Глория

– Консул Ингрид, Ваше Величество, – представился голос.

Король повернулся; Ингрид склонила голову. Ажурные рукава захрустели, драгоценности на чёрном платье звякнули. Франклин движением руки остановил её. Он достал пузырёк, отвинтил крышку и вдохнул содержимое. Резкий запах блестящего порошка вернул его в кабинет с давящими бордовыми стенами. Тусклый свет из окна, прикрытого тяжёлыми бархатными портьерами, выхватывал силуэты: чёрное пятно зеркала над давно потухшим камином, помутневший глобус в углу и громадный шкаф, забитый фолиантами и свитками. Его бывший кабинет.

«Не сейчас, Анна» – голос Франклина из прошлого звучал разражённо, – «я готовлю проект союза, который перевернёт мир. Гувернантка! Заберите ребёнка. И пригласите амбассадора»

Франклин указал на кресло за массивным дубовым столом, и леди Ингрид плавно опустилась. Из-за кресла Короля, в окне, маячил недавно достроенный Замок Совета, его хрустальные купола и минареты заманчиво сверкали вдалеке.

– Вас долго не было, мой Король, – продолжила Ингрид, – я ждала аудиенции пару часов.

Франклин смотрел на неё, не моргая, будто пытаясь заглянуть через её блестящие маленькие глаза прямо в душу, отчего той становилось не по себе.

«Потери составили пять тысяч, судя по сводкам… Пошлите подкрепление от Альбиона, враг не должен проникнуть за Перешеек»

– И тем не менее…

– Вы… – внезапно начал Король, – вы кого-ни-ибудь те-еряли? Вы носите ту-ту-ауюйное платье.

– Я потеряла двух сыновей в этой войне, – голос Ингрид был спокоен как вода в стакане, – мой первенец погиб в бою при прорыве северного фронта на Гиперборее. Второй – вместе с Королевой, при Багряных островах на Внутреннем море. Это укрепляет долг моей семьи перед альянсом и Королём.

Ингрид игриво поднесла платок с вышитой на нём монограммой к сухому носу.

«Я предупреждал, что федераты начнут с Гипербореи, это самая близкая точка. Вы не послушали. Мы рискуем потерять и Перешеек, как ты не поймёшь…»

Отрывки спора звучали всё громче и отчётливее. Он происходил здесь, в этом кабинете.

– Вы… вы ведь не только Консул. Вы… вы – вдовствующая королева Альфхейма. По-омазанная. Ко-оронованная. Я не был… не был ко-оронован и… и по-омазан. Я… я – не королевское величество.

Он указал своим дрожащим высохшим пальцем на сжатый в её руке платок. Там красовалась золотая монограмма IR, увенчанная угольной короной.

«Корона северной Звезды» – мелькнуло в памяти Короля, – «династическая реликвия королей… Кому она принадлежала? Какому-то северному королевству… Я ведь видел её в атласах…»

Она выглядела скромнее короны Эдема или короны Юга, но, присмотревшись, даже на монограмме можно было оценить тонкую, филигранную работу ювелирных мастеров, приёмников двергарских ювелиров. Тонкие перемычки соединяли массивные ажурные пластины с руническим письмом на древнем альфарионе, отчего казалось, что те парили, подобно нимбу, над головой своего владельца.

«Альфарион», – вспомнил Франклин, – «она из Альфхейма…»

– Удивлена, что кто-то помнит титул Dowager Regina3, – в голосе Ингрид мелькнула игривая нотка, – вдов нынче много. Гиперборея потеряла континентальную часть: она захвачена и зовётся Лукоморьем. Фронт передвинулся прямо к их столице. Пацифида разбивает остатки атланто-элессийского флота в Атлантическом и Купеческом морях. И главное, Ханборг до сих пор держится, но едва ли им хватит сил сдерживать их. Восточный фронт держится полностью на нём, они просят помощи…

Голоса в голове Франклина становились тише, отдаляясь, и он потянулся к столу. Его сухая морщинистая рука выудила из вороха бумаг какой-то гербовой документ. Монограмма Элеоноры блеснула, когда он протянул его леди Ингрид.

