Амур с гламуром, гламур с Амуром

В вестибюле отеля, залитом торжественным светом многочисленных люстр, миллиардами маленьких солнц отражённых в глянце паркета, среди мраморных колонн и парадных лестниц, ведущих в этот Величественный императорский дворец, Лия чувствовала себя необыкновенно уютно. Ноги слегка затекли от усталости, и сапоги неприятно сжимали ступни, но она уже не придавала этому никакого значения. Лия решила поужинать в «BOUNO». В этом ресторане они бывали с мужем не так часто, но им нравилось это место с архитектурным колоритом сталинской высотки на 29 этаже. С его захватывающим панорамным видом, с небольшим количеством столиков, очень приятной публикой и вышколенным персоналом. Она представила, как входит в зал ресторана одна, и там её никто не ждёт. Это был верх неприличия. Официант, возможно, её узнает, он обязательно спросит, куда её проводить, но она не сможет сказать, что её здесь ожидают.

Вдруг она нашла простое решение вопроса – позвонить кому-нибудь из знакомых мужчин.

Она стала перелистывать контакты в телефоне и не могла разглядеть имён. Приглушенный свет не был тому причиной, она в очередной раз отметила, что стала плохо видеть вблизи. Старческая дальнозоркость. Она тяжело вздохнула, отнесла список номеров подальше от глаз, и ей удалось всё-таки набрать несколько номеров. Игорь и Станислав не ответили, Сергей на её предложение сказал, что занят, Борис, как ей показалось, просто сбросил её звонок. Она набрала ещё раз, и теперь уже не осталось сомнений, что он сбросил. Лии было очень неприятно. Борис был топ-менеджером в одном из высокорейтинговых банков. Недавно он окончательно расстался с женой, и уверял, что вечер – это теперь для него самое страшное время суток, когда он один-одинёшенек на всём белом свете. Всё это он говорил Лии неделю назад. И теперь, когда она сама ему позвонила и хотела предложить составить ей компанию за ужином, он как-то трусливо сбрасывает её звонки. Какое подлое враньё! И как это унизительно! Одинокая слеза выкатилась ей на щёку, но хватило одного движения, чтобы незаметно смахнуть её. Лия уверенно встала и прошествовала в туалетную комнату, чтобы поправить прическу, сняв с головы сбившийся шелковый платок. Как и раньше, она совсем не замечала помпезности обстановки. Ибо туалетная комната здесь, точно в Большом театре, была с множеством зеркал и с бордового цвета банкетками, окантованными золотой бахромой. На раковине, кроме фирменного мыла в бутылочке с дозатором, стоял крем для рук, что можно наблюдать только в заведениях высокого класса. Никто из портье не останавливал, ни о чём не спрашивал, она принимала всё это, как должное. В этой обстановке она была своя. Её одежда, её осанка, смелое, раскованное поведение ни у кого не вызывали никаких вопросов, зачем эта женщина здесь.

Разделив между запястьями и кончиками волос одну маленькую капельку своих любимых духов, Лия обрела некоторую уверенность и решилась посетить ресторан одна. Выйдя из туалетной комнаты, она направилась к лифту и там столкнулась с Бобом.

– О, Боб! – сказала она от неожиданности. – Это я, Лия.

Это был средней руки музыкант, с которым она случайно познакомилась на корпоративе Министерства строительства Московской области во время фуршета. Тогда из общения с ним Лие стало понятно, что концертов Боб почти не давал, зато давно не гнушался выступать даже в ночных клубах, поэтому она не сочла нужным представлять его своему мужу. А теперь ухватилась за него, как утопающий за соломинку.

– Какая встреча, как я рад, – восторженно произнёс Боб, целуя её мягкую душистую руку. – О, Лия, – продолжил он, несколько наигранно, как делают обычно актёры и люди искусства.

Дорогое, но довольно потасканное пальто и объёмный красный берет так или иначе создавали образ творческого человека, и если не придираться к мелочам, в целом, он выглядел достаточно стильно.

