Полная версия
Воркута напоминала ей одуванчик. Городской одуванчик, который нашел в асфальте щель, выломился, пророс – и живет себе посреди какой-нибудь дороги, зеленеет там, где его не должно было быть. Наступят, проедут, примнут, сломают – он распрямится, выпустит новые листья и снова будет жить. А попробуй его выдернуть – замучаешься и потом изойдешь, пока будешь вытягивать бесконечный, сочащийся млечной кровью крепкий корень, и даже если одолеешь его, где-то под землей все равно останется непобежденный кусочек, и на следующий год сквозь асфальт вновь прорастет упрямый желтый цветок. «Город-одуванчик» – так Вера и решила назвать свой блог с впечатлениями. И не выложить туда пару материалов о заброшках, а сделать целую серию. Артем местный, он все может рассказать и показать, по дороге на кладбище он уже обещал отвезти ее в лесотундру за подосиновиками…
–А мертвые тебе за беспокойство сами шестами своими накостыляют,– хмыкнул Артем, когда они уже подходили к трассе. Но Вера не обратила на это внимания, она представляла, какие шикарные получатся фото и видеоролики – уж она-то постарается, она талантливая, что бы этот там ни говорил.
Никогда и ни с кем Вере не было так легко, как с Артемом. Неделю они встречались и действительно ездили за подосиновиками – Вера, путаясь ногами в карликовых березках, фотографировала кочки с голубикой, утонувшие во мху по самые шляпки грибы и морошку – там она впервые увидела, как растет этот объект всеобщего северного культа. Морошки и голубики тоже набрали целое пластиковое ведерко, Артем по дороге обратно рассказывал, что его знакомая умеет делать ягодное вино, надо и им попробовать, или хоть настойку. Грибы тоже надо было куда-то девать, часть почистили и сунули в морозилку, а оставшиеся Вера торжественно сожгла вместе с луком у Артема на плите, выставив, как это обычно случается на чужих кухнях, слишком высокую температуру. Артем, поедая то, что удалось спасти, и откладывая на край тарелки горелые кусочки, говорил, что очень вкусно, а потом предложил Вере остаться. И на следующий день она осталась тоже, а на третий – перевезла свой кислотно-зеленый чемоданчик из комнаты, которую снимала у старушки, вечно смотревшей телевизор на максимальной громкости, в квартиру Артема.
– Как дела в Москве? – спрашивал по утрам Артем.
Он быстро привык к тому, что Вера просыпается ни свет ни заря, еще до его будильника, и еще какое-то время лежит под одеялом, листая в телефоне каналы с московскими новостями. Она была подписана, кажется, на все возможные.
– Рекордная жара, на подстанции взрыв, газель упала в реку с набережной, – отчитывалась Вера. – Центр перекрыли из-за веломарафона, в квартире на юго-западе нашли два мумифицированных тела. Хочешь, сделаю на завтрак яйца по-бирмингемски?
– Может, лучше яичницу по-быстрому? Мне выходить скоро…
Но Вера уже пританцовывала у столешницы, вырезая серединки из прямоугольников бородинского хлеба.
Артем работал айтишником. На шахте. Это сочетание позабавило Веру, хотя Артем искренне не понимал, что тут такого. По будням он уходил рано, приходил под вечер, и нагулявшаяся по заброшкам Вера, уже укротившая плиту, даже успевала приготовить ему ужин. Что, в свою очередь, удивляло Артема – такая вся столичная, с цветными косичками и камерой наперевес, а готовить любит: то курица под соусом терияки, то охотничье рагу.
– Мы разрушаем стереотипы, – констатировала Вера.
Лето подходило к концу, и она стала задумываться, что же будет дальше. Как-то, прогуливаясь по центральной улице – разумеется, Ленина,– она заметила на асфальте дорожку из пожухших цветочных лепестков. Сфотографировала их, проследила, куда ведет дорожка,– и уперлась взглядом в двери городского загса. Ну уж нет, подумала Вера. Этого ей хватило.
И тут она поняла, что ее воспоминания об этом изменились – из них почти ушли ненависть, боль и недоумение, как же она могла так ошибаться в человеке. Теперь он казался ей каким-то… жалким, что ли. И ошибаться она имела полное право, кто же не ошибается. И не виновата она ни в чем – это ее обидели, с ней плохо обошлись. Она выучила урок и больше такого не допустит. С ней так нельзя.
