Полная версия
Последний кайдан
Элла Чак
Последний кайдан
© Чак Э., 2024
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025
Иллюстрация на обложке sutoujuku
Внутренние иллюстрации LAVI CRAZY
Иллюстрации в блоке текста Е. И. Лукомской
* * *Посвящается моей семье, любимому мужу VV+E=WE и «Журавлиной стае»
百
Выжить и не умереть – не одно и то же
В священной роще «босоногих сакур» частенько происходит необъяснимое.
Деревья назвали так из-за того, что они никогда не цветут, никогда не покрываются листьями их ветви. Кто-то побаивается этого места, кто-то пытается его изучить. Только бесполезное это дело. Разве можно изучить мечту, любовь, чувство долга, преданность, дружбу и особенно судьбу? А если это судьба не живого человека, а призрака – духа, нечисти, монстра?
Я знаю о призраках всё.
Мои предки родом с этой земли, где когда-то началась история нескольких самураев, которые отважились вступить в игру с силами, не подвластными боевой катане и выпущенным стрелам лука-юми.
Сто свечей было зажжено самураями, и сто страшных кайданов[1] было прочитано ими ради развлечения и мурашек в ночной летний зной в дни поминовения мёртвых. Но сила, таившаяся в свитке с кайданами, и опасность свечей, горевших синим огнём, отказались подчиниться самураям. Навлекли они на свои земли страшную беду.
Разве духи поклоняются людям? А многим удалось сбежать от ёкаев[2] кама-итати – трёх ласк, отсекающих серпом ноги путникам? Или от слепого старика тэноме, чьи глаза расположены на ладонях? Пожирая людей, он съедает только скелет, оставляя кожу и жидкость. Этим лакомством непременно угостилась бы нурэ-онна, которая высасывает змеиным языком всю кровь, целуя мужчин, и не трогает кости.
Скинув обувь, я прикоснулась босыми ногами к прохладной земле.
Золотые побеги трав в серебре луны казались совершенно белыми. Седыми. Земля здесь напитана ужасом, горем и слезами. Погибали и школьницы с учителями, и невесты, не ставшие жёнами, мужчин раздирали волки, а цукумогами[3] здесь мог оказаться каждый камень, не упустивший возможность подставить подножку; каждый фонарь, рыскающий в поисках дома, который хочет поджечь.
Такая она, эта земля. Такой её сделали четыре самурая, для которых не существовало страха. Кодекс чести их не знал этого слова. Кайданы? Страшные истории? Игра в сто свечей? Любой воин рассмеялся бы в лицо (а то и голову снёс с плеч) решившему припугнуть его сказаниями и мифами. И самураи вступили в игру, не зная, какие призывают силы.
С тех пор прошло пятьсот лет, и посреди золотого поля выросло девяносто девять сакур. Деревья никогда не цветут. Их ветки не знают ни листа, ни соцветия. Тянутся ветвями к небу и ждут, когда наступит истинное Лето Красоты.
Учёные не понимают, почему деревья и не живы, и не мертвы. Старожилы убеждают, что не пришло ещё их время. Не наступило ещё Лето Красоты.
– Чего ждать?! – не понимают учёные, туристы и любопытные исследователи паранормального. – Баклажан на стебле дыни не цветёт! Не сакуры это, а сухостой! Спилить их пора да засеять поле!
На что местные отвечают:
– Если умело обращаться, то и дурак, и тупые ножницы пригодятся.
Случалось, что находился кто-то упёртый и доводил дело до вырубки. И бумаги нужные имелись, и лопаты, и трактора с ковшами. Начинали «сухостой» выкорчёвывать, и падали работники на землю в слезах и судорогах. Кто-то бредил, что видит женщин с вырезанными внутренностями. Другие рассказывали о мужчине, похоронить которого можно лишь в банке, ведь от него осталось мокрое место и ни одной косточки.
А как быть мёртвым без скелета? Ведь после кремации предстоит ритуал сбора костей. Их укладывают в строгом порядке от ступней вверх. Особенно важна подъязычная косточка.
Возле сухостоя сакур поставили врата тории[4] и объявили, что теперь здесь священная роща тиндзю-но мори[5]. Защитника земель никто ни разу не увидел, как и листья с цветами на ветвях деревьев.
Я прикоснулась к одному из стволов с ощущением лёгкой грусти.
– Один день, три осени.
Так у нас говорят, когда по кому-то скучают.