В душе Лии затеплилась надежда. Если он, как ей показалось, помнил её имя, значит, дела не так плохи. Чувствуя облегчение, видя в нём человека, который сегодня может быть её спутником, она прямо повисла у него на руке.

– Ну и нервы, совсем ни к чёрту, – подумала она про себя. – Что особенного в том, если бы она пошла ужинать одна, будто в этом отельном ресторане кто-то ее хорошо знает! Это же не «Чай на Даче» в Жуковке, где они с мужем обедали сразу после аукциона картин почти каждое воскресенье. Там они знали почти всю публику, они раскланивались друг другу. Мило улыбались через стол и приветственно кивали друг другу. В ресторане, при отеле бывает публика постоянная, потому и «БОНО» её предполагает, но она не так часто бывали здесь, чтобы ее помнили. И, тем не менее, она ухватилась за руку этого малознакомого мужчины и объявила ему, что направляется поужинать и будет очень рада, если он составит ей компанию. На что Боб широко заулыбался:

– Я бы с огромным удовольствием, дорогая моя Лиечка, но сегодня вечером я работаю. Мне без связи никак нельзя, а телефон разрядился. Срочно нужно домой, для подзарядки. Подходит только его родное зарядное устройство.

Лия увидела, что мобильник, который он крутил в руке, был китайского производства, какой-то совсем дешёвый, и разъём для зарядки был, действительно, нестандартный.

– Поехали, дорогая, возьмём сейчас машину, здесь недалеко, на Ленинском проспекте. А потом поужинаем в «Сырной дырке», я там играю сегодня. Я очень буду рад.

Это был приличный швейцарский ресторан на Покровке, и Лия как-то доверилась этому мужчине и сразу пошла за ним, села в какую-то дешёвую не мытую машину. Боб не вызывал такси, он вышел на обочину Кутузовского, и они сели в первый остановившийся автомобиль с киргизом за рулём. Тот совсем не знал Москву, не знал, где находится Ленинский проспект, и говорил с таким чудовищным акцентом, что навигатор отказывался работать. Водитель попросил Боба «поговорить» с навигатором. Боб, рассмеявшись, пересел на переднее сиденье, чётко назвал адрес. Наконец-то они поехали. Боб тоже не жил в Москве, он был на гастролях, и они ехали в гостевую квартиру. Но Лия как-то совсем не думала об этом. Она плохо слышала Боба, он сидел к ней спиной, трещал, не умолкая, о предстоящем концерте, о каких-то своих гастролях якобы в Штатах. Она ещё раз отметила, что его тёмно-синее полупальто было как-то изрядно поношено, что вызывало некоторое сомнение, что такой человек пригласил её в дорогой швейцарский ресторан. Он вообще-то платёжеспособен? Оказалось всё просто, он ужинать не будет, он там играет. Лии было уже всё равно. Она стала смотреть в окно, огни Москвы всегда действовали на неё завораживающее. Вспоминалось приятное, как в начале прошлой зимы она с мужем сидела в «БОНО» за их любимым столиком с видом на Белый Дом. В тот раз они заказали оленину с чёрным Перигорским трюфелем. Официант в белых перчатках принёс на блюде шоколадного цвета трюфель для обозрения, и муж Лии кивком выразил одобрение. Ему понравился этот редкий гриб, маленький крепенький он безмятежно покоился на подносе. Официант на специальной, малюсенькой, словно игрушечной, тёрке, слегка наклонившись над их столом, стал тереть трюфель в блюдо. Она, повела ноздрями, вспомнила умопомрачительный запах этого гриба и то состояние счастья, в котором она пребывала в том момент.

И теперь, она тоже как бы счастлива, от того, что не одна. Она едет на грязной машине с киргизом и малознакомым ей мужчиной, и испытывает при этом какое-то подобие счастья.

Когда они вышли из машины, Боб воспроизвёл чудовищный акцент киргиза, и она расхохотались, передразнивая его по очереди, и это как-то расслабило обоих и некоторым образом сблизило, они поднимались пешком по лестнице, Боб стал говорить Лии комплименты на ухо, касаясь его тёплыми губами. Лия ощущала жаркое дыхание мужчины до дрожи, и не могла и не хотела сопротивляться этому приятному ощущению в теле.