Когда Вера впервые встретила этого, он был ясноглазым маминым пирожочком в чистенькой футболке с логотипом какой-то группы. Футболка оглушительно благоухала стиральным порошком – мама, как видно, была женщиной хозяйственной. Вера сразу влюбилась – у пирожочка было нежное, почти девичье лицо, и он играл на гитаре. Он возлагал большие надежды на свою группу, а Вера строила карьеру инфлюэнсера. Так потом все пять совместных лет он и возлагал, а она строила. Футболки занашивались до дыр, а Вера научилась готовить пять блюд из одной курицы – денег вечно не хватало. Но зато квартира была своя, в смысле унаследованная этим от бабушки. Его периодически приглашали сессионщиком в разные проекты, Вера работала фотографом. Еще помогала мама этого, женщина действительно хозяйственная и сердобольная, хоть и немного допекавшая обоих своей набожностью. Потом случился ковид, от которого молитвы свекровь, увы, не уберегли, и поглощаемый килограммами имбирь тоже. На похороны Вера не поехала по уважительной причине – она тогда тоже болела, правда, в легкой форме, и каждое утро открывала банку с молотым кофе, чтобы понюхать и проверить, не вернулось ли обоняние.
Этот особо не горевал, зато спустя несколько лет на ровном – Вера, крутившая потом все произошедшее в голове, до сих пор была убеждена, что на ровном, – месте впал в экзистенциальный кризис, выгорел и нашел себе онлайн-психолога, с которым раз в неделю занимался выстраиванием личных границ – это должно было как-то помочь.
Границы, как видно, строились удачно, и этот ходил с горящими глазами, как неофит какой-нибудь секты или инфокурса. Говорил, что все дело в том, как ты смотришь на мир, а ракурс зависит от установок, которые у него оказались неправильными, потому что он вырос в неполной семье, и если эти установки нащупать и проработать, то можно стать совершенно новым человеком, как будто родиться заново, и тогда никто не сможет продавить твои границы, никто не может выжрать – он так и говорил: «выжрать» – твои ресурсы… А потом выяснилось, что внутри этих свежевозведенных границ для Веры места не осталось и ресурсы выжирала именно она.
–Нам надо разъехаться,– сказал этот, проглотив очередную ложку приготовленного Верой супа-пюре – то ли после ковида, то ли из-за экзистенциального кризиса у него в последний год начались проблемы с ЖКТ, то гастрит, то геморрой.
– Что? – Возившаяся у плиты Вера перевернула котлету.
–Мы слишком разные люди. У нас нездоровые отношения,– спокойно продолжил этот и принялся объяснять, что должен был сказать это уже давно, но установки мешали: их с Верой брак был ошибкой, любовь прошла, ему нужно двигаться дальше, взрослеть, а Вера незрелая, все шарится по своим заброшкам, сидит в интернете и никак не может найти себе нормальную работу. И отношения у них нездоровые, и вообще она нездоровый человек – слишком импульсивный, неуравновешенный, увлекается всякими странными вещами, может вдруг сорваться и уехать снимать заброшенный пансионат где-нибудь под Клином – это подростковое поведение, денег ее безумные проекты не приносят, а сосредоточиться на фотосессиях или свадебных съемках она не желает, это, видите ли, скучно…
Его речь вместе со шкворчанием котлет смешивались в какой-то белый шум, но, услышав слово «развод», ошарашенная Вера наконец поняла, что все взаправду, и заплакала.
–Это эмоциональная манипуляция,– сказал этот.
– Но ты же… – выдавила Вера. – Ты же говорил, что…
– Я очень хорошо к тебе отношусь. – Он отставил тарелку в сторону. – Но мы друг другу не подходим, я еще в карантин это понял. Мне нужно двигаться дальше.
– А со мной двигаться дальше нельзя?
– Нет. Это пройденный этап.
– Значит, я… – Вера сморгнула слезы. – Я пройденный этап?
Воцарилось молчание, только забытые котлеты шипели на сковородке.
– Но нельзя же со мной так, – тихо сказала Вера. – Со мной так нельзя…
Вера сплюнула и сердито посмотрела на закрытую дверь загса: вспомнилось-таки, как будто вчера. Достала телефон, привычно пролистала московские паблики, заглянула в «Чат ГПТ»: Точка повредила во время очередной вылазки в заброшенную больницу руку, все наперебой советовали мази и учили делать повязки. Все это не успокаивало, сердце колотилось как бешеное, под ребрами ныло, к тому же Вера обнаружила, что сгрызла ноготь на большом пальце до самого мяса. Надо было как-то отвлечься, развеяться…
Хрустящие баклажаны по-китайски, решила Вера. И бифштекс из оленины.