Сегодня деревьев больше не будет девяносто девять. Сегодня их станет ровно сто. Именно столько свечей горело здесь несколько ночей подряд, пока буси играли в игру.
Я расскажу вам, как всё было. И чтобы не потерять нить повествования, с собой у меня свиток. С последним произнесённым словом в священной роще «босоногих сакур» наступит истинное Лето Красоты.
1. Ода Нобутака
Убийства под чёрной тучкойОда Нобутака прибыл в подразделение на несколько часов раньше обычного. Он и так приезжал самым первым в департамент полиции, но, этой ночью промучившись без сна, был на рабочем месте в пять утра.
Ода перестал спать с тех пор, как его попытались ограбить. Именно попытались, потому что из квартиры ничего не пропало. Можно было и вовсе не заметить присутствие постороннего, если бы не один сдвинутый с места предмет. Предмет этот выглядел настолько жалко и никчёмно (для тех, кто не знает его истинную цену), что Ода не прилагал усилий для того, чтобы спрятать его – огарок синей свечи с четырьмя чёрными фитилями. Огарок всё время лежал на серебряном блюдечке напротив фотографии кузена. Кузена звали Кудо Огава, и умер он при невыясненных обстоятельствах десять лет назад.
Ода был на хорошем счету у начальства, раскрыл немалое количество преступлений. Но так и не нашёл убийцу двоюродного брата. И… даже способ убийства вызвал у него сомнения. Тело Кудо Огавы было найдено в ванне, полной воды.
Спустя несколько дней медкомиссия пришла к выводу, что Кудо Огава погиб от укуса ядовитой змеи – чёрной мамбы, способной достигать четырёх метров в длину. Яд её в определённых условиях растворяет внутренние органы. Ничего другого, что привело к такому состоянию тела, патологоанатомам в голову не приходило.
– Чёрные мамбы водятся в Южной и Центральной Африке, – не соглашался Ода. – Я обзвонил все террариумы. Нигде на три сотни ри[6] ни одной такой змеи.
– Возможно, тайфун принёс? Забыл, Ода-сан, как шторма приносят ливни из осьминогов, морских звёзд и рыбы?
– Но ведь не змей из Африки они приносят.
– Тогда мог прийти паром с контрабандистами со змеями… А что, если кто-то экспериментирует в Научно-исследовательском институте змей?
– Институт заброшен уже шестьдесят лет.
– Но колбы-то остались! Подхватил тайфун такую банку, а в ней не мёртвые змеи, а выжившие.
– Звучит как ужастик, – отозвался Ода, в сотый раз перечитывавший заключение о смерти Кудо Огавы, оказавшегося в роли жертвы.
– Понимаю, – смягчился в споре коллега, – член семьи – и это…
Он подбирал слова, говоря об организации церемонии прощания, проводить которую – и так головная боль семьи, а уж с таким-то состоянием тела – а точнее, с жидким состоянием! – и подавно.
Закончив фразу поклоном, а не словами, коллега удалился.
Огарок на серебряном блюдце Огава отдал Оде менее чем за сутки до своей смерти. Корявый, синий, старый. Когда-то, видимо, свеча имела форму и очертания фигуры, а теперь остался только остов.
Прежде Ода не задумывался, что смерть кузена и огарок как-то связаны, но после попытки ограбления он стал носить реликвию при себе. И ведь ещё усмехнулся, когда получил донос от Хидеро, что один из воров якудза нацелился на квартиру Оды! Грабить полицейского – это же какую наглость нужно иметь.
Наглость вора измерялась полным отсутствием улик. Замки не тронуты, окна не разбиты, задняя дверь не взломана, сёдзи[7] не раздвинуты. Ни отпечатка, ни следа. Не будь Ода полицейским, он всё равно не осмелился бы вызвать наряд. Не будь он полицейским, не заметил бы и прикосновения к огарку, сдвинутому на два бу[8].
Старая свеча оказалась единственным связующим звеном между вором и смертью Огавы.
Ода отправил стукачу Хидеро требование назвать имя якудзы, нацелившегося на его жильё, и сказать, что было приказано украсть. Хидеро прислал ответ: Сато Киро. Он ворует информацию и знания.
Не самый лучший из Нобутаки Оды знаток. Он не знал об огарке ровным счётом ничего. Кроме того, что кузен его был одержим этой вещицей.
Огава был убит – именно в это верил Ода, пусть и убили его ядом, – десять лет назад. Два года назад вор по имени Сато Киро предпринял попытку ограбить следователя, но брать парня было не за что.
