается, что Вика с Лёшей «дружат», но конечно, все всё понимают. «Дружба» длится почти шесть лет, а до этого была просто знакомством соседей по даче, которые изредка встречались в компаниях и вместе гоняли на велосипедах или ходили купаться. Однажды после велосипедной прогулки Лёша пригласил Вику к себе послушать магнитофон. Его родители отсутствовали, и как-то само-собой всё случилось… Вначале с Викиной стороны было любопытство – в двадцать один год очень хотелось испытать, что это за взрослые отношения. Потом ей казалось, что она влюбилась в Лёшу, но позже пришло понимание, что никакая это не любовь, а просто периодическое приятное времяпрепровождение. Вдвоем им хорошо, но расставшись, она о нем практически не вспоминает. С глаз долой – из сердца вон!

– И вовсе мне не хочется сбыть тебя с рук, – с улыбкой проговорила Елена Степановна, потянувшись через стол и похлопав внучку по руке. – Просто понимаю, что ты взрослая. Лёша хороший молодой человек. Его папу я с детства знаю: Коля с ним в футбол гонял, в чужие сады за яблоками лазил. Будто в своем не хватало…

– Папа лазил на чужие участки? – рассмеялась Вика.

– Представь себе. По ночам. Видимо, это считалось подвигом.

– И что?

– Попались. Федьку выпороли, Коле отец нотацию прочитал и на месяц отобрал велосипед.

– Серьёзное наказание, – притворно нахмурилась Вика. – Бедный папа! Наверное, это было его последнее «преступление».

– Ты выражаешься, как следователь!

– Не следователь, а оперативный сотрудник! – парировала Вика.

Их прервал телефонный звонок. В кухне, как и в комнате Елены Степановны, имелся аппарат. Вика сняла трубку – это был Лёша.

***

В субботу Лёша работал, и дачи они добрались, когда уже стемнело. Под бутылку сухого вина поужинали тем, что прихватила из дому Вика.

В воскресенье отсыпались, потом занимались любовью – из постели выбрались во втором часу дня. Кофе и бутерброды лишь слегка притупили голод, и Лёша сразу отправился разводить огонь в специально огороженном кирпичами месте в углу сада – он привёз с собой свинину и обещал шашлык. Пока друг готовил угли, Вика подбирала на траве последние упавшие с верхушек деревьев яблоки, попутно рассказывая о своей новой работе. Лёша, колдующий над шашлыком, особого интереса не проявлял, вопросов не задавал, и это было немного обидно.

Мясо оказалось жирным, почти одно сало, но с голодухи, да под печёную в золе картошку, они умяли всё без остатка. Затем, прихватив по яблоку, отправились прогуляться к Заливу, причём Лёша предложил идти кружным путём, чтобы не проходить мимо родительской дачи.

– Чего шифруешься? – поинтересовалась Вика, сообразив, что давненько не видела Лёшиных родителей. Он будто специально устраивал, чтобы они не пересекались.

– Для предков я в Ленинграде, встречаюсь с московскими друзьями, провожу экскурсию по городу, пока хорошая погода. Если б сказал, что собираюсь с тобой сюда, сразу бы припахали: Лёша вскопай, Лёша приколоти… И тебя бы эксплуатнули – упросили картошку с яблоками до дому довезти, и себя в придачу.

– Да нет проблем! Зачем им в электричке с рюкзаками – пожилые все-таки люди.

– Пожилые? Папашке всего пятьдесят два – лось, сильнее меня!

Лёша, искусствовед по специальности, работал в Эрмитаже экскурсоводом и действительно не отличался атлетическим телосложением. Вике невольно подумалось, что физическая работа на свежем воздухе могла бы пойти ему на пользу, но озвучивать эту мысль не стала, как и неприятное впечатление от того, что он солгал, лишь бы не помогать родителям.

Весь день сияло солнце – редкое явление в конце ленинградского сентября. За заборами копошились дачники: собирали и жгли упавшую листву, приводили участки в порядок перед длинной зимой. Покружив по улицам посёлка, они вышли к заливу. Макушки столетних сосен на песчаных дюнах упирались в небо, кое-где ещё зеленел шиповник. Было безветренно, зеркальная гладь залива лишь слегка тревожилась рябью.

Они уселись вблизи от воды на примитивной скамейке – толстой посеревшей от времени доске, пристроенной кем-то меж двух валунов. Наслаждаясь отдыхом, Вика подставила лицо ласковым лучам, глубоко вдохнула и закрыла глаза от удовольствия. С детства любимый воздух залива: морская свежесть вперемежку с запахом прибитого к берегу камыша.

– Тишина какая, покой. Вот так бы и сидела на солнышке…

– Не понимаю, зачем тебя, такую интеллигентную, чувствующую красоту девушку, понесло в следователи? – непонятно к чему сказал Лёша, и в голосе прозвучало недовольство.

– Следователи в прокуратуре, в уголовном розыске оперативники, – вяло поправила Вика, не открывая глаз.

– Непонятное словообразование. Почему оперативники, кого они оперируют?

– Лёш, ты зануда, – Вика открыла глаза. – Я готова хоть детективом, хоть агентом, хоть следователем называться – лишь бы заниматься этой работой.

