Дневник Анны Франк. Впервые в России полная версия и рассказы

В тот вечер, закончив другую домашнюю работу, я вдруг посмотрела на заголовок в тетради. И, жуя кончик авторучки, я подумала, что всякий может нацарапать какую-нибудь ерунду крупными буквами и аккуратно расположенными словами, трудность в том, чтобы найти несомненное доказательство необходимости говорить. Я думала-думала, а потом мне внезапно пришли в голову мысли, я заполнила три отведенные страницы и почувствовала себя полностью удовлетворенной. Мои аргументы заключались в том, что разговорчивость – это женская характеристика и что я сделаю все возможное, чтобы держать ее под контролем, но я никогда от нее не вылечусь, потому что моя мама говорит столько же, сколько я, а может, и больше, а что делать с унаследованными качествами?

Господину Кеесингу пришлось посмеяться над моими доводами, но когда я продолжала говорить на следующем уроке, последовала еще одна тема сочинения. На этот раз – «Неисправимый болтун», я сдала его, и Кеесинг не предъявлял претензий целых два урока. Но на третьем уроке он снова вышел из себя. «Анна Франк в наказание за болтовню напишет сочинение под названием «“Кря-кря-кря”, – сказала юффрау Утка!»[2]. В классе раздался смех. Мне тоже пришлось рассмеяться, хотя я чувствовала, что моя изобретательность в этом вопросе исчерпана. Мне нужно было придумать что-то другое, что-то совершенно оригинальное. Мне повезло, так как моя подруга Сюзанна пишет хорошие стихи и предложила помощь в написании сочинения от начала до конца в стихах. Я прыгала от радости. Кеесинг хотел надо мной посмеяться этой нелепой темой, а я могла отыграться и сделать его посмешищем. Стихотворение было закончено и вышло прекрасно! Речь шла об утке-матери и лебеде-отце, у которых трое маленьких утят. Отец заклевал насмерть маленьких утят за то, что они слишком много крякали. К счастью, Кеесинг понял шутку, он прочитал стихотворение вслух классу с комментариями, а также прочитал его и в других классах. С тех пор мне разрешают говорить и не дают дополнительные задания, на самом деле Кеесинг всегда шутит по этому поводу.

Твоя Анна

Среда, 24 июня 1942 года

Дорогая Китти!

Стоит страшная жара, мы все прямо таем, и в эту жару мне приходится везде ходить пешком. Сейчас я могу в полной мере оценить достоинства трамвая, но это запретная роскошь для евреев. Пони Шанкса достаточно хорош для нас. Вчера в обеденный перерыв мне пришлось пойти к зубному врачу на улице Ян-Люкенстраат, довольно далеко от нашей школы на Стадстиммертюнен, я чуть не заснула в школе в тот день. К счастью, ассистент дантиста была очень любезна и дала мне попить – она молодец. Нам разрешено ездить на пароме, вот и все, есть небольшая лодка у Йозеф-Израэльскаде, и человек взял нас сразу же, как только мы попросили его. Голландцы не виноваты, что мы живем в такое несчастное время. Я бы очень хотела не ходить в школу, так как мой велосипед украли во время пасхальных каникул, а мамочкин папа отдал на хранение знакомым христианам. Но, слава богу, каникулы почти наступили, еще одна неделя – и мучения закончились. Вчера произошло кое-что забавное, я проходила мимо стоянки для велосипедов, когда кто-то окликнул меня. Я огляделась, и там был симпатичный мальчик, которого я видела накануне вечером в доме Вилмы. Он робко подошел ко мне и представился как Хелло Сильберберг. Я очень удивилась и подумала, что ему нужно, но мне не пришлось долго ждать, он спросил, позволю ли я ему проводить меня в школу. «Раз ты все равно идешь в ту же сторону, то пожалуйста», – ответила я, и мы пошли вместе. Хелло шестнадцать, и он умеет рассказывать всякие забавные истории, он снова ждал меня этим утром, и я думаю, что он будет ждать и дальше.

Анна

Среда, 1 июля 1942 года

Дорогая Китти!

У меня не было времени написать тебе до сегодняшнего дня. Весь четверг я провела у друзей. А в пятницу у нас были гости, и так продолжалось до сегодняшнего дня.

