Сорвавшийся союз. Берлин и Варшава против СССР. 1934–1939

Однако этим содействие германскому фюреру не ограничивалось. Чешские предприятия прилежно производили для вермахта танки, пушки, минометы, французские – авиадвигатели, автомашины. Притом в огромных количествах, ведь еще до войны та же Чехословакия занимала 40 процентов в мировой торговле оружием и военным снаряжением, только заводы «Шкоды» в то время производили больше армейского «добра», чем вся военная промышленность Великобритании. Большие автотранспортные потребности германского вермахта, люфтваффе, кригсмарине, СС закрывались в основном французскими усилиями. Нейтральная Швеция без малейших срывов все военные годы поставляла Рейху нужные металлы, нейтральная Швейцария столь же старательно оказывала Рейху банковские услуги. Аналитики утверждают, что непричастной к той войне оставалась только Португалия, тем не менее, как следует из справки начальника соответствующего отдела НКВД СССР А.Н. Бронникова, опубликованной в сборнике «Военнопленные в СССР», был среди взятых в советский плен и один португалец.

Приведенные данные неизбежно подводят к выводу, что на стороне нацистской Германии против СССР воевала фактически вся Европа. Посему, если на то пошло, на всей Европе лежит вина за 27 миллионов советских жизней, ставших жертвой той агрессии, за сожженные белорусские Хатыни, и за смертоносную блокаду Ленинграда, за холокост евреев тоже. В таком случае не стоит крепко удивляться, что потомки европейцев, ответственных за случившееся тогда, теперь не упустили возможность воспользоваться «удобным случаем», всплывшим на волне антироссийских настроений в Польше и не только в Польше, стимулируемых по разным поводам, дабы эту ответственность умалить или, как минимум, затемнить. Умалить или затемнить хотя бы в глазах тех, кто не очень хорошо знает реальную историю. Однако то, что проект упомянутой резолюции был внесен в Европарламент не одним из бывших союзников давно канувшего в аду нацистского Рейха, а сделала это польская сторона, удивляет больше всего. Ведь во время Второй мировой войны Речь Посполитая все-таки значилась в антигитлеровской коалиции. И если бы не «приход Советов», ее не было бы. Впрочем, Австрии, Чехии, Словакии тоже. Можно полагать, не только их…

Нельзя не напомнить, что тот «приход» советских фронтов был в человеческом плане весьма дорогостоящим для СССР, притом по всем географическим направлениям. Как следует из рассекреченных российским Министерством обороны «Справки о числе потерь личного состава войск Советской Армии в период боевых действий на территории иностранных государств в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 годов», подписанной начальником архива Министерства обороны СССР генерал-майором Дударенко и начальником 2‑го отдела полковником Добровольским, а таже «Справки о потерях Советских Вооруженных Сил при освобождении государств Европы и Азии», завизированной начальником военно-научного управления Генерального штаба СССР генерал-полковником К. Скоробогаткиным и начальником 4‑го отдела полковником А. Грылевым, в боях в европейских и азиатских государствах, куда Красной армии пришлось «наведаться» во Второй мировой войне – от Австрии до Сахалина, – ее потери составили 2 миллиона 909 тысяч 080 человек, из которых 671 тысяча 214 бойцов – убитые непосредственно на поле боя. Специальные примечания, сделанные их составителями в названных документах, уточняют, что приведенные цифры не являются исчерпывающими и окончательными, так как «в данные о потерях не включены: пропавшие без вести, больные и обмороженные», а их за четыре с лишним года тоже было много.

Никуда не деться и от того, что самая большая цена была заплачена Советским Союзом за изгнание гитлеровцев из Польши. В архивных документах зафиксировано, что общие потери на территориях Речи Посполитой составили 1 973 543 человека – две трети от общей платы за освобождение Европы от нацизма и изгнание японцев из Сахалина, Китая. Как значится в упомянутых справках, в сражениях на территории Польши 364 117 бойцов были убиты на поле боя и 1 миллион 573 тысячи 943 ранены. Но сюда, отмечено во второй из них, не включены потери, понесенные в «южной части Восточной Пруссии», более половины которой теперь тоже входит в состав Речи Посполитой. Незадолго до мероприятий на варшавской площади имени Пилсудского начальник Центрального архива Министерства обороны России Игорь Пермяков заявил, что в целом при освобождении Польши в 1944–1945 годах погибло более 477 тысяч советских военных. Цифра потерь, зафиксированных в докладных командиров подразделений после конкретных сражений, разумеется, возрастала и после Дня Победы, потому что в госпитали, где находились на излечении солдаты и офицеры, получившие ранения на поле боя, старуха с косой – смерть – наведывалась еще долгое время. Теперь точно известно, что в современной Речи Посполитой похоронено 600 212 солдат и офицеров Красной армии.