«За три года можно было бы заказать бумаги со собственной монограммой», – мелькнуло тщеславно у Ингрид в голове, когда та протянулась к документу.

Её маленькие глазки забегали по мелкому печатному тексту, завершавшемуся корявой подписью. Лицо её на мгновение побледнело ещё больше, узкие губы поджались, а белёсые брови потянулись вверх.

«Обеим палатам Собрания Альбиона от супруга Хранительницы Островов. Уполномочиваю действующего регента, принцессу Анну, прямую наследницу трона, всеми обязанностями и правами монарха. По достижении ею двадцати пяти лет – короновать как королеву Альбиона. Дальнейший порядок престолонаследия регламентируется в соответствии со священным правом наследования. В Королевских хрониках указать «Правление королевы Анны с 308 года Эпохи Феникса». Вдовствующего короля по причине слабого здоровья отправить на покой, а по его кончине – не объявлять государственного траура.

Dowager Rex, Франклин Дарлинг».

– Dowager Rex… – беззвучно прочла леди Ингрид.

«Вот кем он себя считает, вдовствующим супругом королевы», – подумала она и подняла глаза на него. Король утверждающе кивнул, будто прочитав её мысли, и откинулся на спинку своего кресла.

«А ведь его и вправду не короновали, он – сын какого-то торговца, которого выбрала Королева…»

Это было так давно, что казалось сном. Их свадьба, королева Бесс. Ещё до этой проклятой войны. Каким же прекрасным принцем он считался тогда… От одного его томного взгляда любая могла потерять самообладание. Леди Ингрид посмотрела на него, а тот уже тихо дремал в своём кресле. Это был немощный старик. Лицо его обезображивали не столько глубокие морщины, сколько уродливый шрам на виске. Волосы его поредели и побелели, стыдливо прикрывая макушку.

«Никогда Альбион не выглядел так жалко», – отметила она, тихо встала с кресла и покинула кабинет.

* * *

Неделя ожиданий прошла после возвращения Короля. За дверями Собрания Альбиона гремели возмущённые голоса, заглушаемые басистым «К порядку!» лорда-заседателя. Послание дворца к своему правительству зачитали. Не имевшая прецедентов ситуация застала врасплох всех: страна требовала действий, а правительство парализовало без монарха. Король не давал приказов своему правительству раньше, но и ослушаться оно не могло.

В Большом Совете Конфедерации тоже бушевал ропот: легации съезжались в Замок Совета со всех концов альянса. Пёстрые знамёна заполонили бухту Мрачного залива. Своды Замка Совета гудели от споров не тише залов Собрания. Посол из дворца принёс шкатулку с бумагами, которую выставил посреди зала. Украшенная монограммой Элеоноры, она открылась, и её содержимое, согласно протоколу, было зачитано. Тёмные коридоры отражали и искажали прохладный женский голос, и отрывками было различимо: «…избранный Король альянса и…», «…поручаю своим союзным правительствам…», «…до легитимного избрания нового главы Конфедерации…» Возмущённые возгласы поглотили слова читающей. Они звучали некоторое время, пока легаты не покинули свои места, растворившись в ночном Карлеоне.

Ранним осенним утром несколько фигур промелькнуло за окном Элеоноринского дворца. Немногочисленная прислуга, оставшаяся после роспуска штата, была уже на ногах и спешно суетилась внизу, пока обе принцессы безмятежно спали в своих покоях. Скрипучие ворота дворца отворились, и через них выехал скромный экипаж. Тёмно-синее небо постепенно алело на востоке; стёкла домов, дороги и деревья отражали кровавые оттенки лучей грядущего жаркого дня, последнего в этом году. Лёгкий ветер постепенно приобретал агрессивный характер, намекая на скорое похолодание. Экипаж проехал по пустой улице, мимо золотисто-зелёных крон Королевского парка. Стук колёс вторил частому цокоту подкованной двойки лошадей, отскакивая от влажной брусчатки. Экипаж пропал в тени исполинского здания. Он угрожающе приближался, уже виднелись переливы розового мрамора и тёмные пятна витражей.

