Галерея смерти

Наталья Языкова

Галерея смерти

Галерея смерти

В полумраке мастерской холст оживал. Масляные краски ложились на полотно тяжёлыми мазками, создавая причудливую симфонию боли и красоты. Художник работал молча, его длинные пальцы скользили по поверхности, словно по клавишам невидимого органа.

«Искусство требует жертв», – прошептал он, не отрываясь от работы. В его глазах отражался свет единственной свечи, пляшущей на столе. Тени плясали в такт его движениям, превращая комнату в театр теней и кошмаров.

Она была его лучшей ученицей. Талантливой, подающей надежды. Но испугалась, когда он показал ей, как можно сделать искусство настоящим. Живым. Кровоточащим.

«Они все грешники», – бормотал он, добавляя последние штрихи. Великие мастера прошлого воспевали пороки, пряча их за красивыми фасадами. Но он покажет истину. Он очистит искусство кровью.

На холсте застыла Саломея с головой Иоанна Предтечи. Но это была не первая картина в его галерее страданий. Скоро мир увидит остальные работы. Скоро все поймут, что такое настоящее искусство.

***

Женщина устало опустилась на пуфик в прихожей. Бесстрастное зеркало отразило лицо, посеревшее от бесконечной усталости и недосыпа. В квартире царила странная, почти звенящая тишина, хотя дочь уже давно должна была вернуться.

Евгения Серова воспитывала Эльзу одна. Муж погиб в день её первого рождения – мокрая дорога, встречная фура, три трупа на асфальте. Он был этническим немцем, и они собирались уехать в Германию. Не успели. Сначала Женя впала в ступор, утонув в своём горе, но дочь требовала внимания – ей было ради кого жить.

Когда Эльзе исполнилось пять, её отдали на танцы, а потом – в балет. Женя в те годы крутилась как белка в колесе, поднимая собственное дело. Спустя годы оно превратилось в прибыльный бизнес, высасывавший из неё все силы. Эльза росла сама по себе, а мать компенсировала своё отсутствие деньгами и дорогими подарками.

Единственной страстью дочери оставался балет. Она была талантлива, упорна, почти фанатично предана сцене. Учителя пророчили ей большое будущее, а одноклассники и друзья (если их можно было так назвать) отзывались об Эльзе как об умной, но странноватой девушке. Она училась в одиннадцатом классе и параллельно – в балетном училище, живя между школой, репетиционным залом и пустой квартирой.

Женя, не обнаружив дочери, набрала её номер. Телефон был выключен.

«Наверное, репетирует», – подумала мать и принялась готовить ужин.

Эльза не вернулась и ночью, но Женя забеспокоилась только утром, когда увидела нетронутую постель. Она тут же помчалась в полицию.

– А друзей её обзвонили? Может, загуляла где? Всё-таки молодая девушка. Или парень появился, а вы тут панику разводите, – равнодушно бросил дежурный.

Евгения растерянно сжала телефон.

– Я… я не знаю её друзей. И парня нет. То есть… я не знаю.

– Как так? А что вы вообще знаете о своей дочери?

– Она хорошая девочка! – выпалила Женя, густо покраснев. – Прилежная ученица, талантливая балерина! А я… я деньги зарабатывала, чтобы она ни в чём не нуждалась!

Только сейчас она осознала, что действительно ничего не знает о жизни дочери.

Подключились волонтёры, расклеили листовки, обзвонили больницы и морги. Эльза словно испарилась в этом небольшом городе. Женя тоже участвовала в поисках – до тех пор, пока не услышала треск рации:

«Отбой. Найдена. Погибла».

Ноги подкосились, и она рухнула в жидкую осеннюю грязь. Сознание отключилось. Когда её привели в чувство, боль сжала сердце стальными тисками. К дочери её не пустили. Лишь через два дня вызвали в морг.

А потом – к следователю.

***

Кабинет был чистым, аккуратным и… неуютным. Женя сразу поняла – это не её пространство.

Следователь, женщина с короткой стрижкой и ледяными глазами, представилась:

– Ева Павлова. Без отчества.

На вид ей можно было дать и тридцать, и сорок, но на деле ей было сорок пять. Она предложила кофе или воду. Женя отказалась, но Ева всё равно налила ей в пластиковый стакан.

– Кто это сделал? – глухо спросила Женя.

