Осколки сновидений. Сборник рассказов

– А я говорю, во всем виноваты женщины! – Тимео обиженно поджал губы, будто это не он, а его перебили. – Все они, начиная со школы, выбирают парней с деньгами. Или у тебя богатые родители, или вкалывай все свободное время, чтобы развлекать ее, покупать ей побрякушки со шмотками, кормить салатами стоимостью в айфон! А в ответ что? Красивое, вечно недовольное личико, однообразный секс и постоянные скандалы? Не можешь предоставить желаемое, тебя с радостью заменят тем, кто может. Проституция куда честнее. Ты получаешь ровно то, за что платишь, ни больше, ни меньше. А главное – никакого выноса мозга.

Эта речь звучала явно не впервые. Фрэнк подумал, что Тимео уже не раз убеждал себя этими словами. Прерванный Бенуа только снисходительно улыбнулся, без слов показывая, что он думает о тираде молодого человека.

– Парнишка прав. – Джон-Джек откинулся назад, закинув мощную руку на спинку стула. Чрезмерный загар не скрывал, а наоборот, подчеркивал морщины на его лице, делая его отчаянные попытки молодиться еще более нелепыми. – Вы только посмотрите, что сейчас происходит по всему миру: феминизм наступает на мужское достоинство туфлями со стальными набойками. Речь идёт уже не о равных правах, а о неравенстве в пользу женщин! Это как диктатура меньшинства, где любое несогласие воспринимается как дискриминация и покушение на права его представителя! Ты уже не то, что мнение не можешь выразить, но и забота, проявленная по отношению к «слабому» полу, может быть расценена как оскорбление. И что остается мужчинам, которых постоянно отвергают?

Все это Фрэнк слушал вполуха, изучая меню. Наконец, он остановился на своем любимом мясе по-французски, и сделав заказ, поднял глаза. Троица выжидательно смотрела на него.

– Я согласен со всеми вами, – сказал Фрэнк, хитро прищурившись, и глотнул принесённого расторопным официантом пива.

– Как со всеми? – как же приятно было смотреть на вытянувшееся лицо Бенуа.

– Да-да, со всеми и ни с кем одновременно, – Фрэнк выдержал театральную паузу, чтобы насладиться произведенным эффектом, затем продолжил: – Возьмем Тимео. Ты говоришь, женщины виноваты во всем, требуют то, требуют сё, хотят денег и красивой жизни. С одной стороны, ты совершенно прав, так и есть, но с другой, женщины дают нам в ответ то, что мы заслужили. Деньги? Тьфу. Что ещё ты готов предложить? Что могут предложить девушкам молодые петухи, считающие себя мужиками? Защиту, заботу, верность, любовь? Что, кроме удовлетворения своей похоти и повышения собственного статуса за счет симпатичной подружки ты хотел получить? И что готов был отдать за это? – Ошарашенный Тимео стал еще серьёзнее, если такое было возможным. Фрэнк кивнул сам себе. – Равноценный обмен, я считаю.

Идем к Бенуа, – француз довольно кивнул, как бы одобряя сказанное Фрэнком. – Как я уже сказал, я согласен с тем, что люди разучились отдавать и думают лишь о том, как удовлетворить свои «хотелки» поскорее. И в то же время, кто виноват, что современные мужчины не ценят женщину, не видят её внутреннюю красоту, не умеют добиваться её и служить ей? Конечно же женщины: мамы, воспитывающие из мальчиков маменькиных сынков, душащие их своей опекой, разгребающие все проблемы сорванцов и разводящие тучи над головами своих сладеньких великовозрастных малышей руками; девочки и девушки, идущие на все, лишь бы понравиться, позволяющие ругаться и пить рядом с собой, прощающие грубость, а порой и побои, отдающие свои тело и любовь за деньги и капельку внимания. – Бенуа хотел было возразить, но Фрэнк жестом руки остановил приятеля и тот позволил ему договорить.

И ты, Джон-Джек, тоже прав, феминизм из защиты прав женщин превратился в фарс. Женщины кричат, что мы должны видеть в них личности и при этом возвели стриптиз в ранг спорта, ходят полуголыми, трясут задами, тратят миллионы на свою внешность и одежду – делают все, чтобы мы за силиконовыми грудями не могли разглядеть их души со слабостями и внутренней красотой. Но почему так происходит? А потому что мы сами, при виде чего-то большего, чем симпатичная мордашка, бежим в страхе, сломя голову. Не то придется меняться и расти, а мы так хотим вечно оставаться беззаботными детьми. Мы продолжаем играть женщинами в куклы, игнорируя тех, кто не следует нашим правилам.