Доказать Ода ничего не мог, выследить парня у него не получалось. А выследить хотелось, чтобы хоть пару вопросов задать и посмотреть на реакцию. Как порядочный и преданный стукач, Хидеро сливал локацию Сато Киро точнее, чем спутниковые GPS, но всякий раз Ода упускал объект.
Сам он воочию способностей Киро никогда не видел и не верил байкам Хидеро о гуттаперчевом воришке, пробирающемся в замочные скважины, советуя своему стукачу употреблять поменьше алкоголя. Но тот продолжал божиться, что колени у Киро выворачиваются к спине, что руки он может отстегнуть от плеч, как и каждый палец на руке и ноге, что даже череп его похож на игру «невозможный Рубик» – это кубик Рубика, который почти невозможно собрать. Так и Киро мог крутить двумя сотнями своих костей, меняя их местами и возвращая обратно, собираясь из месива обратно в человека.
Кузен Огава поверил бы каждому слову стукача, но не скептик Ода. Пусть он пока не знает, каким ядом и как удалось превратить его брата в пакет с жидким супом внутри кожи, Ода обязательно это выяснит. Найдёт ответ и рано или поздно проведёт допрос гуттаперчевого воришки. «Невозможный Рубик»! Это он ещё не встречал Оду Нобутаку, невозможно въедливого полицейского!
Этим утром от Хидеро снова поступила информация о Сато Киро, и тут уже было за что зацепиться. Речь шла не о воровстве, а о настоящем преступлении – убийстве. По сбивчивой речи в голосовом сообщении Ода пытался разобрать, кто кого убил. Пострадал Сато Киро – вор из клана якудза, или, что более правдоподобно, из-за него кто-то пострадал?
Это последнее, что я сообщу, господин следователь! Не ищите меня! Хватит! Мой долг возвращён вам сполна! Лучше и вы не верьте в мои слова, как своим глазам я не верю!
Короче, дело было так. Несколько дней назад Киро вернулся в бешенстве из зала боевых искусств. Он провёл там половину дня на занятиях у сенсея. Сенсей отказал многим якудза, но взял обучать безродного вора. Я бы ни за что не поверил, что сенсей станет его учить, потому что проверку устраивает, а из Киро не самый лучший боец. Он же уродец, хромой и убогий, чего с него взять. А сенсей вот взял и «взял» его в ученики! Киро с тех пор только и грезил залом и сенсеем. Мне-то что… мне-то ничего. Киро всё так же делился со мной наживой, и я получал свои дивиденды от Триады, а чего он там с сенсеем своими костылями творил – не моя забота!
Послышался хриплый кашель, звуки открывшегося крана с водой.
…А потом такое увидел! Бред! Химеру! Сам не понимаю, чего я увидел-то! Всё было как в бреду… в кошмарном дурмане, будто мозг мой отравился сто раз подряд!
Короче, так всё началось, господин следователь. Киро попросил раздобыть ему два нагана, велел принести их срочно. Я поднял связи и выдал ему заряженные наганы. Но боссы не поручают нам убийств! Киро пригрозил мне, что не поделится жирным кушем, если пушки не раздобуду, ну я и раздобыл! А сам, как вы велели мне, отправился следить за ним.
Я быстро узнал район и понял, что он идёт к сенсею Гэ Тоси. На центральной двери объявление повесили, что внутри морят клопов. Киро не подошёл к двери, он юркнул в подворотню и хорошо известным вам гуттаперчевым способом проник в крошечную сёдзи не более одного сяку[9] в ширину и высоту. Всё его уродство! Везунчик, несчастный!
Послышались звук отлетевшей с пивной бутылки пробки и звуки торопливых глотков.
Киро не задвинул сёдзи, и я подглядывал дальше! Света не было, но уличных фонарей хватало, чтобы понять, что зал разгромлен, татами[10] изорваны, кожаные мячи с опилками выпотрошены, боевые деревянные манекены изрублены. Киро не обращал внимания на беспорядок. Он вбежал по лестнице в офис сенсея. Перегородка сёдзи оказалась задвинута, я увидел только тени и кого-то в белой дублёнке или шубе. И это летом!
На записи раздались трели звонка.
Подождите, господин следователь!.. Это домофон, я приму доставку и снова выйду на связь!