Мы с Хелло хорошо узнали друг друга за неделю, и он рассказал мне много о своей жизни, он родом из немецкого Гельзенкирхена, приехал в Голландию один и живет с бабушкой и дедушкой. Его родители в Бельгии, но у него нет шансов попасть туда самому. Хелло встречался с Урсулой, я ее тоже знаю, очень тихое, унылое существо, теперь, встретив меня, он понимает, что просто дремал в присутствии Урсулы. Похоже, я действую как стимулятор и не даю ему уснуть, понимаешь, все мы имеем свое предназначение, а иногда и странное!

В понедельник вечером Хелло приходил к нам познакомиться с папой и мамой, я купила кремовый торт, сладости, чай и печенье – много всего, но ни Хелло, ни мне не хотелось долго и чопорно сидеть рядом, поэтому мы пошли гулять, и было уже десять минут девятого, когда он привел меня домой. Папа очень рассердился и сказал, что мне нельзя возвращаться домой так поздно, и мне пришлось пообещать на будущее быть без десяти 8. В следующую субботу меня пригласили к нему домой. Моя подруга Жак дразнит меня все время из-за Хелло; если честно, я не влюблена, о нет, у меня же могут быть друзья-парни, никто ничего такого не думает.

Папа в последнее время часто бывает дома, так как ему нечего делать на работе, наверняка для него тухло чувствовать себя таким лишним. Господин Клейман купил «Опекту», а господин Кюглер – «Гиз и Ко», которая занимается суррогатными специями и была основана только в 1941 году. Когда несколько дней назад мы вместе шли по нашей маленькой площади, папа начал говорить о том, что мы будем прятаться и что он очень беспокоится, как трудно нам придется жить полностью отрезанными от мира. Я спросила его, с какой стати он начал говорить об этом. «Ну, Анна, – сказал он, – ты же знаешь, что мы уже больше года отдаем пищу, одежду, мебель другим людям, мы же не хотим, чтобы немцы захватили наши вещи, и мы уж точно не хотим сами попасть им в лапы. Поэтому мы исчезнем по собственному желанию и не будем ждать, пока они придут и заберут нас».

– Но, папа, когда же это будет?

Он говорил так серьезно, что я очень заволновалась.

– Не беспокойтесь об этом, мы все устроим. Получай максимум удовольствия от беззаботной молодости, пока можешь.

Вот и все. О, пусть эти мрачные слова еще не скоро исполнятся.

Твоя Анна

Воскресенье, утро 5 июля 1942 года

Дорогая Китти!

Результаты нашего экзамена объявили в прошлую пятницу в Еврейском театре, я и не могла надеяться на лучшее, мои оценки совсем не плохи, у меня одна неудовлетворительная, пять по алгебре, а остальные все семерки, две восьмерки и две шестерки. Дома, конечно, все были довольны, хотя в вопросе об оценках мои родители сильно отличаются от большинства других, им все равно, хорошие у меня оценки или нет, если я здорова и счастлива и если я не слишком наглею, а остальное придет само собой. А у меня другое отношение. Я не хочу плохих оценок; на самом деле я должна была остаться в седьмом классе в школе Монтессори, а меня приняли в еврейскую среднюю школу, но хотя все еврейские дети должны были пойти в еврейские школы, господин Эльте после небольших уговоров взял нас с Леж Гослар. Леж тоже перешла в следующий класс, но после жесткой переэкзаменовки по геометрии. Бедняжка Леж, она никогда не может нормально заниматься дома; ее младшая сестра играет в крошечной комнате весь день, избалованный ребенок почти двух лет. Если Габи не добивается своего, она начинает орать, а если Леж не обращает внимания на нее, то госпожа Гослар начинает орать. Леж не может нормально заниматься, и даже если ей дадут сотню дополнительных заданий, это не принесет ей много пользы.

А вот что представляет собой дом у Госларов: из пяти комнат на Зёйдер-Амстеллаан одна сдается в аренду, родители госпожи Гослар живут в пристройке рядом с ними, но питаются с семьей, потом у них есть служанка, малышка, всегда рассеянный и отсутствующий господин Гослар и всегда нервная и раздражительная госпожа Гослар, которая снова ждет ребенка. Для Леж с ее двумя левыми руками жить там – все равно что заблудиться на базаре.

У моей сестры Марго тоже пришли результаты, как всегда, блестящие. Она могла бы получить переходный аттестат с отличием, если бы такой был в школе, она такая умная! Звонят в дверь, пришел Хелло, ставлю точку.

Твоя Анна

Среда, 8 июля 1942 года

Дорогая Китти!