– Пока не знаем. Идёт следствие. – Ева сцепила пальцы. – Расскажите о дочери. С кем общалась? Чем увлекалась?

Женя опустила глаза.

– Теперь я понимаю… что не могу ответить. Я не знаю. Последние годы я только работала. Эльза росла без отца, и я старалась дать ей всё… Балет был её жизнью. Педагоги хвалили, говорили – талант. Но если бы у неё были проблемы… я бы знала.

Ева слушала, кивала и думала: «Слепота. Обычная история слишком занятой матери».

Беседа не дала ничего полезного, и следователь отпустила Женю, пообещав держать в курсе.

После её ухода Ева заварила свежий кофе и уставилась в окно.

Эльзу нашли волонтёры в заброшенном ДК.

Когда-то здесь был ночной клуб, а на втором этаже – гостиница, которую местные называли не иначе как «вертеп». После обрушения потолка заведение закрыли, здание превратилось в пристанище бомжей и наркоманов. Потом его выкупили, заколотили досками, разогнали маргиналов.

Но собака-поисковик рванула внутрь, сорвавшись с поводка. Пришлось ломать доски.

И вот что они увидели…

Девушка в балетной пачке и пуантах висела на тонких тросах, едва касаясь сцены. Лицо под театральным гримом было изрезано.

Ноги сломаны при жизни. Живот вспорот.

Она чувствовала всё.

Умерла от болевого шока.

Одежду и пуанты надели потом.

Ева Павлова допила кофе, поставила кружку в раковину и закрыла глаза. Перед ней снова встало то, что она увидела в заброшенном ДК.

Тело Эльзы Серовой.

Не просто убитая девушка – постановка.

Словно кто-то разыгрывал извращённый спектакль.

“Кто мог это сделать? И зачем?”

Она открыла ноутбук и пролистала отчёт. Камеры вокруг здания действительно были, но все записи за последнюю неделю оказались стёрты.

– Чёрт, – прошептала Ева.

В дверь постучали.

– Войдите.

В кабинет зашёл молодой оперативник с папкой в руках.

– Начальник велел передать. Результаты вскрытия.

Ева открыла папку.

“Причина смерти: болевой шок вследствие массивной кровопотери. Время смерти – примерно 36 часов назад. На теле обнаружены следы снотворного. Орудие убийства – тонкий, очень острый нож, возможно, хирургический. На одежде – следы краски, похожей на театральный грим. В желудке – остатки ужина: гречка, курица, яблоко. Последний приём пищи – за 2-3 часа до смерти.”

– Гречка и курица… – Ева задумалась. – Это могло быть в столовой балетного училища.

Она откинулась в кресле.

– Что ещё?

– Волонтёры опросили местных. Один бомж утверждает, что видел, как в ту ночь к зданию подъезжала чёрная машина. Но номер не запомнил.

– А Эльза? Кто-то видел её?

– Нет. Но… – оперативник замялся. – В училище сказали, что она пропустила репетицию в тот день. Преподаватель думал, что она заболела.

Ева резко встала.

– Значит, её взяли раньше. Возможно, прямо из дома.

Она схватила куртку.

– Поехали.

***

Коридоры училища пахли деревом, потом и краской для декораций. Еву провели в кабинет к худощавой женщине с седыми волосами, собранными в тугой пучок.

– Марина Сергеевна, преподаватель классического танца, – представилась она.

– Эльза у вас была талантливой ученицей? – спросила Ева.

– Безусловно. Очень трудолюбивая, – женщина вздохнула. – Но… странная.

– В каком смысле?

– Она была одержима балетом. Иногда оставалась в зале до ночи. А ещё… – Марина Сергеевна понизила голос. – Она говорила, что видит его.

– Его?

– Да. Какого-то мужчину. В зеркалах. В тени за кулисами. – Преподаватель нервно поправила очки. – Мы думали, это от переутомления.

Ева почувствовала, как по спине пробежал холодок.

– Она описывала его?

– Нет. Говорила только, что он наблюдает.

Женя пустила Еву в квартиру, но сама не смогла зайти в комнату дочери.

– Я… не готова, – прошептала она.

Ева кивнула и вошла одна.

Комната была удивительно чистой. Книги по балету, афиши “Лебединого озера”, фотографии на стене – Эльза в пачке, Эльза на сцене.