Когда Ода впервые прослушал сообщение, он решил, что его доносчика сейчас убьют. Разве может детективу повезти настолько, что осведомитель успеет сказать имя убийцы и жертвы, описать орудие преступления и скинуть координаты захоронения трупа, тем более когда в самый эпичный момент повествования доносчик удаляется, чтобы открыть кому-то дверь.
Ода не ждал следующего сообщения, но сидеть на месте тоже не мог. Нужно отправиться к залу тренера Гэ Тоси и проверить лично, что там произошло. Опрокинув пригоршню пилюль, заменяющих «завтрак и нервы», Ода надел пиджак строгого костюма, заказанного в семейной лавке у потомственной швеи, и вышел из участка.
В этот момент телефон Оды подсветился входящим голосовым от «выжившего» после открытия двери информатора. Тот жевал, громко чавкал и продолжал говорить.
Снова на связи, господин следователь! От этих видений нервы ни к чёрту! Я должен поесть и выпить… Кто знает, оставит ли он меня в живых! Я прячусь… Вам хорошо, господин следователь! Получаете от меня готовую информацию, раскрываете кражи, сажаете кого нужно. А обо мне вы подумали?
Он рыгнул и, очевидно, залпом осушил полбутылки пива.
Обо мне никто не думает! Поэтому я больше ничего не скажу! Уйду в паломничество. Отрублю мизинец, выйду из Триады и стану монахом. Но… сделка есть сделка. Раз вы меня отмазали от заключения, слушайте дальше. Работу свою я выполню до конца.
Я прятался возле форточки и подглядывал за Киро. В офисе сенсея горел свет, и я видел тени, как в театре Кабуки. Один размахивал револьверами – это был Киро. Послышались два голоса, но слов было не разобрать. Знаю точно, что оба орали друг на друга. И… рычали даже, во как их разозлило что-то! Падали бумаги, папки, кажется, сломалось что-то деревянное. Щепками посекло бумагу раздвижных сёдзи, и я стал видеть больше. Но не всё. А потом… потом…
Снова звуки стекла задевающих друг о друга бутылок. Торопливые глотки, рыгание.
Потом… появился тот… в белой шубе… И это был… не человек! Дух! Злой дух, господин следователь, – вот кто убил сенсея или Киро! Может, обоих сразу! И меня он тоже убьёт! Он найдёт меня и свернёт мне шею за то, что я стал свидетелем и вашим информатором!
Не звоните мне, не пишите и не пытайтесь выследить. Иначе и ваше имя я шепну кому нужно! Потом ваше фото тоже по телевизору покажут в уголке, воздавая почести павшему «в бою» следователю!
Ода прикоснулся к огарку, подвешенному на цепочку. Он держал реликвию всегда при себе. Что, если кузена убили из-за этой свечки? Узнать бы, что она означает. Учёные, к которым обращался Ода, смогли сказать только, что состав воска указывает на возраст изделия в пять столетий, но почему фитилей четыре – ответа не было.
Японцы не любят цифру «четыре». На языке оно звучит омофоном[11] слову «смерть». В отелях, бизнес-центрах и больницах часто пропущены этажи и палаты под номером «четыре». Собственно, что и случилось с Огавой, хранителем огарка. Смерть настигла его.
Тем не менее Ода не боялся свечи. Когда к ней прикасался, он чувствовал светлую грусть, не понимая, о чём ему хочется грустить и почему вид огарка синего цвета так на него действует.
– Тупица! – отругал себя Ода и пересел несколько раз с поезда на автобус.
У него не будет возможности объяснить начальству, как именно и от кого он получил наводку на возможное убийство в зале тренера Гэ Тоси. Нельзя взять и приехать на место преступления самым первым в пять утра без всякого повода.
Ода обменял свой сшитый по индивидуальным меркам костюм на затасканные спортивные штаны, поношенные кроссовки, кепку и очки без стёкол. Разжился рюкзаком и бинтами, которые вполне могут сойти за обвязку фаланг ладоней любителей единоборств. В городском туалете Ода замазал ваксой седые волосы, потренировал голос, жестикуляцию и мимику. Перестав быть детективом к шести утра, Ода замер возле центрального входа в зал сразу под тремя видеокамерами на соседних постройках.
Он изображал бег на месте и делал вид, что читает объявление о закрытом зале по причине дезинсекции клопов. Попутно разрезал воздух ударами, отрабатывая технику. На самом деле глаза его рыскали в поисках улик. Кроме двери, он исследовал окна, прислоняясь к ним носом и заглядывая внутрь, но не прикасаясь к поверхностям кончиками пальцев.