Экипаж остановился на пустынной площади Памяти; из него медленно вышел Король. Поднявшись по лестнице, опираясь на трость и тяжело дыша, он миновал Триумфальную арку, где огромными золотыми буквами было высечено «Nos semper meminisse». От арки расходилась высокая Стена Памяти, одно из чудес мира. Проснувшись однажды утром, горожане заметили, что недавно возведённая стена, ограждающая город от стройки Замка, покрылась надписями. То были списки погибших в войне, как оказалось позже. Неведомой силой этот список пополнялся, исписывая всю многокилометровую стену. Никто не пытался сбить эти имена, и толки о магии ещё долго бродили по столичным форумам, пока все не смирились с этим явлением. Стены отстраивали дальше, а у подножья зажгли авалонское холодное пламя, освещавшее имена, чтобы каждый смог почтить память своего ушедшего героя.

Медленной поступью Король подошёл к тому месту, где три года назад, вместе с тысячами других, появилось это имя – Элеонора Дарлинг. Единственное упоминание о её существовании так просто, без излишних титулов и приставок, даже без даты, среди других имён неизвестных людей, мимо которых столичные горожане проходят каждый день.

* * *

Принцесса Катарина потеряла лютню. Она обыскала покои, под каждой подушкой и каждой игрушкой, надув губки. Яростно рыскала в своём будуаре, а затем – в музыкальном зале и восточной гостиной. Чуть хныча, принцесса спросила у служанки, которая ещё не знала о том беспорядке, что устроила принцесса у себя в покоях, где же может лежать её драгоценный инструмент, и получила ответ: библиотека. Кажется, они с Анной сидели там перед приездом отца.

«Этот дворец до нелепости большой», – подметила как-то Анна.

Раньше Катарина этого не замечала. Огонь ещё не разжигали в остывшей библиотеке. Катарина обнаружила лютню, валяющуюся у подножья столика. Пышное чёрное платье с бледно-розовыми оборками ринулось за ней и снесло по пути бумаги с бюро, которые так тщательно разбирала Анна. По полу разметались многочисленные переписки и гербовые бумаги. Но больше всего внимание принцессы привлекло старое изображение, офорт, призрак прошлого.

Бабушка Бесс, мать, отец и две маленьких девочки. Катарина помнила, как приезжал иностранный художник и писал большой семейный портрет на холсте, утерянный где-то в этом дворце, как и те далёкие, мирные и беззаботные времена, когда семья ещё была цельной и дружно бегала по дворцу. Наверное, мать заказала этот этюд для будуара, но тот был погребён под бумагами. Тогда не было ни этой пыли, ни воинских инсигний. Катарина вглядывалась в яркие молодые глаза матери, в лицо отца, ещё не покрытое паутиной морщин.

Она побежала по тем же анфиладам, как бежала в детстве; звук её каблуков гулкими эхом отдавался по коридорам и залам, а полы платья шуршали по полу тихим звуком накрахмалённого шёлка. Ярким светом счастливого лица озарялись давно заброшенные тёмные коридоры, которые опустели и помрачнели из-за плотных портьер, наглухо закрывших окна. Она бежала в кабинет к отцу, сжимая в руках крохотную гравюрку, в надежде поддержать его в трудные времена, напомнить о поддержке семьи, чтобы посмеяться, а может, и поплакать.

Обшарпанные двери кабинета, наконец, показались впереди, и справившись с отдышкой, принцесса постучала. Звук пронёсся по коридорам и был поглощён глухой тишиной. Катарина медленно отворила скрипучую дверь. Мрак в комнате проник в коридор, отчего холодок пробежал вниз по шее. Тихо захрустел пыльный ворс ковра под ногами, отклик Катарины раздался в этой тьме. Она подошла к окну и резко отдёрнула тяжёлую пыльную портьеру. Облако пыли поднялось и отразило свет жаркого дня, последнего в этом году. Когда оно рассеялось, свет озарил ужас на лице Катарины. Кресло отца стояло пустым, а под ним лежал бездыханный Король. Крик пронзил тишину дворца.