Жизнь намного проще, чем мы думаем, но куда сложнее, чем нам хотелось бы. Всё взаимосвязано, господа, всё взаимосвязано.

Затем они долго спорили, вскоре перейдя от пива к более крепким напиткам, а потом переместились вместе в Зону Один, дискотеку, где пытались провести соцопрос среди танцовщиц, тусовщиц и профессионалок любовной сферы. В итоге, как и многие другие, этот вечер закончился для Фрэнка в комнате мотеля с местной девицей, за деньги позволяющей на время перестать чувствовать себя старым и никому не нужным. На очень короткое время.

Домой он доехал на так удачно подвернувшемся ему мототакси – ходить пешком по темным улочкам было столь же безрассудно, как привести домой проститутку или случайную знакомую. Поднявшись на свой этаж, он не поспешил в квартиру, а присел на деревянную резную скамью, стоявшую в углу маленькой терраски, образованной коридором-балконом. Достав измятую пачку сигарет из кармана, Фрэнк устроился поудобнее и закурил. Он ждал.

С того места, где он сидел, открывался вид на маленький соседний дворик, где стоял старый деревянный дом. Как положено – на сваях. Дерево, из которого он был сделан, почернело, и на фоне него в серости предрассветного часа особо выделялся красно-золотой домик духов, стоявший возле распахнутого окна одной из комнат.

Что-то звякнуло и, открыв глаза, Фрэнк понял, что почти уснул. От упавшей на пол сигареты остался лишь фильтр да горстка расползающегося пепла. Мужчина встрепенулся и посмотрел вниз, туда, где во дворе стояла колонка. Возле неё, как обычно, с первыми лучами солнца появилась Она. И ни жалкое подобие блёклого рассвета, ни возобновившаяся заунывная музыка не могли приглушить её красоту.

Длинные чёрные волосы убраны наверх, открывая смуглые руки и мягкие, покатые плечи, невысокая фигурка замотана в простой красно-желтый саронг как в платье, милое лицо сияет улыбкой – она буквально излучала женственность, кротость и доброту.

Мужчина не знал ни её имени, ни сколько ей лет, ни замужем ли она или живёт с родителями. Иногда ему безумно хотелось с ней познакомиться. Но он не мог, не смел даже думать предложить ей свою избитую, убогую, ставшую циничной до неприличия, любовь. И ещё он боялся, боялся до одури, что узнай он её ближе, эта сказка, это чудо развеется, как и все остальные сказки и чудеса в его жизни.

И всё же, где бы его не заставала ночь, каждое утро он был здесь, на этой лавочке, чтобы хотя бы на пару минут, вынырнув из духоты привычного мира и погрузившись в звенящую свежесть её чистоты, стать самому немножко светлее и улыбнуться, глядя с вызовом и надеждой в лицо хмурому новому дню.

2

Пустота. Пустота обволакивала, убаюкивала, уговаривала не открывать глаза, но он вытянул ноги, с трудом повёл больным плечом и разлепил веки.

Сны окончательно покинули Фрэнка несколько лет назад, и теперь ночами он оставался один на один с сосущей бездной, незаметно угнездившейся внутри после развода с Мэри и отъезда из Штатов. И вроде бы он перестал любить жену задолго до подписания бумаг и мечтал освободиться от их постылого сожительства, но, получив развод, не почувствовал ожидаемого облегчения. В тот день растерянность и пустота пустили корни в его душе, в существовании которой он всегда сомневался.

Ладно бы у них были дети, тогда расставание с семьей могло отразиться на нём подобным образом. Но детей, как и любви, не было, а пустота – вот она. Реальна до безобразия. В его голову упорно лезла мысль, что сделай он рентген от грудной клетки и ниже, то снимок будет чисто-чёрным, без единого пятнышка.

Иногда Фрэнку самому хотелось стать пустотой, ведь она в любой момент может стать чем угодно. Но он оставался Фрэнком, а его пустота – пустотой. Ничем другим она быть, похоже, не имела никакого желания.