Нет, не то. Нужно еще что-то… что-то творческое.
* * *Послышался негромкий металлический скрежет. Сколько раз она просила Артема не скрести по сковородке вилкой, от этого же покрытие портится, ну возьми лопатку… Точно, вспыхнула в почти уже проснувшемся мозгу спасительная рациональная мысль, это Артем по комнате бродит. Дрожащие белые линии обрисовали у воображаемого контура кровати знакомую, чуть сутулую фигуру. Сначала небось тапки свои искал тихонечко, вечно сбрасывает их где ни попадя или под мебель случайно загоняет, а потом ищет. А теперь завтракать пошел. Надо попросить его закрыть окно, и пусть принесет еще одно одеяло. Что вообще за дурацкая идея – проморозить за ночь всю квартиру, так и пневмонию схватить можно.
– Закрой… – прошептала Вера, и получилось почти четко, только очень тихо. – Холодно…
* * *На кладбище тогда тоже было холодно, Вера прижимала шарф подбородком.
– Видели когда-нибудь что-то подобное? – восторженным полушепотом говорила она, водя камерой из стороны в сторону. – Может, так не только здесь принято? Просветите дикую москвичку. А это правда от снега, неужели так заметает? Или просто чтобы издалека видно было? Напишите в комментариях. – Она сняла поближе железную розу, так восхитившую ее в прошлый раз. – Смотрите, как все индивидуально, люди придумывали эти знаки, делали с такой любовью… Если имя – то почти всегда уменьшительное, вон Витя, вон Юля, вон Саня, смотрите – Саня, молодой, наверное. Или это просто чтобы надпись покороче была и полегче? А какого-нибудь Александра Степановича шест не выдержит, упадет… Но мне больше нравятся фигурки, они как-то… больше о человеке говорят, что ли. Вон паровозик – машинистом, наверное, работал. Или… это что, велосипед? Мотоцикл, наверное. А вон… вон гитара. Ой, смотрите, молоток. А вон просто инициалы…
За спиной у нее неожиданно и громко каркнуло. Вера оглянулась и увидела ворона, сидящего на надписи «МАША». Птица, картинно повернувшись в профиль, следила за ней блестящим глазом. Пытаясь снять ворона поудачнее, Вера сделала несколько шагов вперед, и под ногой зашуршало – она наступила на венки, которыми была завалена свежая, еще не обнесенная оградкой могила.
– Извините, – машинально сказала Вера и так же машинально подумала, что вырежет это при монтаже.
Ворон взмахнул крыльями и спикировал с шеста куда-то вниз, в траву.
– Ну вот, птичка свое отработала, и мне пора, – улыбнулась в камеру Вера. – А есть какие-нибудь городские легенды об этом месте? Если кто-то тут живет… ой, не в смысле прямо тут, а в Воркуте, напишите, пожалуйста. Может, байки какие-то вспомните, страшилки… Или историческое что-нибудь. Но лучше страшное. Всем любителям запустения холодный заполярный привет и побольше крутых заброшек. Увидимся в следующем ролике, если я не провалюсь в какой-нибудь подвал!
Вера выключила запись, зачехлила аппаратуру и направилась к дороге, растирая онемевшие от холода руки. На лице у нее гасла дежурная «рабочая» улыбка – когда-то она долго, до боли в щеках, тренировалась перед зеркалом придавать лицу это жизнерадостное, полное энтузиазма выражение. Сзади снова каркнул ворон. Даже не каркнул – басовито кракнул, эти птицы издавали звуки, немного отличающиеся от привычного крика серых городских ворон. Вера считала себя убежденной материалисткой, но все-таки сплюнула на всякий случай через левое плечо и ускорила шаг. Еще такси ждать под это краканье, а шесты будут чернеть на фоне закатного неба – ведь она специально подгадала, чтобы приехать на кладбище ближе к сумеркам, так ролик получится атмосфернее. Вера на всякий случай решила не оглядываться, так и стояла на обочине спиной к кладбищу, переминаясь с ноги на ногу и поглядывая на экран мобильного телефона:
– Ну где же ты, ну давай уже…
Вечером Вера начала монтировать видео, а потом вышла на балкон, чтобы голова проветрилась и глаза отдохнули. Далеко не во всех домах вокруг горело хотя бы одно окно – многие были давно расселены, заброшены, и Вера успела залезть в каждый. Но где-то бился о сетку мяч и азартно кричали дети, собачники выгуливали питомцев, под вывеской ближайшего продуктового, где Веру уже знали и даже спрашивали иногда, как там Артем и почему стал так редко заглядывать, степенно беседовали две тетушки. Живучий город продолжал свое спокойное, неторопливое существование, которым, кажется, был доволен. И пустые, темные заброшки были его не отмирающей, а вполне органичной частью.