Глава II. Дни давно минувшего прошлого

Середина весны 293 года Эпохи Феникса, Дневник Королевы Элеоноры

Политика – это прекрасное чудовище, заставляющее говорить нежеланное, улыбаться, когда не хочется, и делать то, за что тебя в любом случае осудят. Так говорила моя почтенная тетушка, королева Бесс. Жизнь может показаться многим волшебной сказкой, полной беззаботного смеха и счастливых солнечных дней, но это далеко не так. Можно лишь радоваться тому, что было даровано свыше. Увы, я так не умею. Я очень плохо сплю, и Франклин посоветовал мне начать вести дневник, чтобы выплёскивать свои эмоции на бумаге. Я долго не решалась. Пусть это будет исповедью немого. Сожгу его перед смертью. Итак, начнём.

Я родилась в поместье Чармвелл. Детство оказалось несчастным. Мать ненавидела отца, а отец был болен и слаб. Меня назвали Элеонорой, что с общего языка переводится как «милосердная», в надежде, что именно милосердие станет будущим нашего рода. Но надежды были тщетны. Родители были из враждующих династий. Мать, Жанетта Мельвинг, была троюродной сестрой правящей тогда королевы Шарлотты. Отец – Артур Чарм, потомок свергнутых Мельвингами королей. Не было семейного счастья по поводу рождения, были только скандалы. Мать запомнилась лохматой, небрежной, вечно пьяной, беспрерывно кричавшей на больного отца, которого я толком не помню.

Сначала нас звали на приёмы во дворец – там мать намеренно спаивали и потешались над её пьяным поведением. Это занятие вскоре надоело двору, и о нас забыли. Из поместья постоянно слышались брань и звон бьющейся посуды. Мать пила, обвиняя отца во всём. Няню, что воспитывала меня непродолжительное время, выгнали с позором за мнимую интрижку с уже парализованным отцом. После неё мне не давали никакого воспитания, кроме того, что я получила у тётушки Бесс. Но к ней я вернусь позже. Мать в конец добилась своего – сжила со свету отца. На похороны пришли только мы втроём: я, шатающаяся мать и тётушка Бесс, его сестра.

Ненависть матери перекинулась на меня. Она уже не признавала свой брак и считала меня незаконнорождённой.

«Ты всего лишь насмешка» – так утверждала она, – «насмешка надо мной, на потеху двору».

Самое безопасное – не попадаться ей на глаза. Матери не было дела до того, где я и чем занимаюсь, и я этим пользовалась. Я сбегала к тётушке Бесс, и та обучала меня элементарным вещам, вроде застольного этикета. Мы вместе читали, а затем я бесшумно прокрадывалась обратно в поместье и запиралась в комнате. Шли годы.

Я не сразу заметила, что из дома пропадают вещи: сначала фарфоровые вазочки, затем семейные гобелены, а потом и мебель. Я поняла позже, что королева перестала выделять содержание для бедной родственницы, отчего та начала продавать семейные вещи. Столовое серебро заменилось оловом, а стулья с мягкой обивкой – скрипучими табуретами. Это был закат нашей семьи.

Меня спасали эти визиты к тётушке, единственной родной душе. Несмотря на теплоту, ей удавалось держать в нервном напряжении вырождающихся Мельвингов и двор. На фоне безумной матери будущая королева Елизавета воплощала идеалы справедливости и благородства. Тётушка принадлежала королевскому роду, хоть и свергнутому, поэтому её дом был благородно и со вкусом обставлен. Мать, хоть и была из благородной семьи, разбила весь фарфор и хрусталь в Чармвеле, испортила часть гобеленов и ковров; а то, что имело цельный вид, было выставлено на торги из-за её разорительного образа жизни, поэтому комнаты там казались необжитыми и обшарпанными. Годы спустя я восстановлю поместье.

Тётушка представляла «теневой» двор, намеренно отличавшийся от вульгарного двора Мельвингов. Она никогда не выражала чувств, была весьма требовательной, немного надменной. Правящая же династия Мельвингов объявила себя открытой и популярной, выставляя самое сакральное на всеобщее обозрение. Нарочитая открытость и откровенная пошлость при помпезном дворе являлись излюбленными темами для разговоров богемной жизни. Будучи подростком, я как-то обиделась на тётушку за то, что та запретила мне идти на дворцовый маскарад. Я не знала, что под фасадом светского бала творилась богемная оргия. Она трепетно оберегала меня, и я чувствовала себя с ней нужной.