Он прошлёпал босыми ногами до кухни, приютившейся в коридорчике сразу на входе в квартиру, поставил на огонь воду для кофе и только потом пошёл умываться. Вкусный, пахнущий шоколадом Мондулькири2 стал приятным сюрпризом, когда он впервые ступил на красную землю Камбоджи. Кофе сюда привезли французы. Его выращивали на севере и пили со сгущёнкой, готовя в удобных маленьких заварниках.

Втянув в себя утреннюю дозу сладкой бодрости, мужчина глянул на часы и понял, что уже далеко не утро. Был полдень. Клиентов сегодня не намечалось, и Фрэнк решил почитать, а затем, чтобы немного развеяться, сходить на выставку, посвященную Ангкор Вату3, проходившую в небольшом парке, справа от набережной. Сомнительное развлечение, конечно, но это было бы чем-то свежим в бесконечной череде баров и дискотек. Сием Рип не часто баловал своих постояльцев наличием выбора.

Взяв в руки книгу, он уселся в кресло у окна, поёрзал, чтобы устроиться поудобнее и начал читать. Вот уже третий месяц он мусолил повесть Хэмингуэя «Старик и море» и всё никак не мог её добить. С хорошей книгой время летит незаметно, но какое-то смутное раздражение мешало Фрэнку сосредоточиться. Ему виделось, что он и есть тот рыбак, а огромная рыба – его мечты, которые он никак не может отвоевать у моря жизни. И, зная конец истории, он подсознательно оттягивал ее завершение. А ведь когда-то это была его любимая книга.

В этот раз он не дочитал до конца всего пару страниц. Заложил нужное место очередным приглашением на одну из многочисленных местных свадеб и, наспех одевшись, вышел из дома. По дороге хотелось еще заскочить в кафе – перекусить. Там, где готовили хорошо, кушать каждый день было не по карману, поэтому днём он старался готовить сам, чтобы сэкономить деньги на вкусный вечер. Вечер Фрэнка обыкновенно начинался с заката и часто продолжался до рассвета, поэтому ужинать он предпочитал основательно, чтобы надолго хватило сил. Но сегодня настроения готовить не было совсем, а до заката было еще далеко.

Съев пару жаренных яиц с тостами в небольшом чистеньком кафе, он неспешно двинулся к Королевскому парку.

Фрэнк рассчитывал увидеть малочисленную степенную публику, состоящую из пожилых белых барангов4, прогуливающихся под руку со своими кхмерскими женами. Но уже на подходе к месту проведения выставки стало очевидно, что он ошибся. Небольшой парк кишел людьми: помимо тех, кого он ожидал увидеть, тут присутствовали неясного происхождения разноцветная молодежь, три группы корейских туристов, местный бомонд и даже несколько белых семей с детьми. «Должно быть это сумасшедшие русские», – подумал он. Редко кто, кроме них, тащил в страну третьего мира своих отпрысков.

Обойдя половину выставки, двигаясь от края к центру, Фрэнк с удивлением обнаружил Бенуа, Джон-Джека и Тимео, что-то активно обсуждавших и распивавших пиво прямо на кромке фонтана. Приятели совершенно не смотрели на расставленные вокруг стенды с фотографиями и не видели его. Фрэнк подумал, что слишком уж они бодры, с учётом того, что вчера он, как обычно, ушёл первым. И уже было двинулся к ним – узнать, что они тут забыли, как вдруг увидел пожилого мужчину и непроизвольно замер.

Лет на восемь-десять старше него, немного сутулый, скромно, но опрятно одетый и с какой-то абсолютно нелепой сумкой на колесиках, которую он волочил за собой, сцепив руки на спине. Мелкими шажками, бессмысленно улыбаясь, он перемещался от одной группы людей к другой, заглядывая через плечо, часто моргая, кивая и поддакивая, встревая в чужие разговоры на мгновение, чтобы тут же двинуться дальше, не замечая удивленных взглядов, направленных ему вслед.

Пожилые европейцы давно никого не удивляют в Юго-Восточной Азии. Спортивные и расслабленные как Бенуа, еще молодые телом, но старые душой как Тимео, скрывающиеся от себя самих как Джон-Джек, потерянные и никому не нужные как Фрэнк – все они тут искали тепла и ласки, которые им дарили местное жаркое солнце и доступные южные женщины.

