Погибающие миры

Ярослав Громов

Погибающие миры

Вступление

«Люди, ушедшие в иллюзорный мир, погибают для мира реального. <…> И когда в иллюзорные миры уйдут все – история человечества прекратится…»

А. и Б. Стругацкие

«Скрип лифта разрезал тишину хрущевки.

Демон доставки исчез, оставив в руке коробку с "мечтой". Мечтой, купленной в рассрочку на три года кабалы. Сердце сжал холодок долга. Галактический Банк уже высчитал проценты…»

Ярослав Громов

Что не так в мире светящихся экранов

Покатушки. Пострелушки. Артефактики в карман – и жизнь в плюс. Обнимашки под синеву экрана, смазанные в ленте сторис. Блин. Где оно? Где то, что сверлило мозг насквозь, заставляя щупать обшарпанные стены подъезда – и вдруг ощутить под пальцами холод базальта Космоса? Сгинуло? Растворилось в дошираке бытия, в этом бульоне из мгновенных дофаминовых пшиков? Единицы еще царапают ножом по граниту вечных «зачем». Остальные – пашут на спрос. А спрос нынче… примитивен. Грустен. Как холод поручня в вагоне метро на рассвете, когда ты один, а за окном – только тьма туннеля и отражение твоего же лица на стекле, слипшегося с лицами сотен таких же островов.

А ведь важнее будущего нашего поколения – ничего нет. Серьезно. Смысл – в преемственности. Не в передаче гаджетов, а в передаче огня. Качества этой передачи. В том следе, который мы выжигаем прямо сейчас. В эту самую секунду. Скрип лифта в хрущевке – скрежет шестерен мироздания. Чавканье грязи под ботинками у турникетов – ритм шагов по краю пропасти. Холодный пот на стекле, за которым – не просто туннель. Там Оно. Огромное. Незримое. Подходящее к порогу. Не политика, не экономика – глубже. Космичнее. Сдвиг тектонических плит под ногами цивилизации, и мы даже не слышим грохота, потому что в ушах – навязчивый джингл последнего тиктока.

О нас вспомнят? Или смоет, как волной с набережной мусор – пластиковые стаканы, обертки, окурки цифровой эпохи? Вспомнят лишь по следу. Рваному шраму. Или ровной грани, врезанной в скалы бытия. Не в лайки. Не в гифки. Не в архив облачного хранилища, которое сгорит в один день. В монументы – из гранита реальных дел или метафор. Или не вспомнят вовсе. Станем космической пылью, развеянной галактическим ветром перемен. Островами, затерянными в океане тотального цифрового безразличия, где каждый остров освещает себя сам – холодным, ненасытным светом экрана-надгробия.

Почему я лезу в эту философию поколения? Не для хайпа. Не для монетизации этого цирка уродов. Закричать. Громко. Резко. Чтоб эхо пошло по всем туннелям метро-Вселенной, где мы все сейчас застряли. Потому что вижу – слепнут. Цифровое бельмо пожирает зрачки. Ученики в школе – потенциально гениальные, да. Но слепые. Смотрят в свои светящиеся плиты, а видят… пустоту. Мириады судеб, целые галактики возможностей – и все уперлись в мерцающий прямоугольник смерти. Жалко. Страшно жалко. Им же тут жить. После нас. После того, как Оно перешагнет порог. Что бы это ни было – Апейрон Хаоса, Великие Перемены или просто Скрипучий Финал этого лифта, в котором мы все застряли между этажами.

Польза? Может, кому-то щелкнет. Как карте Будасси в руках Максима Петрова – вдруг пульснет не огоньками станций, а кровавыми прожилками судеб, переплетениями причин и следствий, ведущих прямиком к этой самой точке – точке выбора: пыль или гранит. Может, учительница где-то в душном классе провинциальной школы, выдохнув после шестого "доширачного" урока под аккомпанемент чавканья двадцати смартфонов, наткнется на этот вопль. Прочтет про след. Про гранит. Про то, что ее усталость – не просто рутина, а ежесекундный выбор: положить кирпич в монумент Вечности или размазать соплю по ветру истории. Что ее слова, брошенные в тишину, где полкласса в наушниках-берушах, – это выстрел в темноту. Попадет или нет?

Может, парень в метро, зажатый в толпе-галактике, лицом втиснутый в чужую куртку, вдруг оторвется от тиктока. Не просто оторвется – швырнет свою светящуюся плиту в грязный пол вагона. Услышит не чавканье грязи под сотнями ног, а… скрип. Тот самый. Скрип галактик, трущихся друг о друга где-то там, за стенами туннеля. Как шепот у Михалыча в подъезде. Шелест страниц невидимой Карты, которая пульсирует прямо у него в груди. Посмотрит на лицо напротив – не на остров безразличия, а на звезду. Погасшую? Еще мерцающую? Со своей траекторией падения или взлета. Со своим потенциальным следом в базальте вечности.

Для кого этот скрежет по стеклу души? Для тех, кто еще не окончательно уснул в цифровом коконе. Кто чувствует, как давит. Не просто стены хрущевки – стены собственного черепа, сужающегося под гнетом бессмыслицы потокового контента. Кто интуитивно ловит вибрацию – назревает что-то. Оно. У порога. И от того, проснемся ли мы, увидим ли Карту в этом хаосе пикселей, поймем ли свою роль – лоцмана, пылинки, созидателя или разрушителя – зависит не просто след. Зависит, останется ли после нас хоть что-то, кроме горы электронного мусора и пустых аккаунтов.

История Первая: Вовка и Могильная Плита в Ладони

Скрип мела по доске. Не скрип – предсмертный хрип. В классе воняет потом, пылью и… паленым пластиком. От двадцати смартфонов, греющих карманы, как грелки для остывающих душ. Я смотрю на них. На Вовку особенно. Голова – копна нереализованного таланта. Руки – для того, чтобы лепить миры из глины или строить мосты в коде. А что в них? Плита. Гладкая, холодная, ненасытно светящаяся. Могильная плита размером с ладонь. На ней – имя его несбывшегося «я». Дата смерти – сегодня. Сейчас. Причина: удушье в токсичном потоке тиктока. Алгоритм впился щупальцами в мозг и высасывает последние искры.

Чавканье. Не грязи. Чавканье мозгов. Всасываемых без остатка. Вовка тупо пялится в экран. Его глаза – два экрана поменьше, отражающие бешеный стробоскоп роликов. Никаких звезд, о которых он грезил в пятом классе. Там – дерганый монтаж, навязанные позы, чужая псевдожизнь как эталон. Его мечта о звездолетах? Запечатана. Наглухо. Под слоем липкого, как доширак на клавиатуре, контента. Под плитой. ТикТок – не черная дыра. Хуже. Это провинция иллюзий на задворках Вселенной. Предсказуемая. Смертельно скучная. Туда уплывают корабли детства. Бесследно. Вовка строил их из «Лего». Катя, с фиолетовыми прядями, писала стихи о подводных городах. Петя вычислял траекторию мяча с точностью баллистической ракеты. Где эти корабли? Затонули. На дне океана роликов, коротких, как нервный тик. Вместо парусов – лайки. Вместо штурвала – бесконечный свайп вниз, в бездну.