Признают эту цифру и польские власти. Однако павшие в боях с гитлеровцами бойцы уже и на юридическом польском уровне считаются не освободителями Речи Посполитой, а ее оккупантами. Польский сейм 9 января 2020 года принял постановление, в котором признаются советские «жертвы в борьбе с Третьим рейхом», однако утверждается, что это «не принесло свободы и суверенности государствам Центральной и Восточной Европы, а их жителям – уважения прав человека». Сейм опять же заявил о своей прямой обязанности вновь напомнить, что «до начала II мировой войны довели две тогдашние тоталитарные сверхдержавы: гитлеровская Германия и сталинский Советский Союз», а также что «после подписания 23 августа 1939 года в Москве позорного пакта Риббентропа – Молотова первыми жертвами двух тоталитаризмов» стали именно Польша и страны Центральной и Восточной Европы. В мае 2020 года дошло дело до того, польский МИД поправил германского министра иностранных дел Хайко Мааса, который в статье для журнала «Spigel», написанной им в мае 2020 года вместе с директором Института современной истории Андреасом Виршингом, назвал режим нацистского Рейха единственным виновником вспыхнувшей Второй мировой войны. Вопреки решению Европарламента авторы той статьи все-таки подчеркнули, что именно «вопиющие попытки переписать историю» заставили их повторить: «Германия в одиночку развязала Вторую мировую войну своим нападением на Польшу». Но в Варшаве такое мнение сразу же было названо упрощением, которое не соответствует реалиям того времени.

Голоса, звучащие на сей счет в России, включая заявления президента В.В. Путина, в Польше именуются не иначе, как «сталинская пропаганда». В Варшаве упорно твердят, что не подпиши СССР договор о ненападении с Германией в августе 1939 года, войны не было бы. Для заявляющих подобное неважным является, что еще 28 апреля 1939 года Гитлер в одностороннем порядке разорвал договор о ненападении, подписанный Германией и Речью Посполитой 26 января 1934 года, что на момент заключения советско-германского пакта уже был готов германский план «Вайс», предусматривавший удар по Речи Посполитой как раз в конце того самого августа 1939 года. В стороне оставляется и то, что еще 24 июня германским военным командованием были утверждены планы операций и назначены специальные воинские подразделения для захвата мостов через Вислу. Взять же те мосты предстояло в исправном состоянии, дабы они пригодны были для дальнейших действий на востоке, притом не только на польском пространстве. Само собой, уже полностью были готовы к большой войне все вооруженные силы Рейха, ведь невозможно было бы сделать такое в течение недели. Ничто из такого рода факторов не принимается во внимание.

Польские оппоненты в различных телевизионных ток-шоу попросту отмахиваются и от напоминания, что еще в октябре 1938 года была раздербанена Чехословакия, в чем самым активным участником, а заодно и крупным выгодополучателем, заимевшим Тешинскую область в качестве территориального приращения, стала именно их страна. Некоторые из них аргументируют состоявшееся взаимодействие с Гитлером желанием спасти проживающих там своих единоплеменников от нацистской оккупации. Тем не менее, вступление Красной армии в Западную Белоруссию и Западную Украину упорно называется агрессией, но никак не желанием СССР спасти от гитлеровских оккупантов белорусов, украинцев, литовцев, сотни тысяч евреев, а также поляков, обитавших на этих самых землях. Мимо ушей проходит и напоминание о том, что подписанный 23 августа 1939 года договор между СССР и Германией о ненападении был последним в череде таких документов – до этого их случилось полдюжины, а самым первым подписантом подобного рода межгосударственных соглашений стала как раз Польша.