Но этот человек заставил Фрэнка забыть обо всём. Смутное поначалу ощущение крепло и расползалось по его сознанию, заполняя его полностью. Он словно смотрел на себя со стороны: жалкого свидетеля жизни, питающегося объедками, перепавшими ему с чужого праздника. У него давно уже не было своих чувств, своих планов, своих идей и лишь упрямая эфемерная надежда непонятно на что не давала ему это увидеть.

Ежедневно он брал у окружающих время, силы, эмоции, пока еще отплачивая натужными шутками, устаревшим жизненным опытом да деньгами – тем малым, что имел. Но скоро и это кончится, пустота поглотит его полностью, и тогда он станет тем самым стариком, выпрашивающим или выхватывающим без спроса крошку здесь, крошку там.

Фрэнк стоял и не смел пошевелиться, разорвать кокон наваждения. Казалось, земля забирает последние его силы. И тут чья-то тяжёлая рука легла ему на плечо:

– Эй, дружище, ты оглох что ли? – звучный голос Джон-Джека вернул его в действительность. – Мы зовём тебя уже пару минут, а ты стоишь как ледяной истукан! Что за… – верзила запнулся, увидев глаза повернувшегося к нему товарища.

– Ты в порядке, Фрэнк? – хором спросили подошедшие Тимео с Бенуа.

Проведя рукой по глазам, Фрэнк встряхнулся, вымучил улыбку и сказал:

– Да всё в порядке, ребята, – он огляделся, высматривая старика в толпе, но его нигде не было видно. – Должно быть перегрелся. Пойдемте в тень.

Пока они шли к тенистой аллее, Бенуа сбегал к палаткам с напитками и принес холодной воды. Фрэнк напился и хмыкнул, глядя в озабоченные лица.

– Чего испугались – то? Уже и задуматься нельзя, как хоронят! Я ещё всех вас переживу! – трое смущенно переглянулись, глядя на то, как Фрэнк корчит из себя веселье.

Тем вечером всё было как обычно: ужин, бар, дискотека, пародия на любовь. Мужчины не склонны драматизировать, и если друг говорит «всё хорошо», значит – всё хорошо. Поэтому все быстро забыли об инциденте и наслаждались собой. Бенуа ослеплял девушек улыбкой, Тимео снисходительно поглядывал на окружающих, Джон-Джек поигрывал мускулами, Фрэнк шутил.

А утром, поднимаясь по лестнице, Фрэнк не заметил нежных красок рассвета, покрывших небо розовыми поцелуями, прошёл мимо своей излюбленной лавочки, даже не оглянувшись. И не увидел с какой тоской на его спину смотрела та, что ждала его каждое утро с эфемерной глупой надеждой непонятно на что.

Где-то совсем рядом опять раздалась похоронная музыка. Громко. Будто бросая вызов живым. Но Фрэнка она больше не раздражала. Он сдался. Он стал пустотой.

Заплатка для души

Аника открыла глаза и увидела светло-зелёный потолок, который она так хорошо знала. Через пару вдохов-выдохов она сморщилась, но не от боли, как можно было подумать, а от осознания того, кто сидит рядом с её кроватью на неудобном больничном стульчике. Она медленно повернула голову направо, навстречу доказательству своих опасений, и оказалась лицом к лицу с сестрой Меривезер – главной медсестрой клинического института души имени святого Селафиила.

– Сюрприз, сюрприз, – в голосе медсестры слышался явный упрёк.

Аника вздохнула и вернулась обратно к созерцанию потолка. Он был более дружелюбным. А она так надеялась выйти из больницы до того, как выйдет эта смена.

– Что на этот раз? – Сестра Меривезер была высокой стройной женщиной неопределенного возраста. Её довольно простое лицо обычно не выражало никаких эмоций, больничную же форму она носила так, будто та была военной; её спина всегда была прямой, лицо спокойным, а губы сжатыми. Голос её подошел бы больше ворону, нежели женщине. И только глаза не вписывались в общую картину: её живые карие глаза были теплыми и добрыми, и почти всегда противоречили словам своей суровой хозяйки.

– Ну…, – Аника протянула неуверенно. Она встречалась с сестрой Меривезер много раз и знала, что выиграть спор с ней ей не по силам. Где у девушки были только вопросы, у медсестры всегда были ответы, простые и четкие, не оставляющие простора для манёвра. – Любовь.

– Снова? – Тяжелый вздох.