– Лиечка, ты – неземная женщина, ты – подарок мне с неба! Ты – небожительница. Ты – красавица. Царица! Как мне повезло сегодня! Как я рад!

Раньше она снисходительно относилась к словам подобного рода. Но бывают ситуации, когда мы хотим верить тому, что слышим, и мы верим. Это случается в то время, когда нам, как воздухом, необходимо подпитать свою жизнь смыслом, почувствовать себя увереннее и счастливее.

– Так ты говоришь, что больше не занимаешься бизнесом? – говорил он, открывая дверь квартиры ключом, проходя в свою комнату, снимая с неё пальто. – И правильно, такие женщины, как ты не для работы, такие женщины созданы для любви.

Его слова, на удивление, сладко ласкали её уши, и она разомлела, она доверилась. Но счастья не случилось.

Когда они вошли в комнату, обставленную в стиле минимализма, такую обычно сдают в аренду на день-два. Боб скинул своё пальто, поставил телефон на зарядку и потянулся к Лии с поцелуем. Она позволила. Она пыталась расслабиться, в какой-то момент ей показалось, что у неё возникло желание близости. Боб, без умолку, говорил ей, какая она красивая, желанная, при этом поспешно снимал с неё одежду, и она не сопротивлялась. У неё мелькнула мысль – а вдруг… Но вдруг не случилось. Всё, что затем последовало, происходило так же быстро, неловко и неинтересно. Он так торопился, что скомкал едва зародившееся в ней удовольствие. Оно не развернулось, а сжалось до маленькой точки и исчезло, оставив в её душе гадость. Её совсем обескуражило то, как поспешно он выбежал в душ, и то, что она увидела, что её чулки порваны.

Она вдруг поняла, в какое откровенное дерьмо она вляпалась. От вида небрежно разорванных чулок, унижение, которое она испытала только что, многократно усиливалось. Она, не дожидаясь Боба, оделась наспех, и громко хлопнув тяжёлой металлической дверью, вышла из квартиры. Никто и не думал её вернуть.

И если много дней подряд она страдала от одиночества, от того, что потеряла вкус к жизни, то теперь была настолько обескуражена, осознавая, что её использовали. Как низко она пала! Чувство самоуважения было утрачено полностью.

Она шла по обочине Ленинского проспекта вдоль забора первой градской больницы, не слыша непрерывного гула машин и не замечая спускавшихся на город сумерек. Чувство одиночества её больше не волновало.

Она мысленно разговаривала с этим случайным в её жизни мужчиной: «Боб, как ты посмел! Какой ты к чёрту Боб. Бобик – безродный, облезлый бобик!!!»

Как глупо всё вышло, если бы кто-то из знакомых ей ответил на её звонок, она бы сейчас ужинала и смотрела с высоты на вечернюю Москву. А теперь она шла оскорблённая, полы её длинного пальто раздувал ветер, и ей казалось, что она одна в целом свете. В голове была какая-то гудящая пустота. Как всё глупо вышло. Куда её несёт?! Она разозлилась на себя. И снова в голове пустота…

Вдруг она остановилась у вывески «VERSACE». В этом бутике она бывала не раз, только она никогда не ходила по проспекту пешком, оттого сразу не узнала это такое знакомое место. Потому что, кроме бутика, здесь было ещё одно забавное заведение… и там есть душ. Потому что ощущение нравственной дурноты овладело ей настолько, что хотелось сию минуту смыть с себя всё, что произошло. Она даже физически ощущала на своём теле грязь от прикосновений этого чужого ей мужчины, который, войдя с улицы, даже не мыл рук.

Это был клуб, где известная балетмейстер Анджела Доний проводила занятия, которые назывались контактными импровизациями. Это было похоже на активную медитацию, когда мысли сосредотачиваются на движении, а тело и ум приходят в состояние умиротворённости и расслабления.

Занятия уже начались. Лия оплатила. Купила на стойке администратора трико, все принадлежности для душа. Лия упорно просила дать ей полотенце зелёного цвета, именно зелёного. Трудно было объяснить, почему ей так важен был цвет полотенца, но ей нашли именно такое – цвета молодой зелёной травы.