Есть в этом контексте и еще один очень любопытный момент. Ведь если поверить польским политикам, упорно твердящим, что все беды довоенной Речи Посполитой проистекли из пакта Риббентропа – Молотова, то совсем логично представить, с каким ужасом в довоенной Польше было воспринято поступившее из Москвы известие о его подписании 23 августа 1939 года, это значит, как теперь чаще всего утверждается на берегах Вислы, о «сговоре двух диктаторов – Гитлера и Сталина». На самом же деле на заключение советско-германского договора государственные мужи и прочие люди в тогдашней Варшаве отреагировали с абсолютным равнодушием. Было даже заявлено, что он не окажет никакого воздействия на политическую ситуацию в Европе. Уточнялось также, что Польша такой документ с Германией имеет уже более пяти лет, поскольку власти Речи Посполитой, как ни странно, продолжали считать действующей декларацию о ненападении, о разрыве которой Гитлер в одностороннем порядке заявил за пять месяцев до этого. Как пишут даже аналитики в нынешней Польше, советско-германское соглашение, состоявшееся в августе 1939 года, в Варшаве было тогда попросту проигнорировано и названо «разновидностью блефа».

В таком случае логично поинтересоваться и тем, как в Речи Посполитой была воспринята польско-германская декларация о ненападении, подписанная в Берлине еще 26 января 1934 года – первая по счету в названном ряду. Тоже спокойно? Отнюдь! Она произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Политической бомбы, разумеется. В высоких государственных и общественных кругах Польши прозвучали даже требования привлечь к суду тогдашнего главу польского Министерства иностранных дел полковника Юзефа Бека. Резонен и вопрос: одинаковы ли были политические и особенно военные условия, в которых они появились?! В том-то и дело, что нет, а чтобы убедиться в правильности такого утверждения, достаточно уточнить и сравнить хотя бы численность германских вооруженных сил, имевшихся в распоряжении Гитлера в январе 1934 года и при нападении на Польшу в сентябре 1939‑го. Так вот на момент прихода фюрера немецких нацистов к власти и даже спустя год – на день подписания польско-германской декларации о ненападении – военные возможности Германии весьма жестко ограничивались Версальским мирным договором от 28 июня 1919 года, который подвел итоговую черту под Первой мировой войной. В статье 160 этого документа четко обозначалось, что «германская армия не должна будет насчитывать более семи дивизий пехоты и трех дивизий кавалерии… Общий численный состав армии… не должен превышать ста тысяч человек, включая офицеров и нестроевых и будет исключительно предназначен для поддержания на территории порядка и для пограничной полиции… Германский Большой Генеральный Штаб и всякие иные подобные формирования будут распущены и не могут быть восстановлены ни в какой форме». Показательна в этом же смысле и статья 168, в которой сказано, что изготовление «оружия, снаряжения и всякого рода военного материала может производиться лишь на тех заводах или фабриках, местонахождение которых будет доведено до сведения и представлено на одобрение Правительства, Главных Союзных и Объединившихся держав, и число которых эти последние оставляют за собой право ограничить».

Статья 170 запрещала Германии как импорт, так и экспорт «оружия, снаряжения и военного материала». Статья 171 лишала ее возможности иметь «производство и ввоз в Германию броневиков, танков или всякого рода других подобных машин, могущих служить для военных целей». Резко был ограничен и военный флот, а статьей 191 не позволялась «постройка и приобретение всяких подводных судов». В статье 201 говорилось также, что «в течение шести месяцев, которые последуют за вступлением в силу настоящего Договора, изготовление и ввоз воздушных судов, а также двигателей для воздушных судов и частей двигателей для воздушных судов будут воспрещены на все территории Германии». И вот к 1 сентября 1939 года – всего через пять лет после прихода нацистов к власти – вермахт насчитывал уже 4 миллиона 222 тысячи бойцов. Только в военно-воздушных силах числилось 400 тысяч человек – в четыре раза больше, чем все германские вооруженные силы за пять лет до этого. Для атаки на Польшу к 1 сентября 1939 года было сосредоточено полтора миллиона солдат и офицеров армии Рейха.

Как такое Гитлеру удалось? Попробуем вникнуть в некоторые обстоятельства, чтобы попытаться выяснить, как все было на самом деле с тем соглашением между нацистским Рейхом и Речью Посполитой. Не замалчивается ли нечто, напоминающее о поговорке, которая дает понять, кто зачастую громче всех требует, чтобы поймали вора?..