Кажется, прошли годы между воскресеньем и сегодняшним днем, столько всего произошло, как будто весь мир перевернулся, а я еще жива, Китти, и это главное, как говорит папа.

Да, я действительно еще жива, но не спрашивай, где и как. Ты не поймешь ни слова, так что я начну с рассказа о том, что произошло в воскресенье днем.

В три часа (Хелло только что ушел, но вернется позже) кто-то позвонил в переднюю дверь, я лежала и лениво читала книгу на веранде на солнышке, так что не слышала. Немного позже в дверях кухни появилась Марго, очень взволнованная. «Из СС прислали повестку, вызывают папу, – прошептала она. – Мама уже поехала к господину ван Пельсу»[3].

Для меня это стало большим потрясением, знаком; всем известно, что это значит, я сразу представила себе концентрационные лагеря и одиночные камеры – разве мы можем обречь его на это? «Конечно, он не пойдет, – говорила Марго, пока мы вместе с ней ждали. – Мама пошла к В. П., чтобы спросить, не следует ли нам уже завтра переехать в наш тайник. С нами идет В. П., всего нас будет семеро». Тишина. Мы не могли больше говорить, мы думали о папе, который, мало зная о том, что происходит, поехал в «Джудси Инвалид» [4]; ожидание мамы, жара и тревога – все это очень пугало нас, и мы молчали.

Вдруг снова раздался звонок. «Это Хелло», – сказала я. «Не открывай дверь», – удержала меня Марго, но в этом не было необходимости, так как мы услышали, что мама и господин В. П. внизу разговаривают с Хелло, потом они вошли и закрыли за собой дверь. Каждый раз, когда звонили, Марго или мне приходилось тихонько ползти вниз, чтобы посмотреть, не папа ли это, и не открыть дверь кому-то другому.

Нас с Марго отправили из комнаты, В. П. хотел поговорить с мамой наедине. (В. П. – знакомый и партнер папы по бизнесу.) Когда мы остались вдвоем в нашей спальне, Марго сказала мне, что вызов касался не папы, а ее. Я очень сильно испугалась и начала плакать. Марго 16, неужели девочек такого возраста одних забирают? Но, слава богу, она не пойдет, мама сама так сказала, это, должно быть, имел в виду папа, когда говорил о том, что мы поедем в укрытие.

А это укрытие, куда мы спрячемся, оно в городе или деревне, это дом или коттедж, когда, как, где?.. Было много вопросов, которые я не могла задавать, но не могла выкинуть из головы. Мы с Марго начали упаковывать некоторые из наших самых важных вещей в школьный ранец, первое, что я положила, этот дневник, затем бигуди, носовые платки, учебники, расческу, старые письма, я брала с собой самые безумные вещи, если учесть то, что мы будем скрываться, но мне не жаль, воспоминания значат для меня больше, чем платья.

В пять часов наконец приехал папа, и мы позвонили господину Клейману, чтобы спросить, может ли он прийти вечером. В. П. ушел и привел Мип. Мип пришла и взяла туфли, платья, пальто, нижнее белье и чулки, убрала все в сумку, пообещав, что вернется вечером. Затем дом погрузился в тишину; никому из нас не хотелось ничего есть, было еще жарко, и все было очень странно. Мы сдавали большую комнату наверху некоему господину Гольдшмидту, разведенному мужчине лет тридцати, которому, казалось, нечего было делать в этот вечер, мы просто не могли от него избавиться, иначе пришлось бы грубить, он торчал до десяти часов. В одиннадцать часов прибыли Мип и Ян Гиз. Мип работает с папой с 1933 года и стала его близким другом, как и ее новый муж Ян. Туфли, чулки, книги и нижнее белье снова исчезли в сумке Мип и в глубоких карманах Яна; а в одиннадцать тридцать и сами они тоже исчезли.

Я устала как собака, и хотя я знала, что это моя последняя ночь в собственной постели, я сразу же заснула и не просыпалась, пока мама не разбудила меня на следующий день в 5:30 утра. К счастью, было не так жарко, как в воскресенье; весь день не прекращался теплый дождь. Мы надели кучу одежды, будто собирались на Северный полюс, а как еще мы могли бы взять с собой одежду. Ни один еврей в нашем положении и не мечтал бы выйти с чемоданом, полным одежды. На мне было две жилетки, три пары штанов, платье, сверх того юбка, жакет, летнее пальто, две пары чулок, туфли на шнурках, шерстяная шапка, шарф и многое другое. Я чуть не задохнулась, прежде чем мы отправились, но это никого не интересовало. Марго набила ранец учебниками, взяла велосипед и поехала за Мип в неизвестность, как мне представлялось. Понимаешь, я все еще не знала, где наше тайное убежище.