И тут Вера заметила фигуру, неуверенным шагом бредущую среди домов. Человек, одетый во что-то вроде тренировочного костюма, опирался на палку, только слишком уж длинную, совсем ему не по росту. Было слышно, как она постукивает о щебенку. Вера, щурясь, стала вглядываться в полутьму, но человек завернул за угол и пропал.
Она вернулась в комнату и вздрогнула от неожиданного хлопка в прихожей, но знакомый голос окликнул: «Привет, есть кто дома?» – и Вера облегченно выдохнула. Это Артем вернулся – ходил после работы посидеть с друзьями в баре.
– Что делаешь? – спросил он, входя в комнату.
– Ничего. – Вера быстро закрыла крышку ноутбука.
– Как там в Москве?
– Подтопления, задымления, манул в зоопарке начал зажировку. Толстеет, в смысле, к зиме.
– И тебе пора, – улыбнулся Артем. – Штаны вон падают, как ты тут зимой выживешь?
– Это оверсайз. – Вера поправила штаны и с удивлением отметила про себя, что Артем, похоже, решил, что она и на зиму останется в Воркуте, с ним.
А почему бы и нет, внезапно подумала Вера. Ее, правда, немного сердило то, что Артем не обсуждает с ней планы на будущее, даже съехаться не предлагал прямо и официально – все как-то само получилось. И еще он ей ничего ни разу не дарил. Ни цветочка, ни колечка. Точка в чате ГПТ писала, что мужики сейчас вообще безынициативные, ждут, что за них все решат и сами предложат, скоро дойдет до того, что женщинам придется и букеты с кольцами покупать, и на одно колено вставать с коробочкой на ладони, как положено. Но досада быстро прошла – с Артемом Вере было легко, вот что самое главное, ни с кем еще так не было.
Подарки она могла позволить себе сама. Купила же недавно подвеску с настоящим, хоть и маленьким топазом. Прикрученная к блогу «Город-одуванчик» карта регулярно пополнялась донатами. Кто бы что ни говорил, Вера зарабатывала любимым делом, а что немного – это же только начало.
Следующие дни Вера планировала потратить на монтаж и подготовку видео о шестах, может, съездить на кладбище еще что-нибудь доснять, но теперь почему-то не хотелось. Повалявшись немного на диване в приступе прокрастинации и убив еще изрядно времени на приготовление рататуя, она отправилась в заброшенный поселок Рудник на другом берегу реки Воркуты. Вера уже неоднократно там бывала, но теперь ей пришла в голову идея заснять изнутри местные многоэтажки и сравнить их потом в видео с интерьерами квартир такой же планировки, только жилых. Гулкая бетонная коробка – и уютные комнаты с обоями в цветочек, непременным ковром и старорежимной люстрой. Ей даже удалось нагуглить несколько современных дизайнерских решений в таких квартирах – ролик мог получиться довольно интересным и привлечь в блог «Город-одуванчик» новых подписчиков, которые, глядишь, и на карту что-нибудь подкинут.
Чтобы попасть в поселок, надо было перейти реку по ржавому аварийному мосту. Его давно закрыли и перегородили, но энтузиасты проделали в решетках дырки и настелили на металлический скелет, оставшийся от моста, доски для удобства. Вера бодро шла по ним, поглядывая на серую воду далеко внизу. Доски скрипели, и в какой-то момент Вере показалось, что они скрипят и покачиваются не только под ее шагами. Как будто по мосту за ней шел кто-то еще. Вера обернулась – пусто, только на противоположном высоком берегу у костра хохотала компания подростков. Вера сделала еще несколько шагов и снова резко обернулась. Нет, померещилось. Наверное, это мост сам по себе покачивается и скрипит, подумала она, усталость металла или как оно там правильно называется. Вера ускорила шаг – будет весьма неприятно, если он проломится именно под ней, страстной поклонницей подобного ржавого запустения.