Гитлер поставил на Пилсудского

Даже в Польше в публикациях, посвященных польско-германской Декларации о неприменении силы в отношениях между этими странами, подписанной 26 января 1934 года в Берлине министром иностранных дел Третьего рейха Константином фон Нейратом и чрезвычайным и полномочным послом Речи Посполитой Юзефом Липским, чаще всего содержится признание, что инициатором ее появления стал маршал Юзеф Пилсудский. В расположенном на берегах Вислы государстве он тогда был главным человеком по реальной власти, не являясь ни президентом, ни премьер-министром правительства, а только (?!) военным министром и генерал-инспектором польских вооруженных сил. По его личному распоряжению Адольфу Гитлеру было направлено специальное послание с предложением заключить двусторонний договор, хотя лишь полгода до этого маршал на полном серьезе демонстрировал готовность к принятию по отношению к нацистской Германии весьма жестких шагов совершенно противоположного характера, вплоть до объявления ей войны – все было именно так, о чем недвусмысленно и неопровержимо свидетельствуют исторические факты.

В то же время сказанное вовсе не означает, что фюрер нацистов, возглавивший германское правительство всего за год до появления той самой декларации о польско-немецком ненападении, якобы вовсе не стремился к изменению отношений с этим восточным соседом, притом переустройству их по своему собственному усмотрению. Есть основания полагать, что в реальности все было наоборот. Коренное переформатирование контактов с этой страной Гитлер считал для себя проблемой и задачей номер один, поскольку на Речь Посполитую маршала Пилсудского он тогда глядел как на самое уязвимое звено в образовавшемся после Первой мировой войны пограничном периметре Германии, с которого можно было начать пересмотр того периметра, не устраивавшего не только пришедших к власти нацистов, но и абсолютное большинство немцев, прежде всего в том, что касалось потерянных в результате Первой мировой войны территорий. К сказанному нужно обязательно добавить, что замышленный фюрером «пересмотр» германского пограничного периметра – в его даже предварительной прорисовке – касался не только немецко-польских отношений. Как вскоре выяснится, им предполагались куда более отдаленные и весьма серьезные последствия, затрагивавшие интересы других государств в рамках все тех же амбициозных нацистских планов. Да и не мог он ограничиться инертным выжиданием после того, как в своей книге «Майн кампф» открыто заявил о грандиозных намерениях по переделыванию Европы и остального мира. История его действий, последовавших вслед за занятием кресла канцлера, красноречиво свидетельствует, что обозначенные им задачи, на первых порах поразившие воображение абсолютного большинства государственных деятелей планеты, не сразу и не всеми из них воспринятые с должной серьезностью, не стали простым сотрясением воздуха, зачастую характерным для начинающих, но амбициозных политиков, как поначалу очень многие даже в Германии смотрели на Гитлера. На самом же деле к заявленным целям лидер нацистов сразу стал двигаться с последовательностью и настырностью, достойными куда лучшего применения. И первой на этом пути оказалась Польша.

Весьма любопытный эпизод на сей счет, указывающий на то, что Гитлер отнюдь не склонен был пассивно наблюдать за ходом происходящих вокруг немецкого государства событий, содержится в воспоминаниях известного германского дипломата Герберта фон Дирксена, многие годы представлявшего интересы своей страны – сначала до нацистской Германии, затем уже нацистского Третьего рейха – в Польше, Советском Союзе, Японии и Великобритании. Касался тот эпизод как раз контактов с Речью Посполитой, но случился тогда, когда автор мемуаров работал чрезвычайным и полномочным послом в Советском Союзе и приехал в Берлин, чтобы от самого фюрера получить ответы на вопросы, связанные с отношениями Германии с СССР. В названии изданных воспоминаний «Москва, Токио, Лондон. Двадцать лет германской внешней политики» их автор, полное имя которого Эдуард Вилли Курт Герберт фон Дирксен, почему-то не указал Варшаву, хотя по ходу его двадцатилетней дипломатической службы он изрядно напрягался именно в польской столице. Не назвал, скорее всего, потому, что, будучи главным связующим звеном в выстраивании отношений между Германией и Польшей на самом начальном этапе двусторонних контактов после Первой мировой войны, он все-таки значился не чрезвычайным и полномочным немецким послом в только что возродившейся Речи Посполитой, а временным поверенным. До этого фон Дирксен несколько месяцев поработал в германской дипломатической миссии в Киеве, где ему пришлось иметь дело с множеством, как сам выразился, местных лидеров, по его словам, «полупатриотов, полубандитов», даже принять самое непосредственное участие в судьбе первого украинского послереволюционного гетмана Павла Скоропадского, которого «под видом раненого хирурга немецкой армии» вывозили «на поезде Красного Креста в Германию». Потом ему выпало попасть в состав Международной балтийской комиссии, вообще не имевшей постоянной штаб-квартиры и обитавшей в поезде, передвигавшемся «взад-вперед по Восточной Пруссии, Латвии и Литве».