Тётушка Бесс дала мне прекрасное домашнее образование и часто повторяла: «Не показывай людям слабые места: радость и горе, счастье и обиды. Учуяв – используют, а для политика это гибель». Матери было всё равно, чему я учусь и учусь ли. Тётушка же начала с главного: «Ты – особенная». Никто ранее не называл меня таковой, а ведь важно хотя бы изредка напоминать ребёнку о его уникальности. Моя уникальность была не за счёт внешних или внутренних характеристик, а по вопросу крови. Она объяснила, что во мне течёт кровь благородных монархов. Она дала мне «Хроники Альбиона», и одна фраза мне понравилась более всего:

«Что есть Гарант Милости? Это обещание Вечному Свету чтить и оберегать этот мир. Это обещание Ему не поддаваться искушениям Вечной Тьмы и обещание вести за собой своих подданных несмотря на личные тяжбы.»

Пока я впитывала в себя мудрость, старая бездетная королева Шарлотта умерла, завещав трон своей сестре Арабелле, прозванной позже Ветхой. Род узурпаторов вымирал, и сгущались тучи над Альбионом.

Ситуация дома стала невыносимой. После очередной утренней попойки мать стащила меня за волосы с постели и поволокла по холодному полу анфилад мимо зашуганной прислуги. Дотащив до Охотничьего зала, отвесила тяжёлую пощёчину и ушла вразвалку, рухнув где-то в соседнем зале на пол. Это был последний раз, когда я видела свою мать. Сопротивляясь, я сильно ушибла руку, лежала на полу, никому не нужная, и рыдала, не в силах подняться. Даже прислуга тогда мне не помогла, опасаясь гнева хозяйки. Я доползла до своей комнаты, умылась и наспех оделась, безуспешно попытавшись припудрить щеку трясущимися руками. Мне было четырнадцать лет, и это было первое в моей жизни испытание. Это был день побега. Я набросила на себя плащ с капюшоном, пробралась через кухню на задний двор – прочь из ненавистного Чармвелла, вид которого до сих пор вызывает у меня непроизвольную дрожь. В Альбион пришёл сезон дождей, я выпачкала своё платье в городской грязи и пару раз скользила по брусчатке, падала и разодрала коленки. Разумеется, я бежала к тётушке Бесс. Она молча выслушала мой рассказ, приютила меня и никогда не вспоминала об этом.

Арабелла продержалась недолго; по слухам, удар хватил её на нужнике, и чтобы её грузное тело поднять с неподобающего места, пришлось вызывать гвардию. Я же её никогда не видела, но тётушка язвительно описывала покойного монарха как непомерно толстую и тщеславную женщину скудного ума. Прямых наследников не осталось, и в столице во время похорон начался хаос. По слухам, безразмерный гроб просто бросили у входа в храм, откуда он исчез до начала Реставрации. Тётушка гневно отзывалась, что смутьяны даже не дали похоронить монарха, пусть и такого недостойного. Судьба мощей несчастной монархини до сих пор неизвестна. Боязно представить, что с ними сделали.

На троне оказались взрослые дети Шарлотты от какого-то конюшего, зачатых во времена её молодости. Начались волнения. Я умоляла тётушку Бесс уехать из Карлеона, как сделала столичная богема, но та была непреклонна. Через пару дней нам сообщили, что толпа схватила наследниц и линчевала их, когда те направлялись в театр. Те страдали какой-то редкой формой умственного расстройства и глупо улыбались кривыми улыбками, приветствуя подданных, махая им пухлыми руками разного размера. Их зверски линчевали. Тётушка не выпускала меня из дворца, наполовину опустевшего – слуги разбежались за лучшей разбойной жизнью. Мы сидели в тёмных холодных залах, которые иногда озаряли уличные вспышки. Она прекрасно делала вид, что ничего из происходящего не сможет оторвать её от привычных дел. Забот прибавилось в это трудное время, она научила меня готовить, мы зажили как мещане, и это было хорошо.