Но что-то было не так.

Ева подошла к зеркалу над туалетным столиком. В уголке, почти незаметно, было нацарапано:

“Он смотрит”.

А в ящике стола, под стопкой нот, она нашла дневник.

Последняя запись:

“Сегодня я снова его видела. Он стоит за моей спиной, когда я танцую. Он шепчет… что скоро я стану совершенной. Что он сделает меня вечной балериной. Я боюсь. Но я не могу перестать.”

Ева закрыла дневник.

Теперь она знала одно:

Убийца наблюдал за Эльзой долгое время.

И, возможно, он уже выбрал новую жертву.

***

Ева возвращалась от матери Эльзы, когда телефон коротко вибрировал. СМС. Координаты.

“Опять. Уже третий за месяц. Когда это кончится?”

Она сжала руль так, что костяшки побелели.

– Может, пронесет, и это обычная бытовуха? – пробормотала она, но тут же передернула плечами. “Кому я вру? Нам бы так везло.”

Пришлось ехать в пригород, в дачный поселок, где улицы уже тонули в вечерних сумерках. Фары выхватывали из темноты покосившиеся заборы, пустые участки с заросшими травой огородами. В воздухе витала сырость и запах прелых листьев.

“Тихий, сонный уголок. Идеальное место, чтобы убить кого-нибудь так, чтобы никто не услышал.”

На нужном месте толпились зеваки. Их лица в синем свете мигалок казались неживыми, как маски. Кто-то перешептывался, кто-то снимал на телефон.

“Гады. Для них это просто развлечение.”

Ева ловко поднырнула под оградительную ленту, машинально кивнула дежурному и мельком показала удостоверение.

“Хоть бы не приставали с дурацкими вопросами…”

Василий и Михаил – эксперт и следователь – уже ждали ее на пороге. Василий встретил ее тяжелым взглядом, в котором застыл немой вопрос: “Кто это сделал? И когда, наконец, мы его найдем?”

– Нам столько не платят, чтобы с этим разбираться. Это жесть, – процедил Вася, переминаясь с ноги на ногу.

“Он боится. И я его не виню.”

– Фарш, – лаконично бросил эксперт. – Не забудь перчатки и бахилы. Там все залито. Как свинью резали.

– Хватит умничать, – резко оборвала его Ева, но все же надела защиту.

“Он всегда так. Пытается казаться циничным, но я вижу, как у него дрожат руки.”

Едва переступив порог, она ощутила тошнотворный запах – густой, сладковатый, пропитанный смертью. Воздух словно застыл, тяжелый и липкий.

“Боже, как это противно… Как будто смерть въелась в стены.”

Ева медленно двинулась по коридору, бегло осматриваясь. Ремонт восьмидесятых: стены, обшитые вагонкой, напольные часы с маятником, кресло, прикрытое выцветшей накидкой.

“Обычный дом. Обычная жизнь. А теперь – мясо.”

У кухонного окна – круглый стол, накрытый клеенкой с блеклым цветочным узором. На нем стояла недопитая чашка чая.

“Он даже не успел допить…”

А в дальней комнате, той, что выходила на лес, сидел человек.

Лицом к окну. На старом стуле. В красном.

Только сделав шаг внутрь, Ева поняла: красное – это кровь.

Мужчина был голым, обмазанным ею с ног до головы. Он сидел неестественно прямо, будто застыл в последнем вздохе.

“Боже, что с ним сделали…”

Ева осторожно обошла стул – и едва не вскрикнула.

Кожи на теле почти не осталось – в некоторых местах она была содрана до кости. Лицо изрезано, глаза выкатились из орбит, тонкая струйка крови сочилась изо рта.

И кое-что отсутствовало.

– Господи… – вырвалось у нее.

“Нет, нет, нет… Это уже слишком. Это не просто убийство. Это ритуал.”

– Сомневаюсь, что Он сюда заглядывал, – сухо отозвался Михаил. – Его оскопили.

– Вижу, – тихо ответила Ева, разглядывая рваные раны на спине. – И бичевание.

“Кто-то бил его, как Христа. Кто-то хотел, чтобы он страдал. ”

– Что? – Миша нахмурился, вглядываясь в следы. – Может, ты права… И еще кое-что.

– Что?

– Думаю, его заставили съесть.