В 7:30 дверь за нами закрылась, Муртье, моя кошечка, была единственным существом, с которым я попрощалась. Ей будет хорошо у соседей. Все это было написано в письме, адресованном господину Гольдшмидту. Незаправленные кровати, разложенные на столе продукты для завтрака, фунт мяса в кухне для кошки – все производило впечатление, что мы срочно уехали. Но нам было все равно по поводу впечатления, мы только хотели уйти, только убежать и благополучно добраться до места, больше ничего.

Продолжу завтра. Твоя Анна

Четверг, 9 июля 1942 года

Дорогая Китти!

Итак, мы шли под проливным дождем, папа, мама и я, у каждого школьная сумка и сумка для покупок, набитая до краев всевозможными вещами, которые мы собрали. Люди, идущие на работу, с сочувствием смотрели на нас. По их лицам было видно, как они жалеют, что не могут нас подвезти: кричащая желтая звезда говорила сама за себя.

Только сейчас, в пути, мама с папой начали кое-что рассказывать мне о своем плане. В течение нескольких месяцев мы старались продать или отправить как можно больше наших вещей, и движимого имущества, и предметов первой необходимости, и все было вполне готово для того, чтобы 16 июля мы могли скрыться по собственному желанию. План пришлось ускорить на 10 дней из-за пришедшей повестки, потому в нашем убежище все было еще не очень хорошо организовано, но мы должны были сделать все возможное.

Сам тайник находился в том же здании, где у папы был офис. Посторонним трудно понять, как это возможно, но позже я объясню. У папы было немного подчиненных: господин Кюглер, Клейман и Мип, а также Беп Воскуйл, двадцатитрехлетняя машинистка, которые знали о нашем приходе. Господин Воскуйл, отец Беп, которому ничего не сказали, и еще двое мужчин, работающих на складе.

Я опишу здание; на первом этаже находится большой склад, который используется как производственная площадь и который делится на разные маленькие отсеки, такие как размольное отделение, где измельчают корицу, гвоздику и заменитель перца, кладовая и веранда; входная дверь в дом находится рядом с дверью склада, а внутри входной двери есть второй дверной проем, который ведет к лестнице. Наверху лестницы есть еще одна дверь с окном из матового стекла, на которой черными буквами написано: «Офис». Это и есть главный офис, очень большой, очень светлый и заставленный. Беп, Мип и господин Клейман работают там днем; маленькая темная комната с сейфом, гардеробом и большим стенным шкафом ведет в маленький, душный, темный кабинет директора. Раньше тут сидели господин Кюглер и господин В. П., а теперь только господин Кюглер. В кабинет Кюглера можно попасть из коридора, но только через стеклянную дверь, которая открывается изнутри, но ее нелегко открыть снаружи. Длинный коридор идет от кабинета Кюглера мимо угольного склада, поднимается на четыре ступеньки и ведет к парадному залу всего здания, к личному кабинету. Темная, солидная мебель, линолеум и ковры на полу, красивая лампа, все первоклассное, рядом вместительная кухня, где есть кран с горячей водой и газовая плита, а рядом – туалет. Это первый этаж. Деревянная лестница идет вверх, на следующий этаж. Наверху есть небольшая площадка. Есть двери справа и слева от лестничной площадки, левая ведет к передней части дома, где расположена комната для специй, затем через коридор в переднюю и на чердак. Одна из этих по-настоящему крутых голландских лестниц идет вбок и к другой двери, которая выходит на улицу.