После исследования окон пришло время сёдзи. Ода заметил её не сразу. Размером с ворота для животного, в которое может пролезть только кот или пёс не больше таксы. И вот через это отверстие в зал проник Киро? Увидеть бы его способности в реальной жизни.
Присев, чтобы завязать шнурок, Ода заметил клок и коричневый росчерк. Вероятно, клок – с белой дублёнки того, кто был вместе с Сато Киро в офисе Гэ Тоси, а коричневый росчерк – окислившаяся кровь. Ода поднялся с колена, проверяя тугость шнурка, пока взгляд его рассматривал клок и росчерк.
– Странное дело…
Информатор был уверен, что кто-то мёртв и что их убил злой дух. Никогда прежде Ода не ловил злых духов и в этот раз тоже не собирался.
Продолжая выполнять элементы зарядки, изображая спортсмена, Ода выискивал таксофон, чтобы вызвать полицию. Он мог оставить сообщение, что ему, мирному горожанину, бросилось в глаза пятно, похожее на кровь, и назвать адрес.
Вот и автомат на углу улицы. Ода приближался к нему всё той же спортивной рысью, когда телефон в кармане завибрировал. Может, новое сообщение от информатора?.. На экране высветился номер молодой напарницы Оды Нобутаки Мико Симадзу.
Ода давно перестал вздрагивать от входящих звонков. Ни жены, ни детей. Терять ему было некого. В последний раз он вздрогнул от сообщения о смерти двоюродного брата Кудо Осаги. И от вида останков его тела, ставших… жидкостью.
К счастью, у Оды осталась на этом свете родственная душа, и он будет пытаться сохранить ей жизнь. Никакие злые духи этому не помешают.
* * *– Ну что, много встретил тэнгу[12], оками[13] и мононокэ[14]? – спрашивал у кузена Ода, когда они виделись в последний раз. – Хоть бы одного бакэнэко[15] мне показал, а! Братец!
– Насмехаешься? – без обиды ответил брат. – Ёкая нельзя увидеть, Ода, пока он сам тебя не выберет. Если бакэнэко решит показаться тебе, ты узнаешь его по раздвоенному хвосту. Духи леса подскажут дорогу. Птица тэнгу окружит тебя щитом из крыльев. Волк оками может снабдить живой водой с магического сталактита. Но… чаще всего ёкаи приходят к людям, чтобы убить их, а не помочь.
Огава отошёл в глубь кабинета и вернулся с блокнотом, исписанным от корки до корки.
– Интересно, что ты перечислил именно этих ёкаев, – произнёс Огава, не сводя взгляда с записей.
– Каких «этих»?
– Оками и тэнгу. И злого духа с человеческим телом мононокэ. Почему не ямаубу[16] или о́ни[17]?
Ода пожал плечами:
– Они просто первые пришли в голову, – отмахнулся следователь, несильно понимающий разницу между ёкаями и ками[18].
– Ну да, – пробубнил брат. – Пришли и остались в этом мире. Не относись к ним как к сказкам, братец. Не знаешь, когда придётся повстречать одного из них.
Ода помнил тот последний разговор очень хорошо. Брат оправдывался, что он не зациклился на ёкаях, что он уже нашёл то, что искал, нашёл священную рощу, только не может пройти сквозь храмовые врата тории, разделяющие мир живых и мир духов. Точнее, пройти он может, но как человек.
Ода подлил ему саке, надеясь объяснить слова брата действием вина.
– Но ты и есть человек, Огава…
– К сожалению, да, – ответил тот. – Лучше бы я им не был.
– Огава, что на тебя нашло?
Брат подошёл к окну, аккуратно выглянул на улицу.
– Я видел его, Ода, видел.
– Кого… «его»?
Огава выпил саке залпом.
– Точнее, её.
– Ты уж определись, «он» там был или «она»…
– Я видел его, Ода! Опасное, как цунами, но манящее своей красотой!
– Я рад, что ты различил сибуй[19] в том, что увидел.
Размышляющий о красоте Огава то улыбался, то дрожал. Никогда прежде Ода не видел брата таким, словно тот уставился на волну цунами высотой в сто этажей, что вот-вот поглотит его. Какой одновременно прекрасной и ужасной она была.
Ода подошёл к окну и тоже выглянул на улицу, отодвигая занавеску, как полицейский: одним пальцем и от угла. Никого. Только звёзды подмигивают из-за низкой тёмной аккуратной тучки, единственной на всём небосклоне.