– Что съесть? – Ева на секунду замерла.

Михаил молча указал на окровавленный пол.

“О нет… Нет, только не это…”

– Жесть, – прошептала она, чувствуя, как подкашиваются ноги.

“Кто бы это ни был… Он не остановится. И следующей жертвой могу стать я.”

Третья кружка кофе обжигала пальцы. Желудок сжался в протесте, но Ева игнорировала боль, впиваясь взглядом в размытые фотографии с места преступления. В глазах рябило от недосыпа.

“Почему я не могу сложить этот пазл?”

Перед ней лежала папка с биографией ангела во плоти: Мальков Андрей Иванович, 1980 г.р. Местный. Не судим. Образцовый семьянин. Любящий отец двух дочерей.

“Слишком чисто. Слишком… правильно.”

Она швырнула папку на стол, когда часы пробили три ночи. Тело требовало отдыха, но мозг отказывался отключаться.

Утро встретило ее резким солнечным лучом, пробившимся сквозь щель в шторах ровно за час до будильника. “Опять…” Кофе, два яйца всмятку (желудок все равно бунтовал), ледяной воздух из распахнутого окна.

“Дом Мальковых. Соседний двор. Как удобно…”

Дверь открылась после пятого звонка. В щели мелькнуло бледное, изможденное лицо Ксении с запавшими глазами.

– Девочки еще спят, – прошептала вдова, пропуская Еву на кухню.

Квартира пахла лекарствами, дешевым стиральным порошком и… страхом. Таким въевшимся, что его не вывести никакими освежителями.

– Кто мог желать вашему мужу зла?

Ксения медленно закатала рукав халата.

Синяки.

Фиолетовые, желтые, синие. Свежие поверх заживающих.

“Тиран. Классика жанра.”

– Он хотел сына, – голос Ксении дрожал, как лист на ветру. – Когда родилась вторая дочь, назвал меня бракованной. Избил так, что я неделю не могла встать с постели.

Она сжала полотенце так, что костяшки побелели.

– Обещал убить, если уйду. Впервые за восемь лет я сплю спокойно. Жаль, не я его прикончила.

Ева почувствовала, как по спине пробежал холодок.

– А девочки?

Ксения замерла. Потом разрыдалась – беззвучно, содрогаясь всем телом.

– Он… – ее голос сорвался в шепот, —…он начал трогать старшую, когда ей было шесть. Говорил, раз я не родила сына, они станут его “любовницами”. Где-то вычитал такое… в истории.

Слезы капали на пластиковую скатерть.

– Я пыталась сбежать. Собрала вещи, взяла детей… Но он заявил в полицию, что я похитила их. Нас вернули. После этого он… – голос оборвался.

Ева медленно выдохнула.

“Значит, так.”

Теперь картина складывалась.

Жестокий садист, скрывающийся под маской примерного семьянина.

И кто-то, кто решил, что его смерть должна быть особенной.

“Кто-то, кто знал правду.”

– В тот день ему позвонили из охраны СНТ, – продолжала Ксения, вытирая лицо. – Говорили, видели подозрительного человека. Он так ругался… Схватил ключи и уехал.

В ее глазах мелькнуло что-то странное.

– Когда полиция сообщила о смерти… Я плакала. От счастья.

Ева наклонилась вперед:

– Ксения, вы знаете, как его убили?

Женщина встретила ее взгляд без тени сожаления:

– Я видела тело в морге. Тот, кто это сделал… Он избавил нас.

Где-то в квартире скрипнула дверь.

Девочки проснулись.

***

Тяжелое сердце – так, наверное, должно было быть. Но в груди у Евы не было ничего. Только пустота, холодная и липкая, как смола. Она ехала в отдел, и каждый поворот машины отдавался в висках глухим стуком – будто кто-то методично заколачивал гроб.

Кабинет встретил ее сизым маревом табачного дыма. Стол, заваленный архивами, напоминал скорее братскую могилу – папки, пожелтевшие от времени, шелестели страницами, словно шёпотом мертвецов.

– Это что еще такое? – голос Евы прозвучал резко, но внутри она уже знала ответ.

– Ищем похожие случаи.

– И как успехи?

– Два случая за пять лет в нашем регионе. Голос коллеги дрогнул. – Поиск по стране не начинали… Боюсь даже думать об этом.