– Тогда зачем ты меня поправила?

– Ты точно зануда!

– Но я действительно не понимаю. Вначале бросила работу в университете, пошла с трудными подростками валандаться, теперь ещё хуже – взрослых преступников ловить!

– Нет, конечно лучше по пять раз в день рассказывать одно и то же зевающим экскурсантам!

– На моих экскурсиях никто не зевает, – обиделся Алексей и начал горячо перечислять: – Я провожу экскурсии не только на русском, но ещё и на английском языке! Я пишу методички по экскурсиям, и их признали лучшими. Я работаю над диссертацией…

– Пять лет… – пробормотала под нос Вика, но Лёша услышал.

– Чтобы написать оригинальную работу, требуется много времени. В чем ты меня обвиняешь?

Вике ссориться не хотелось. Хотя она могла бы обвинить его в том, что живёт он по принципу: «Где бы ни работать, лишь бы не работать». Трудиться Лёша не любил, и не только физически. Специальность себе выбрал самую не прикладную из всех существующих: проводит время среди милых сердцу картин и музейных экспонатов, попутно демонстрируя публике, какой он эрудированный. Он плывёт по течению, и это его устраивает. Вика подозревала, что диссертацию он никогда не защитит. Работая в университете, она наблюдала, с каким упорством люди стремятся получить учёную степень. Лёша же – то увлечётся на несколько дней, то на месяцы забрасывает диссертацию, а после говорит, что меняет концепцию и многое придётся переписывать. Как-то всё это мелко, считала Вика, будто понарошку, будто не работа, а хобби.

После длинной паузы она довольно холодно заметила:

– Давай условимся: моя работа мне нравится, я взрослый человек, сама решаю, чем заниматься и в советах не нуждаюсь.

– Да ты их никогда и не слушаешь, – буркнул Лёша, поднимаясь с места.

На весь остаток дня настроение было испорчено. Они вроде и не поссорились всерьёз, но первый кирпичик в стену непонимания был положен.

Опасаясь застрять в пробке перед пунктом ГАИ на въезде в город, домой решили возвращаться засветло, но пока Вика наводила порядок в доме, солнце уже катилось к закату.

Некоторое время дорога вилась вдоль залива: справа блестела бескрайняя водная гладь, слева мелькали золотистые стволы вековых сосен и пылающая в розоватом вечернем свете листва пожелтевших берёз.

– Приморское шоссе красиво в любое время года, но осенью оно просто необычайно живописно, ты не находишь? – изрёк Алексей, вольготно устроившийся на пассажирском сиденье.

– Особенно крутые повороты и рытвины, – сквозь зубы заметила Вика, не отрывая глаз от дороги.

– «Вот, новый поворот, и мотор ревет…» – пропел Леша.

Она не отреагировала, и он умолк. Через минуту Вика включила радио.

***

Упрямство девочки его изводило. Он уговаривал:

– Поешь, нельзя так долго не есть, ты умрёшь от голода!

Он поднёс ложку ко рту девочки, но она отворачивалась, молчала и прятала от него серые в зеленцу глаза.

– Не хочешь макароны – ну хоть зефирку съешь! Она вкусная, ванильная, как ты любишь.

– Не люблю зефир, – мотнула головой девочка. – Отпустите меня, я домой хочу.

– Ты любишь зефир, – настаивал он, начиная злиться. – Всегда любила, я ведь помню!

– Отпустите меня! Пожалуйста…

– Зачем? Разве тебе здесь плохо?.. Здесь есть игрушки. Поешь, и мы с тобой поиграем. Я люблю викторины, только ответы на все вопросы давно знаю, а ты, наверное, ещё не знаешь, тебе будет интересно. Съешь зефирку. Ну хотя бы чаю выпей…

Руки девочки были связаны, и он поднёс чашку к её рту. Послушно глотнув раз, другой, она вдруг фыркнула чаем прямо ему в лицо. Капли стекали по стёклам его очков, превращая всё вокруг в отвратительную, меняющую очертания муть, и такая же муть – вязкая, полная давней обиды и злости – мгновенно поднялась из глубины души, где была запрятана много лет. В него плюнули. Его опять отвергли. Как тогда…

И как тогда, он потерял контроль и способность думать о чем-то, кроме того, что за обиду надо ответить, сейчас же, сию секунду.

Он отбросил чашку в сторону – брякнувшись о стену, она упала и распалась на две части, но он не видел этого. Из-за мути на стёклах он вообще почти ничего не видел, только белое пятно её лица, расплывшиеся кляксы глаз и распяленный в крике рот:

– Помогите! Помогите!!!

– Замолчи!

Он попытался заткнуть этот рот, но она умудрилась больно укусить его.

– Зараза!

– Помогите!!!

– Заткнись!

Руки сами собой потянулись к шее под белым пятном лица. Сжали со всей силы… Крик захлебнулся. Она забилась, пытаясь освободиться, тогда он сжал ещё сильнее. Под большим пальцем правой руки что-то хрустнуло, но он продолжал давить, давить… И только через минуту понял, что девочка перестала биться, обмякла.