Она забралась в ближайший подходящий дом и приступила к съемкам, уделив особое внимание ярким чашевидным грибам на провалившемся до земли полу подъезда. Другие подъезды были перегорожены высокими бетонными блоками, а здесь кто-то разбил блок на куски, оттащил в сторону и украсил ярким граффити.
Вера бродила по одинаковым квартирам, снимала, рассказывала в камеру: вот здесь был санузел, вот здесь – кухня, смотрите, какая маленькая, – а вот обрывок обоев – ой, в детстве точно у кого-то такие видела, с цветочками и полосками. На голых стенах попадались признания в любви, росписи и лозунги, свидетельства, что тут были Ден, Толян, Вадос – и Света, уже другим почерком. Потом, в очередной пустой коробке, Вера увидела в углу нарисованную чем-то вроде угля девочку – палка, палка, треугольник платьица в хаотичный горошек, улыбающийся кружок лица в обрамлении двух кудряшек и надпись: «МАША».
– Ну привет, Маша, – сказала Вера, направляя на нее камеру.
Карта памяти была почти заполнена, и Вера по собственным следам в пыли и грязи отправилась обратно. Сбежала по давно лишившейся перил лестнице вниз – и обнаружила в дверном проеме высоченный бетонный блок. Это явно был не тот подъезд. Вера побрела по анфиладе серых комнат дальше и, пройдя через несколько квартир насквозь, снова увидела на стене девочку в треугольном платье и надпись рядом – «МАША».
– Да помню я, помню, что ты Маша, – пробормотала Вера и сняла поближе кружок Машиного лица.
Оно больше не улыбалось, вместо черной дуги рта была прямая линия.
В следующем подъезде ее опять ждал бетонный блок. Вера ухватилась за его верхнюю часть, подпрыгнула, но быстро поняла, что перелезть не удастся – вдобавок блок был щедро усыпан битым стеклом, и она чуть не порезалась. Из окон соседних квартир нельзя было выбраться по той же причине – остатки рам ощетинились острыми осколками, а под ними на земле был строительный мусор, арматура, да и кто знает, какие ямы скрывал оплетающий их иван-чай.
– Ладно. – Вера зашагала по лестнице вверх. С верхних этажей наверняка удастся разглядеть нужный подъезд.
«МАША» – бросилась ей в глаза надпись на стене крохотной кухни. Теперь уголки Машиного рта опустились вниз, а над глазами добавились два штришка нахмуренных бровей. Вера шепотом обругала неизвестного художника и, старательно обойдя рассерженную Машу, выглянула в окно. Вон он, подъезд с разбитым блоком, на другом конце дома.
Вера побежала туда, почти не глядя под ноги и то и дело спотыкаясь о мусор. На одной из стен мелькнуло знакомое платьице в горошек. Вера не стала приглядываться, но ей показалось, что на этот раз рот Маши был широко открыт, распахнут черной угольной дырой. Кляня себя на чем свет стоит и за то, что заблудилась, и за то, что, кажется, всерьез испугалась детских каракуль, Вера сбежала вниз по лестнице и резко остановилась.
Нет, дверной проем не был закрыт очередным бетонным блоком. Его перегораживала длинная железная палка. Вера несколько долгих секунд смотрела на нее, пытаясь убедить себя, что эта палка ей ничего не напоминает. Потом осторожно протиснулась наружу, стараясь ее не задеть, но все равно зацепила рюкзаком. Палка упала на груду кирпича, и надпись «МАША» на ее верхушке громко звякнула.
На козырек подъезда, хлопая крыльями, опустился ворон. «Только попробуй каркнуть, – лихорадочно подумала Вера, поднимая с земли камень, – только раскрой свой поганый клюв». Ворон косился на нее блестящим глазом и молчал.
– Кто-то украл шест с кладбища, – смогла наконец выговорить Вера после третьей рюмки настойки. – Украл и приволок в Рудник, представляешь…
– Не может быть.
– Я видела этот гребаный шест! С надписью!
– Это… не знаю… показалось тебе. – Артем пощупал ее лоб. – Может, арматура просто, а надпись рядом была, ну на стене. Никто не стал бы так делать. Людей беспокоить.