Ева опустилась в кресло. Пластик хрустнул, будто кости. Кофе в кружке был черным, как деготь, но она сделала глоток – пусть горит. Пусть хоть что-то напоминает, что она еще жива.

– Рассказывайте, что накопали.

Дым заклубился гуще. Кто-то нервно щелкнул зажигалкой.

– Пять лет назад… в центральном районе нашли труп невесты.

– Как поэтично! – фыркнул Миша, но под взглядом Евы его ухмылка застыла, как маска.

– Рано утром… сотрудники трамвайного депо шли на работу через подземный переход. Голос рассказчика понизился до шепота. – И нашли её. Сидящей у стены. В белом платье. В фате. В туфлях…

Тишина.

– Как кукла? – Ева почувствовала, как по спине ползет холод.

– Да. Будто её… посадили.

Она закрыла глаза. Представила: бледное лицо, полуоткрытые губы, пустые глаза, устремленные в никуда. А вокруг – тишина подземелья, капающая вода, шаги, затихающие в темноте…

– Какой секрет был у нее?

– Не понял?

– Эльза оказалась эксортницей.

– Что?!

– Ах да, забыла рассказать. Ева усмехнулась, но в глазах не было веселья. – В её дневнике… много интересного. Фамилий нет. Зато есть ссылка на сайт, где она себя продавала. И весьма успешно.

– Зачем? – мужчины переглянулись. – Мать вроде не ограничивала её в средствах.

– Видимо, из любви к искусству. – голос Евы прозвучал ледяно.

Тишина снова сгустилась.

– Так вот… Эльза – проститутка. Только элитная. Она медленно провела пальцем по краю кружки. – Мальков – садист и педофил. Бил жену. Насиловал дочек…

Пауза.

– Вот и напрашивается вопрос…

Она подняла глаза. В них отражался тусклый свет лампы – два желтых пятна, как у ночного хищника.

– …какой секрет у невесты?

**

Два дня спустя

Она стояла на пороге, вцепившись пальцами в косяк, будто боялась, что земля уйдет из-под ног. Дверь амбара была распахнута настежь, и внутри – как на блюде: пусто, тихо, неестественно чисто.

«Как же так?» – мелькнуло в голове.

Район всегда считался тихим, почти идиллическим: сталинки с резными балконами, дворы, где еще вчера дети гоняли мяч дотемна. Сам амбар давно перестал быть складом – его переделали под студию: днем здесь учили детей лепить из глины и тянуться в позе лотоса, по вечерам собирались компании с гитарами и настолками. Место было живым.

А теперь…

Вокруг сновали полицейские, кто-то рыдал в кустах – не выдержал вида.

В центре, на грубо сколоченном деревянном кресле, сидела женщина. Рыжие волосы, будто медная корона, ниспадали на плечи. Голова склонилась к полу, словно она разглядывала узоры на досках. У ее ног – обезглавленное тело мужчины: рельефный пресс, накачанные плечи – явно спортсмен.

«Где-то я это уже видел…»

Голова лежала на подносе среди чашек для кистей – аккуратно, почти торжественно.

– Саломея с головой Иоанна Предтечи. Рубенс, – бросила Ева, не отрывая взгляда от «композиции».

Миша моргнул:

– Ну, мы пока не знаем, какой у них грех…

– Женщину опознали. Голову – нет, – буркнул Василий, протирая платком шею.

Ева резко развернулась:

– Я в отдел. Докладывайте, как закончите.

***

В машине она сжала руль так, что костяшки побелели.

«Почему я не заметила раньше?»

На предыдущих убийствах бросалась в глаза театральность, но до картин не додумалась. А ведь она знала искусство – окончила худшколу, пропадала в Эрмитаже…

Дома схватила альбомы, рванула обратно.

Василий застал ее за столом, заваленным фотографиями и репродукциями.

– Валяй, – хрипло сказал он, принимая кофе.

– Все убийства – постановки. Мотив – наказание за грехи.

Она ткнула пальцем в распечатку:

– Эльза Серова— «Репетиция» Дега. В XIX веке балерин считали проститутками. Французская опера их покупала.

– Мальков – «Оскопление Урана» Вазари. Кронос прервал род отца. И возможно, «Бичевание Христа» Пьеро делла Франческо.