Приняв душ и, переодевшись, она появилась на паркете в тёмном трико с накладными карманами и в оранжевых носках, когда занятия уже шли полным ходом. Лия знала правила и тут же присоединилась. Она легла на пол, на спину, подхватила ноги под коленями и завертелась волчком, стремясь присоединиться к кому-нибудь. Таково основное условие – ты должен непрерывно двигаться и при этом постоянно соприкасаться с партнером, всё равно, чем – плечом, рукой, ногой, всем телом или хоть одним пальцем, но должен постоянно следить, чтобы контакт не прерывался. Ты можешь менять партнёра, можешь двигаться, как тебе заблагорассудится, но ты должен постоянно двигаться и быть в контакте с партнёром. В этом смысл. Это активная медитация. Сосредотачиваясь на определённых движениях, человек перестаёт думать о чём-то другом, кроме движения, это снимает стресс и расслабляет всё его тело.

Сначала к Лии подкатилась какая-то тщедушная девушка, она робко касалась её. Лия старалась не размыкаться с ней, но мысли о своём падении настолько сильно занимали её, что первое время хотелось выть, заглушая музыку. И Лия якобы мычала мотив, но на самом деле это был вой… вой раненой волчицы.

Эта активная медитация сегодня не смогла отключить её от бытия, как прежде.

Первая часть уже подходила к концу, когда она пришла, и потому очень скоро музыка перестала звучать, все собрались в большой круг, сидели на полу, поджав ноги, делились, рассказывали о своих ощущениях, дошла очередь до неё, она едва выдавила из себя: «Я промолчу…»

Лия находилась в состоянии полной прострации, ей не хотелось ни жить, ни умирать.

И когда приступили ко второй части занятий, Дарья Холодок, начинающая актриса, которая только что ползала вместе со всеми по паркету, сказала, что сейчас будут занятия по постановке голоса. Она назвала стоимость и предложила оплатить. Лия, словно рассердилась, что её беспокоят какой-то ерундой, в то время как она наконец-то отрешилась от всего, когда она не с ними, не здесь, когда она не в этом измерении… Лия вдруг встала во весь рост и сказала резко, неожиданно для самой себя очень сильным и громким голосом:

– Боже! Каждый зарабатывает, как может!

Она кинула на середину круга откуда-то взявшиеся у нее в кармане долларовые купюры. Дарья с её открытым высоким лбом покраснела до кончиков волос от такой выходки, и не успела ничего сказать, как Лия покинула зал.

В раздевалке она лихорадочно думала:

– Что со мной происходит? Что?! – и не находила на этот вопрос ответа.

Она шла по Нескучному саду, когда позвонил Борис. Голос был у него какой-то извиняющийся, и она поняла, что его слова о расставании с женой были полным враньём. Он даже не скрывал: – Я не мог ответить на твой звонок, а теперь я гуляю с собакой и могу поговорить с тобой, Лия.

Она ответила:

– Пошёл вон!

Он ошарашено произнёс:

– Не понял?

– Гав! – сказала она в трубку очень громко. – Гав!!! Гав!!! Гав!!! – и отключилась.

В саду было темно, и только каким-то красным мутным светом светили низкие фонари вдоль дорожки. Никого кругом не было. Ей вдруг стало смешно. «Гав!» – сказала она самой себе. «Гав! Гав-ав-ав-ав!!!»

Она лаяла и смеялась, лаяла и смеялась. Потом улыбнулась самой себе и вызвала такси. Таксист никак не мог взять в толк, по какому адресу ехать. Она говорила, что она в парке. Но он не понимал, как её там найти, у какого дерева, у какой беседки… Она обозвала его тупым. Прошла напрямик из Нескучного сада через парк Горького и поехала домой на троллейбусе. Ей было всё время смешно, и её это приключение теперь сильно забавляло. Рядом хрипло кашляла какая-то женщина, затем стала надсадно кашлять другая, сидящая прямо перед Лией. Они кашляли наперебой. Зараза какая! Лия кутала свой нос в тонкий итальянский шарфик в мелкий горошек. Но спасения не было. Лия всегда ездила в автомобиле, и не могла предположить, что для перемещения в троллейбусе нужен более сильный иммунитет.

