Селение без петухов

Аня вжалась в подушку, но рука не отпускала тетрадь. Детскую. Пожёлтевшую от времени. С изгрызенным уголком и запахом пыли, чернил и чего-то сладкого, будто мёда, разлитого по прошлому.

Страницы шуршали. Медленно перелистывались сами по себе, хотя окна были плотно закрыты, и воздух стоял вязкий, неподвижный. Бумага трепетала, будто от чьего-то дыхания. Лист за листом, пока взгляд не упал на знакомую строчку. Та самая, что уже однажды выжглась в памяти, как заклятие:

“Петушок кричал в полночь – кто проснулся, тот исчез.”

Слова проступили, как шрам сквозь кожу, будто чернила ожили, вздохнули, вспухли на поверхности. Строка будто пульсировала, подчиняя себе пространство.

За стеной что-то застонало, глухо, едва слышно, но с таким отчаянием, будто звал не голос, а сама тень. Половицы вздрогнули. Часы, что висели на стене, всё ещё не тикали, но стрелки дрогнули. Дёрнулись. Полночь. И тут же петух, не настоящий, нет, не крикливый деревенский, а как будто голос из другого слоя мира, хриплый, металлический, как гвоздь, вбитый в пространство, пронзил тишину.

Аня вскрикнула, но в голосе не было звука. Лишь дыхание участилось. Она села, стиснув тетрадь, и посмотрела на дверь. Тень под ней дрогнула, вытянулась, как будто кто-то стоял по ту сторону.

И тогда она поняла – исчезают не те, кто проснулся. А те, кто услышал.

Она лежала, укутавшись в вышитое одеяло, словно в бабушкины руки, и пыталась заставить себя дышать ровно, не прислушиваться. Но дом дышал вместе с ней. Нет, дом дышал ею. Шептал ею. Принюхивался.

Ветер шёл кругами вокруг избы, касаясь окон так бережно, будто знал, кто там лежит. Кто наконец-то пришла. Будто листал старую летопись, в которой имя её – не чернила, но зарубка на берёзе.

Без времен