В Варшаву фон Дирксен отправлялся уже довольно опытным дипломатом, однако все равно «был полон беспокойства», поскольку ехал в страну, отношения с которой в историческом смысле «были осложнены многолетней взаимной неприязнью». Усложняло его работу и то, что главный интерес польских властей тогда был сконцентрирован не на контактах с Германией, а на восточных соседях Речи Посполитой. Немецкому дипломату на все оставшиеся годы отложилось в памяти, что вскоре после новоселья возглавляемой им миссии руководитель политического департамента польского МИДа Каэтан Моравский – «богатый землевладелец из Познани, умный, приятный, но слишком шовинистически настроенный человек, сияя от радости, сообщил мне, когда я впервые увиделся с ним, что маршал Пилсудский взял Киев». Шел май 1920 года, «старая мечта польского империализма стала явью», подчеркивает немецкий дипломат, добавляя к сказанному, что это было «абсолютно немотивированное нападение на Советский Союз», но оно способствовало «увеличению польской территории на восток». Употребленные фон Дирксеном слова «польский империализм» в годы, о которых идет речь, часто звучали во многих странах, особенно европейских, притом на разных политических уровнях, включая самые высокие. Британский премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж называл новую Польшу даже главным империалистом в Европе.

Вспоминая о работе в этой стране, германский дипломат – пусть с некоторой иронией – писал и о том, что «с точки зрения внешней политики вообще и внутреннего развития в частности Варшава была самым интересным местом для наблюдений». По его словам, «там всегда было приготовлено в запасе какое-нибудь острое ощущение». Например, «или генерал Желиговский отправляется в Литву и захватывает Вильно, или же князь Сапега или другой член оппозиции начинает какую-нибудь маленькую революцию, или происходит смена кабинета, или мирные переговоры с Советским Союзом оказываются на грани срыва, пока, наконец, 18 марта 1921 года подписывается мирный договор». Так что в те быстро меняющиеся, как теперь говорят, волатильные времена ему в Варшаве требовалось держать ухо востро. Подводя итоговую черту своей работе в Польше, фон Дирксен не счел нужным скрывать, что Речь Посполитая его «бесконечно измотала», там он изрядно «устал от решения этой трудной задачи – поддержания наших отношений с нею, от всех связанных с этим расстройств и отрицательных эмоций». Однако, скорее всего, польский период в профессиональной биографии фон Дирксена стал поводом и для эпизода, случившегося в Берлине, но во время работы дипломата уже в Москве, где он к тому времени пятый год возглавлял германское посольство в Советском Союзе. Он просто напрашивается на упоминание, поскольку прямо относится к неожиданному повороту в польско-германских отношениях, свершившемуся ровно через год после прихода нацистов к власти в немецком государстве. Несмотря на истечение многих лет, Герберт фон Дирксен не позволил себе оставить тот случай в стороне при написании своих воспоминаний, тем более, что произошел он в ходе беседы дипломата не с кем-нибудь, а как раз с главой немецкого правительства, которым совсем недавно стал Гитлер. Фон Дирксен не называет дня, когда новый канцлер принял его в своем берлинском кабинете, однако поясняет, что встречи с ним добивался он сам, руководствуясь острым желанием «прояснить фундаментальный вопрос отношения Гитлера к России», хотя это было не единственное побуждение, определявшее его настроения. Их беседа состоялась вскоре после знаменитой, что специально подчеркнул дипломат, речи фюрера «о внешней политике Третьего рейха», прозвучавшей 23 марта 1933 года.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.