На следующий день она заболела, слегла с температурой 38,8 и так валялась одна в своей квартире несколько дней. Пила воду из кулера и иногда горько плакала.

Часть 2 Руза

Глава 1

Она лежала на высокой кушетке под слоем лечебной грязи, укрытая поверх плёнки клетчатым больничным одеялом, и наблюдала за окном следующую картину. В белой пластиковой раме окна на фоне густой тёмной пихты мерно покачивались ветки берёзы, усыпанные ещё крепкими золотисто-терракотовыми листьями. Стояла та пора золотой осени, когда ветер ещё не набрал силу и лишь слегка поглаживал листья, едва-едва касаясь, словно нежный любовник, который, не торопясь наслаждается, упивается красивым женским телом. И вместе с тем, словно в невесомости, в этом мерном, почти неземном покачивании-убаюкивании, в этой разлитой нежности Лия так сильно ощущала хрупкость бытия, его скоротечность, что сердце щемило от безысходности, от невозможности что-либо изменить, и ей, напротив, от этого покоя было неспокойно. Хотя это её чувство было иного рода, оно было несравнимо с тем, что творилось в её душе, когда она находилась в городе, особенно в последнее время.

После мучительных дней в Москве, после продолжительной сильной простуды, Лия, когда ей позвонили из собеса, сразу же дала своё согласие ехать по горящей путёвке в подмосковный санаторий. То ли она была ещё в полном бреду после высокой температуры, то ли сказывался этот её страх перед жизнью, с её нерешаемой проблемой возраста и одиночества. Он так прочно вселился в неё, что самое время было укрыться от всего навалившего разом в незнакомом месте. Она понимала, что вряд ли это место с больными, пожилыми людьми способно излечить её, что там, вне её прежнего круга, ей станет нестерпимо скучно. Но понимала она и другое – сменив обстановку, она сможет избежать тех нелепых поступков, которые она совершала недавно и которые, не исключено, будут повторяться, если она останется в Москве. Кроме того, побыть в обществе совершенно незнакомых людей, возможно, даже полезно, чтобы адекватно оценить всё, что происходит в её жизни сейчас, когда она лишилась привычного распорядка жизни и стала настолько близка к полному отчаянию, что не находила себе места нигде. Ни в чем ей не было утешения от мысли, что совсем недавно она была так хороша и, безусловно, да… без условий… счастлива. А теперь внезапно состарилась, и большей частью – в своей душе. Душа её сморщилась, как печёное яблоко. Сознание необратимости случившегося угнетало до такой степени, что, даже заселившись в санаторий, она не могла свыкнуться с мыслью, что это уже свершилось, что тело её стареет не по дням, а по часам, и муж бросил её ради другой, более молодой женщины.

Когда предложили путёвку, Лия заверила, что у неё есть все нужные справки и анализы. Она позвонила однокласснику, который руководил диагностическим центром, и уже через три дня он привёз все необходимые документы. Кроме того, он, Юрка Норкин, влюблённый в неё в школьные годы, вызвался добросить её до нужного места. Чемодан она собирала наспех, кидала всё, что попадалось под руку – от красного пальто «Dolce & Gabbana», шикарного костюма от «Armani», комбинезона «Escada» до белоснежных кроссовок «Puma». Ей и в голову не пришло, как неуместно будет это всё на природе, среди простенько одетых бабушек и дедушек, как она будет в этих самых кроссовках месить грязь, отыскивая место слияния Москвы-реки и реки Рузы.