Несколько дней после этого Вера просидела дома – мрачно листала московские паблики, мрачно обрабатывала фотографии и монтировала мелкие ролики: как они гуляли по тундре и собирали ягоды, как нашли в пересохшем ручье под узкоколейкой ржавые скобы и гвозди, и Вера была убеждена, что это кандалы давным-давно сбежавшего из местных лагерей заключенного, а Артем, смеясь, говорил, что это какие-то крепления для железнодорожного полотна. В том ролике они были такие беззаботные и веселые, что Вера закрыла ноутбук и отправилась на кухню мрачно лепить домашние пельмени с начинкой из оленины и подосиновиков. Вернувшийся с работы Артем, уже, казалось бы, привыкший к Вериным кулинарным экспериментам, озадаченно посмотрел на припорошенную мукой пельменную горку и сказал, что в морозилку все это вряд ли влезет, да и зачем столько усилий – в соседнем магазине продаются отличные готовые с каким угодно фаршем.
– Но без подосиновиков, – буркнула Вера и ушла плакать в ванную.
Раньше он хотя бы притворялся, что рад подобным гастрономическим изыскам, думала она, тихонько подвывая в полотенце.
Вере всегда нравилось готовить что-нибудь эдакое, выискивать в интернете сложные рецепты, чем больше возни с блюдом – тем лучше. Это было для нее и вызовом, и способом успокоиться… Как-то в Чехии, что ли, она услышала за соседним столиком разговор на ломаном английском – смуглый мужчина воодушевленно рассказывал азиатской паре, как любит готовить домашнюю пиццу, this is my meditation, повторял он, размахивая руками. Вот и для Веры это было медитацией, хотя своего увлечения она немного стеснялась – как-то это было несовременно, нефеминистично, все знакомые с гордостью говорили, что терпеть не могут возиться на кухне.
«Хозяюшка, мужа бы тебе хорошего, чтобы ел урча», – съехидничал ГПТ, когда она проболталась в чате, что приготовила сегодня каре ягненка с розмарином.
Вера умылась, просморкалась и вышла из ванной. На кухне Артем сидел над дымящейся тарелкой с пельменями.
– Очень вкусно, – с набитым ртом сообщил он.
Потом Артем все-таки заметил, что Вера ходит грустная, и предложил на выходных прогуляться в одну из дальних заброшек, до которой она прежде точно не добиралась.
– Сталинский ампир. – Он поднял палец вверх. – И в некоторых квартирах куча всего осталась, и мебель, и даже фотографии.
В этой заброшке Вера нашла целехонькую фарфоровую чашку и сунула в рюкзак – пусть ГПТ обзавидуется, – а потом ей в ноги с торжествующим мяуканьем кинулся будущий Бусик.
И все как-то закрутилось вокруг Бусика, пугающее забылось, будто кот и вокруг него обернулся мягким теплым клубком, как любил оборачиваться вокруг Вериной руки. Артем научился не спотыкаться о миски с водой и сухим кормом, стоявшие теперь на кухне, а Вера вернулась к блогу. Она даже рассказала в нем историю про МАШУ, умолчав, впрочем, про шест. Подписчики оживились, привели горстку новых, а кто-то предложил снять короткометражку в жанре ужасов: как одинокий турист гуляет по заброшенному поселку и видит тот самый рисунок с надписью. Он улыбается, идет дальше, но вновь и вновь натыкается на МАШУ, становящуюся все злее. Турист пугается, бежит, уже видит вдали обитаемые дома с успокаивающим светом в окнах – и тут из-за угла внезапно появляется, будто выпрыгивает стена с огромной МАШЕЙ, у которой руки подняты вверх, а во рту появились острые треугольные зубы… Крик – и фильм заканчивается. Веру аж передернуло, первым порывом было стереть этот комментарий, но «лайки» начали вспыхивать под ним один за другим, и Вера убрала курсор. В конце концов, ей просто попались чьи-то дурацкие, паршиво, между прочим, исполненные рисунки. А шест какие-то вандалы украли с кладбища. Наверняка подростки, они постоянно забирались в заброшки, чтобы пить всякую дешевую дрянь, жечь костры и визгливо гоготать. Может, они даже специально решили напугать Веру, крались за ней следом, перегородили дверной проем шестом, а сами сидели в кустах неподалеку, хрюкая от восторга. Потом небось хвастались друзьям, как здорово напугали блогершу. «Вашего брата у нас не любят»,– вспомнила Вера слова Артема. Блогерша, приезжая фифа, «смузерша», как бросил ей в спину пьяненький мужик на набережной. Обычно, когда местные интересовались, откуда она, Вера отвечала: «С Химок», помня, что «с», а не «из». И это была почти правда, они с этим действительно больше года прожили в Химках…