Справа от лестничной площадки находится наша «Секретная пристройка». Никто никогда не догадается, что за простой дверью, крашенной в серый цвет, скрывается столько комнат. Один коротенький шаг за дверь – и вы уже внутри. Прямо напротив входа находится крутая лестница. Крошечный проход слева приведет вас в комнату, эта комната должна была стать спальней-гостиной семьи Франк; по соседству расположена комната поменьше, кабинет и спальня для двух молодых леди этой семьи. Справа небольшая комната без окон, в которой есть умывальник и небольшой туалет, а также еще одна дверь, ведущая в нашу с Марго комнату. Если поднимешься на следующий лестничный пролет и откроешь двери, то просто диву даешься, что в таком старом доме у канала есть большая светлая комната. В этой комнате находятся печка (благодаря тому, что раньше она использовалась как лаборатория Кюглера) и раковина, теперь это кухня, а также спальня для супругов В. П., а еще гостиная, столовая и буфетная. Крошечная коридорная комнатка станет квартирой В. П. Затем здесь так же, как на нижней площадке, есть большой чердак. Итак, добро пожаловать, я познакомила тебя со всей нашей прекрасной «Секретной пристройкой»!

Твоя Анна

Пятница, 10 июля 1942 года

Дорогая Китти!

Думаю, что изрядно утомила тебя своими многословными описаниями нашего жилища. Но все же я считаю, ты должна знать, где я оказалась; то, как я устроилась, ты сможешь хорошо понять только из следующих писем.

Но сначала продолжу свой рассказ – видишь ли, я его еще не закончила – когда мы дошли до дома 263 на Принсенграхт, Мип быстро провела нас по длинному коридору вверх по деревянной лестнице прямо к «Секретной пристройке». Она закрыла за нами дверь, и мы остались одни. Марго уже ждала нас, так как на велосипеде она добралась гораздо быстрее. Наша гостиная и все остальные комнаты были битком набиты всяким хламом – просто неописуемо: картонные коробки, отправленные в офис в предыдущие месяцы, лежали грудами на полу и на кроватях; маленькая комната до потолка была заполнена постельным бельем.

Если мы хотим провести эту ночь в приличных постелях, нам следует немедленно начать уборку. Мама и Марго были не в состоянии принять в ней участие; они устали и легли на свои неразобранные постели, они чувствовали себя несчастными и все такое, но два «уборщика» в нашей семье, мы с папой, решили сразу же взяться за дело.

Целый день мы распаковывали коробки, набивали шкафы, стучали и убирали, пока не свалились замертво. В ту ночь мы спали на расстеленных кроватях. Весь день мы не ели ничего горячего, но нам было все равно, мама и Марго слишком устали и волновались, чтобы есть, а мы с папой были слишком заняты. Во вторник утром мы продолжили с того места, где остановились накануне, Беп и Мип собрали нам поесть, папа исправил плохое затемнение, мы вымыли пол на кухне и снова были целый день на ногах. У меня до среды не было времени подумать о большой перемене в моей жизни; только тогда мне представилась возможность, впервые с момента нашего приезда, рассказать тебе обо всем и в то же время попытаться понять, что случилось со мной и что еще случится.

Твоя Анна

Суббота, 11 июля 1942 года

Дорогая Китти!

Папа, мама и Марго еще не могут привыкнуть к звуку вестерторенских часов, которые бьют каждые четверть часа. А я привыкла. Мне он понравился с самого начала, особенно ночью это верный друг. Думаю, что тебе будет интересно узнать, каково это – прятаться; ну, все, что я могу сказать, это то, что я пока не понимаю свое состояние. Я не думаю, что когда-нибудь буду чувствовать себя здесь как дома, но это не значит, что я ненавижу это место, все больше похоже на отпуск в очень своеобразном пансионате. Возможно, безумие смотреть так на то, что мы прячемся, но именно это меня и поражает. «Секретная пристройка» – идеальное укрытие, и пусть в нем покосились стены и сыро, такого удобного тайника больше во всем Амстердаме не найти, может быть, даже во всей Голландии. Наша маленькая комната сначала выглядела очень голой, на стенах ничего не было; но спасибо папе, который еще раньше принес сюда мои открытки с картинками и коллекцию кинозвезд, и с помощью клейстера и кисти я превратила стены в одну гигантскую картину. Это придало комнате более жизнерадостный вид, и когда сюда придет семейство В. П., мы возьмем немного дров на чердаке, сделаем несколько стенных шкафчиков и другие мелочи, чтобы здесь стало поживее. Марго и мамочке сейчас немного лучше, вчера в первый раз мама чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы сварить суп, но потом забыла о нем, и, пока она разговаривала внизу, горох сгорел дотла и наотрез отказался отлипать от кастрюли. Господин Клейман принес мне «ежегодник для молодежи». Вчера вечером мы вчетвером пошли в личный кабинет и включили радио, я так ужасно испугалась, что кто-нибудь услышит нас, я просто умоляла папу подняться со мной наверх; мама поняла, что я чувствую, и тоже пришла. Мы очень нервничаем и по поводу других вещей, что соседи могут услышать нас или увидеть, что здесь что-то происходит. Мы сразу же, в первый день, сделали шторы, на самом деле их с трудом можно назвать шторами, это всего лишь широкие, колыхающиеся на сквозняке полоски ткани, все разной формы, качества и узора, которые мы с папой сшили как могли; эти произведения искусства фиксируются в нужном положении канцелярскими кнопками, чтобы они не сползли вниз, пока мы не выберемся отсюда. Справа от нас местное отделение компании «Кег» из Заандама, а слева мебельная мастерская, так что там нет людей в нерабочее время, но даже в этом случае звуки могли проникать сквозь стены. Мы запретили Марго кашлять по ночам, хотя у нее сильный насморк, и заставили ее глотать большие дозы кодеина.