Норкин довёз, как и обещал, до санатория и… взял с неё за весь комплекс услуг две сотни зелёных. Стало очень досадно. Нет, долларов не было жалко. Было понятно, что теперь она для него не та женщина, о которой он мечтал, и даже не женщина вообще, а источник дополнительного дохода. И она поняла, как безнадёжно они оба постарели…

Лия была в санатории уже третий день. Он располагался в красивой постройке, стилизованной под барскую усадьбу. Природа, окружавшая корпуса, была очень живописна, доктора и медсёстры приветливы и милы. Безусловно, это приносило какое-то утешение её измученной душе. Но она не хотела знакомиться ни с кем из отдыхающих, гуляла совершенно одна, отходила в сторону, отворачивалась, если кто-то шёл навстречу по тропинке, притворялась, что не слышит, если с ней пытались заговорить. Все назначенные врачом процедуры посещала, не задумываясь о пользе и не почти не общаясь с персоналом.

Вот и теперь, когда медсестра вошла в кабинку и что-то защебетала. Лия, поддерживаемая ею под руку, молча поднялась с кушетки и медленно, чтобы не поскользнуться, переместилась в душевую. Грязелечебница была после ремонта, с высоким куполообразным потолком, через который сочился медовый солнечный свет. Сены отделаны кафелем из мелкой мозаики небесно-голубых тонов. Всё кругом было приятно и светло. А Лия изо всех сил старалась воскресить в своём сердце былое ощущение счастья, которое раньше приходило к ней само собой – от того, что за окном золотится осень, что кто-то о тебе заботится и тщательно смывает грязь с твоей спины и колен. Но это не вызывало у неё ровным счетом никаких эмоций. Сердце её молчало. Более того, эта спа-процедура была ей даже противна. Грязь воняла сероводородом, была жирной и липкой, она никак не хотела смываться. Лия с раздражением стала оттирать её остатки белым вафельным полотенцем, оно покрылось чёрными пятнами, и стало напоминать шкуру далматинца. Лия швырнула его на пол, оделась и пошла в свой номер.

Соседка по номеру Надя заселилась только сегодня. Это бывшая заведующая детским садиком 59-ти лет, улыбчивая, маленькая, с забавными кудряшками, обрамлявшими её мелкое лицо, болтала, не умолкая, о всякой всячине, совершенно не заботясь о том, что Лию это, может быть, вообще не интересует. Зато вся обстановка в целом самую малость отвлекала Лию от своих тяжёлых мыслей, как отвлекает любая перемена мест.

Надя сначала улыбалась, рассказывая, как любили её детки и тоже звали не по имени отчеству, а просто по имени – Надя, как они окружали и обнимали её. А потом она заплакала и стала говорить, что муж её больше не любит, потому что она теперь больна, и он ругает её. И Надя направилась в ванную, чтобы умыться, выглянула оттуда, держа в руках полотенце, и спросила Лию:

– Это твоё? – голос у Нади был высокий и нежный, напоминал детсадовские голоса. И это было очень мило.

– Да, это моё. Ваше – жёлтого цвета.

Надя через несколько секунд опять выглянула и повторила тот же вопрос. Лия недоумённо ответила. Но на этом не закончилось. Надя переспрашивала каждую минуту, как её зовут. Лия решительно ничего не понимала. Но потом стало ясно, у этой милой женщины внутри сломалось то, что в компьютере называют оперативной памятью. Всё, что с ней было прежде, она помнила, и могла говорить об этом непрерывно. А всё, что говорили ей сейчас, буквально в одно ухо залетало, а в другое вылетало. Это походило на невинное чудачество, но очень скоро начинало надоедать и раздражать. Видимо, муж, привёзший Надю сегодня в санаторий, рассчитывал отдохнуть от неё, в душе надеясь, что, может быть, здесь, на природе, это у неё само собой пройдет, но перемена места, похоже, ещё сильнее вызвала стресс и обострила её болезнь.

«О, Господи, это называется жизнь!» – Лия знала, что болезнь Альцгеймера не лечится. Сколько в мире, оказывается, ещё несчастных больных людей! Надю было жалко. По всему было видно, она очень хороший человек, светлый, добрый, какими и должны быть воспитатели детского сада. Лия вдруг соприкоснулась близко с человеком, у которого были реальные рутинные проблемы, которым Лия последние лет десять совершенно не придавала значения, они ей были неведомы, и она была счастлива. А ведь есть люди, которые буквально притягивают к себе несчастия.