Аника просто кивнула, уставившись в пространство перед собой. Ей было под тридцать, но она все еще выглядела на восемнадцать: маленькая, худенькая, немного неуклюжая, с вечно удивленным лицом ребенка и короткими каштановыми кудряшками.

– Милая, ты видела последние снимки своей души? – Не только глаза предали сестру Меривезер в этот раз, её голос тоже выдавал беспокойство. – Мы можем подлечить тебя, но нанесённый ущерб непоправим, Аника. Сколько раз ты дашь разорвать свою душу на части, пока не научишься защищать себя? Ты хоть шрамы свои посчитай! Я здесь уже много лет, но ещё ни разу не видела ничего подобного! – Её голос набирал силу. – Почему ты не использовала прописанный тебе цинизм? Одна таблетка в день, хотя, в твоём случае, две, и жизнь сразу станет легче! Где кирпичи для твоих внутренних стен, которые я лично выдавала тебе каждый раз, как тебя к нам привозили? Где они? Не там, где им место – это уж точно! Где твой здравый смысл, девочка? – Сестра Меривезер почти кричала под конец своей тирады. – Как бы я ни пыталась тебе помочь, ты возвращаешься сюда снова и снова; стоит мне выдохнуть и решить, что я не увижу тебя хотя бы пару лет, как ты снова у нас, и тебе хуже, чем прежде. Как ты это делаешь? Как впускаешь людей так глубоко внутрь себя? Почему не защищаешься? Как мне тебе помочь, когда ты себе совсем не помогаешь?

Челюсть Аники была сжата всё это время, но её глаза были из того же предательского стана, что и у сестры Меривезер: они подвели её, выпустив слёзы на свободу.

– Что, если я не хочу? – Со злостью ответила Аника.

– Ты самое упрямое существо в мире! Я оставлю тебя здесь на неделю, нет, на месяц, если понадобится! Я поговорю с доктором Джонсоном, тебе нужна терапия!

– Я пробовала жить по-вашему, но это только потеря времени! Я пыталась строить стены и прятаться за ними, я пыталась отдаляться и не подпускать никого близко, и угадайте, куда это меня привело? – Аника повернулась к своему оппоненту. В её глазах блестели слёзы, но не они заставили медсестру вздрогнуть, а ярость, столь сильная ярость, что сестре Меривезер показалось, будто в комнате стало жарче. – Чем больше стен я строю, чем больше защиты навешиваю на себя, тем больше теряю. Время бежит, я должна успеть найти её!

– Кого? – нахмурилась медсестра.

– Любовь.

– Ничего не понимаю. Ты сказала, что сюда тебя привела любовь. Теперь ты говоришь, что не нашла её.

– Моя любовь привела меня сюда. Та, которая внутри меня, но я не нашла её отражение в другом человеке, не нашла того, в ком она тоже есть, и кто выберет любить меня.

– Любовь – это не выбор, Аника. Любовь – это…

– Чувство? – Аника слышала это так много раз, что не желала тратить ни секунды, чтобы выслушивать это снова. – Точно? Чувство ли это, когда мать проводит бессонные ночи у постели своего больного ребенка? Чувство ли это, когда ты просыпаешься до рассвета, чтобы устроить сюрприз тому, кого любишь? Чувство ли это, когда ты тратишь часы и часы своей жизни на того, кого почти не знаешь, сестра Меривезер? – Аника посмотрела на медсестру и подытожила: – Любовь – это выбор, действие. Если ты не выражаешь свои чувства действием, они – иллюзия. А меня уже тошнит от иллюзий. Я должна найти настоящую любовь!

– Почему?

– Почему все песни о любви? Почему все книги о любви? Почему люди жаждут её так сильно? Я не знаю. – Огонь в глазах Аники угас, её голос был таким тихим, будто силы покинули её тело, вместе с ушедшей яростью. – Может быть я узнаю зачем, когда, наконец, найду её.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Пабстрит – самая известная улица Сием Рипа, полная ресторанов и кафе на любой вкус.

2

Мондулькири – лучший кофе в Камбодже, названный по имени провинции, в которой его выращивают.

3

Ангкор Ват – храмовый комплекс, недалеко от Сием Рипа. Один из самых больших культовых сооружений в мире. Включён в список всемирного наследия ЮНЕСКО.

4

Баранг – название белого иностранца в Камбодже.