Я с нетерпением жду вторника, когда прибудут В. П.; будет гораздо веселее и не так тихо. Эта тишина так пугает меня по вечерам и по ночам. Я хочу, как и все, чтобы хоть кто-то из наших защитников ночевал здесь.

Вчера у нас было много работы, нам пришлось вытаскивать косточки из двух корзин вишен для производства, господин Кюглер хочет их законсервировать. Коробки от вишен мы превратили в маленькие книжные полки. Днем нам приходится говорить шепотом и ходить очень тихо, иначе люди на складе могут нас услышать.

Кто-то зовет меня. Твоя Анна

Пятница, 14 августа 1942 года

Дорогая Китти!

Я бросила тебя на целый месяц, но, честно говоря, у нас так мало новостей, что я просто не могу найти что-то интересное, чтобы писать тебе каждый день. В. П. прибыли 13 июля. Мы думали, что они будут 14-го, но между 13 и 16 июля немцы рассылали повестки направо и налево, что создавало все больше и больше беспорядков, так что они решили, что для безопасности лучше на день раньше, чем днем позже. В девять тридцать утра (мы еще завтракали) пришел Петер, сын В. П., ему нет еще шестнадцати, довольно тихий, застенчивый и неуклюжий молодой человек; трудно многого ожидать от его компании. Господин и госпожа В. П. прибыли через полчаса; и мы повеселились, увидев, что в шляпной коробке у нее был большой ночной горшок. «Я нигде не чувствую себя как дома без своего туалета, – заявила она, так что он стал первой вещью, которая нашла постоянное пристанище под ее тахтой. Господин В. П. своего не принес, но принес под мышкой складной чайный столик. С того дня, как они появились здесь, мы все вместе уютно кушали, а через три дня казалось, будто мы семеро были одной большой семьей. Естественно, В. П. смогли многое рассказать нам о той дополнительной неделе, которую они провели в обитаемом мире. Среди прочего нам было очень интересно узнать, что случилось с нашим домом и с господином Гольдшмидтом. Вот что нам рассказал господин В. П.

«Господин Гольдшмидт позвонил мне в девять часов утра в понедельник по телефону и спросил, могу ли я приехать. Я немедленно отправился к нему и нашел Г. в состоянии сильного волнения. Он дал мне прочитать письмо, оставленное Франками, и собирался отнести кошку к соседям, как говорилось в письме, что меня порадовало. Господин Г. боялся, что в доме будет обыск, поэтому мы прошлись по всем комнатам, немного прибрались и убрали со стола. И вдруг я обнаружил на столе госпожи Франк адресную книжку, где было написано Маастрихт [5]. Хотя я знал, что это было сделано нарочно, я притворился, что очень удивлен и потрясен, и попросил господина Г. немедленно разорвать этот злосчастный клочок бумаги. Я все время делал вид, что ничего не знаю о вашем исчезновении, но, когда я увидел бумагу, меня вдруг осенило. «Господин Г., – сказал я, – до меня только что дошло, к чему может относиться этот адрес. Я очень ясно помню, как около полугода назад я видел в офисе высокопоставленного офицера, он, похоже, очень хорошо относился к господину Ф. и предложил ему помощь в случае необходимости. А он действительно жил в Маастрихте. Я думаю, что он, должно быть, сдержал свое слово и каким-то образом сумел забрать с собой господина Ф. в Бельгию, а затем в Швейцарию. Надо рассказать об этом всем друзьям, кто спрашивает, не упоминая, конечно, Маастрихт».