– Что тебя тревожит, братец?
Огава ответил:
– Я пришлю тебе одно имя, сможешь проверить? Вернее, не имя… проверь весь род. Лучше весь, да. Кто предки, как давно они здесь живут, чем занимаются. Сможешь? Это важно, сам знаешь. Я никогда о подобном не просил, но как я сказал тебе… я увидел то, что так давно искал. Нашёл под самым своим носом.
Ода не мог оторвать взгляд от одинокой низкой тучки.
– Тебе кто-то угрожает? Кто, Огава? Скажи мне, кто?
– Никто, конечно, никто, – спешно ответил он, отмахиваясь и улыбаясь пошире. – Любопытство. Мне угрожает только моё любопытство!
Он поднял стеклянный колпак и прислонил ко лбу реликвию – синий огарок свечи с четырьмя фитилями.
– Лето Красоты, брат мой, – вот что я увидел за вратами тории. Я видел то, что не могу объяснить. Видел сады сакуры с голубыми цветами, сотканные из дыма, и молодую женщину. Она обернулась, увидела меня и тут же исчезла, а меня порывом ветра повалило на спину.
– Это миф? – спросил Ода.
– Нет, такого не существует. Я все их знаю. И…
Он с тревогой посмотрел на огарок.
– Пусть Лето Красоты существует только за вратами тории. Так всем нам будет спокойней.
– Лето Красоты? Что это такое? – Каждый раз, слыша сочетание – «лето красоты», – Ода чувствовал, как в груди начинает покалывать.
– Хотел бы я узнать… хотел бы разобраться, что это такое.
– Надеюсь, что-то очень хорошее, – пожал плечами Ода, снова растирая в районе сердца. – Разве лето может быть плохим? Лето – подарок года.
– Мне тоже кое-что подарили вчера, – улыбнулся Огава.
– Вот как? И что же это?
– Ты понимаешь… Девочка лет шести догнала меня, поклонилась и протянула вот это. Сказала, что это «купол жизни».
Ода рассматривал медальон с синим камнем в форме восьмёрки, протянутый братом.
– «Купол жизни»? Не похоже на детскую игрушку. Древняя вещица.
Огава поправил брата, почти его заклиная:
– Это не то изделие, которое могут выковать люди! Оно из иного мира, я уверен!
– Иного мира? – усмехнулся Ода, подливая саке. – Откуда у ребёнка игрушка из «иного мира»? Просто сувенир!
– Дай мне клятву, Ода! Поклянись в том, о чём я только тебе могу сказать! Не спрашивай условия, принеси клятву рода! Прямо сейчас! – требовал Огава, готовый сорваться в истерику, чего с ним никогда не случалось прежде.
И Ода дал ему клятву рода, выслушав, что именно просит кузен.
На следующий день Ода получил сообщение, что Огава найден мёртвым. И смерть его была страшной.
Огава не прислал письмо с именем, о котором просил. Ода так и не узнал имя рода, о котором кузен хотел разузнать побольше. Но Огава успел подготовить бумагу, чернильную ручку и вывести несколько иероглифов, адресованных Оде.
– Ода-сан, – поклонился ему один из экспертов, работавших в доме Кудо Огавы, – мы нашли предсмертную записку вашего кузена. Взгляните, вам о чём-нибудь говорят эти слова?
– Мне?
– Записка вам адресована. Специалист по лингвистике определил, что это манъёгана[20].
Ода прочитал послание, написанное на старой версии языка в пять-семь-пять-семь-семь слогов:
Лето Красоты,Туча над моим окном.Лето проходит,Но оно вернётся, брат.Только уже не за мной…В кармане Ода сжимал огарок синей свечи, который вчера после ужина и разговора возле окна ему передал Огава. Ода не забыл, как страшно умер двоюродный брат.
И тучу, о которой Огава оставил стих, Ода не забыл.
И «Лето Красоты» не перестало напоминать о себе то ли диагнозом сердечной мышцы, то ли хандрой из-за того, что сердце для Оды – всего лишь мотор, а не сосуд для любви, которой для него не осталось.
Он сам видел в ясном небе тучу всего за десять часов до сообщения о смерти Огавы. И смерть была поистине… поэтичной и мифической. Такой, когда труп нет возможности даже вынести из дома.
Тело Огавы пришлось… «вычерпывать» половником из ванны, в которой обнаружили одну кожу, наполненную жидкими кишками, остатками жировой ткани, лимфы и крови без единой косточки.