Василий присвистнул:

– А невеста?

– Пока не нашла. Но будет, догадываюсь какая картина.

**

– Она – дочь олигарха. Истеричка, оскорбляла прислугу. Он – семинарист. Сирота, спортсмен, – зачитал Василий.

– Анжелика Волкова и Макар Стрельцов. Как они пересеклись?

– Никак. Парень тут не бывал – качался в зале через улицу.

Ева закрыла глаза:

– Значит, маньяк свел их.

– Эстет-психопат с альбомом по искусству, – хмыкнул Василий.

– Осталось понять, кто он…

Ева развернула перед собой фотографии с мест преступлений, сравнивая их с репродукциями. В голове крутилась одна мысль:

«Он не просто убивает. Он ставит спектакль. И мы – его зрители.»

Василий склонился над столом, вглядываясь в изображения.

– Значит, наш маньяк не только разбирается в искусстве, но и подбирает жертв под сюжеты картин?

– Да, – Ева провела пальцем по распечатке. – Он не случайный убийца. Он методичен. Каждая деталь – часть его… перформанса.

– Но зачем?

– Чтобы его заметили.

В кабинете повисло молчание.

Фото Макара Стрельцова лежало отдельно. Молодой, с ясным взглядом, коротко стриженный. Ни намёка на грех.

– Почему именно он? – пробормотал Василий.

Ева перевернула листок с биографией.

– Сирота. Воспитывался в приюте. Семинария. Спорт. Ни связей, ни врагов.

– Может, дело не в нём?

– Тогда в чём?

Василий почесал затылок.

– В ней. Анжелика Волкова – дочь местного олигарха. Скандальная, высокомерная…

– Но какая связь с Иоанном Предтечей?

– Может, он видел в ней Саломею?

Ева задумалась.

– Возможно… Но тогда почему его голова?

Вдруг её взгляд упал на фото подноса.

– Стоп.

Она придвинула снимок ближе.

– Что?

– Здесь что-то написано.

На краю подноса, едва заметно, было выцарапано:

«Истина в крови».

– Чёрт…

Василий выругался.

– Это же фраза из…

– Караваджо, – закончила Ева. – «Уверение Фомы».

Она резко встала.

– Он оставляет подсказки.

– Или насмехается.

– Нет. Он ждёт, что мы поймём.

Ева схватила альбом, листая страницы.

– Если он воспроизводит известные сюжеты, то следующее убийство будет…

Она остановилась на репродукции.

«Юдифь и Олоферн».

– Обезглавливание.

– Опять?

– Нет. Там женщина убивает мужчину.

Василий побледнел.

– То есть теперь он ищет пару: жестокую женщину и…

– Сильного мужчину. Возможно, военного.

Ева схватила телефон.

– Надо проверить всех, кто связан с Анжеликой Волковой. Бывших, друзей, коллег…

– И где он может ударить в следующий раз?

– Где есть театральность.

**

За окном сгущались сумерки.

«Он где-то рядом. Чувствует себя художником. А мы – всего лишь зрители в его кровавой галерее.»

Ева сжала кулаки.

– Мы найдём его.

– А если он уже выбрал новых жертв?

– Тогда… мы опоздали.

Ева перебирала старые записи в архиве отдела, листая пожелтевшие дела.

«Если он воспроизводит картины – значит, знает их до мелочей. Не самоучка. Профессионал. Или… бывший профессионал»

Василий ворвался в кабинет, размахивая листком.

– Нашёл! Анжелика Волкова два года назад фигурировала в скандале – подала в суд на преподавателя художественной школы.

Ева резко подняла голову.

– Какой школы?

– «Палитра». Той самой, что в центре.

Холодный укол пронзил спину.

– Моей школы.

– Твоей?!

– Я училась там. Двадцать лет назад.

Василий присвистнул.

– Совпадение?

– В нашем деле совпадений не бывает.

**

Преподаватель, которого обвиняла Анжелика, – Арсений Грошев.

– Обвинение сняли за недостатком улик, – пояснила секретарша школы, нервно теребя цепочку. – Но репутация… сами понимаете.

– В чём его обвиняли?

– В домогательствах.

Ева переглянулась с Василием.

– Где он сейчас?

– Уволился. Говорят, запил.

Адрес нашли быстро – полуразвалившаяся мастерская на окраине.