И вот, пожар восстания потух, на улицах воцарилась тишина. Все почувствовали приближение зимы и грядущего голода. Тётушка приказала подать экипаж и направилась в залы Собрания. Только после её смерти я узнала о запасном плане, на случай своей гибели, моего вывоза за границу. Но этому плану не суждено было сбыться: в результате внеочередной сессии правительства была провозглашена реставрация Чармов. Бунтовщики внезапно стали ратовать за восстановление старого режима. Тётушка Бесс, как глава свергнутой династии, вернула корону. Спешно прошла уборка столицы от бывшего бунта. Пожары и завалы исчезли с улиц, и те опустели.

Я помню скромную церемонию коронации в неприбранном храме, где тётушку Бесс помазали и короновали как Елизавету Регину из династии Чарм, Хранительницу Альбиона и защитницу Островов. Считалось, что Корона Феникса была утрачена во время переворота, но она благополучно пережила многие события на хранении у тётушки. Это был тяжёлый золотой венец с рубинами и сапфирами, с нелепыми остроконечными вензелями, в которых запутывались волосы. Я надену её лишь раз – на своей коронации, предпочитая другие, более лёгкие тиары.

Но вовсе не Корона Феникса была главным атрибутом монарха, не блеск его титулов, а озвученное на церемонии обещание – Гарант Милости. Тётушка часто повторяла, что это обещание обязывает поступать согласно совести, что именно этот титул придаёт короне такую тяжесть: бремя ответственности, которое нельзя с кем-то разделить. Мне понадобилось много времени, чтобы понять, что имелась в виду вовсе не милость государя к своим подданным, а сохранение Милости, проявленной сынами Света, когда те завещали этот мир и управление им.

* * *

Над Карлеоном вновь развевалось знамя Чармов – огнедышащий красный феникс на белом полотнище, который я считала пугающим. Он – покровитель островов и один из детей Вечного Света, посредник между Ним и нами. Но больше нет ни фениксов, ни чудовищных левиафанов, изображённых на амазонском знамени. Эти сказки стали частью наследия, главой которого я должна была стать. Тётушка готовила меня к этой жизни, к роли, которую мне предстоит играть в будущем.

Отголоски прошлого иногда тихо звучали в настоящем. Столичная жизнь матери закончилась весьма бесславно. Незадолго до Реставрации она полностью разорилась: старый двор был занят переворотами и интригами. К тому же он устал оплачивать счета за выпивку, которые присылали лавочники. Слуги разбежались как крысы, растащив то, что мать не успела пропить. Новый двор не нуждался в такой бедной родственнице, несмотря на то что она являлась матерью наследницы. Это и было основной проблемой. Тётушка Бесс рассказывала, что вызывала её во дворец со случайного входа, как прислугу, и предложила покрыть все долги, но при условии, что та тихо покинет столицу. Выбора у банкротки не было – она быстро собралась и уехала. Никто не заметил исчезновения графини, даже я.

Эпоха Феникса продолжалась, и реставрация Чармов, начавшаяся на 101-ом году Эпохи Тельца, случилась на 278-м году Эпохи Феникса. Эпоху Тельца, ведущуюся с короля-узурпатора Томаса Мельвинга, вычеркнули из истории, будто не было столетия гражданских войн, бессильных старых дев на троне и кровавого диктатора. Золотой век доброй королевы Бесс начался. Она выписала лучших авалонских учителей, которые подготовили бы меня к правлению. Я изучала историю, языки и географию. Чаще всего – в кабинете, где вся стена была выложена мозаикой, на которой изображена карта мира, которую я рассматривала часами. Я путешествовала по ней, не покидая комнаты, вместе с магистром, который рассказывал мне о чудесных местах – рукотворных и нерукотворных, о древних чудовищах, что обитали до Даров, и о людях, населяющих эти земли.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

(общ.) «Мы всегда будем помнить» – девиз, выбитый на Арке Памяти в Карлеоне

2

(общ) «Король Франклин!»

3

(общ.) Вдовствующая королева, супруга покойного монарха