Разорванный Хоровод

позволено согреваться у его света».

– Книга Пламени, Огневение 1:13

Позднее весеннее солнце пригревало стылую землю, орошённую потом и кровью множества холодных тел. Некоторые из мертвецов были кое-как заключены в искорёженный металл доспехов и кольчуг. Лежали знамёна, догорали разорванные палатки и немногочисленные костры. Даже трава здесь была сухой и неживой, стоптанной, служа холстом для гротескного полотна поля брани.

И всё же, жизнь и здесь брала своё.

На мрачное пиршество уже слетелись мухи и вороньё. Нёсся, не смолкая, их гомон, перебиваемый лишь надрывным плачем ребёнка.

Чадо лежало в задубевшей руке одного из тел, закутанное в не самое чистое одеяло. Тело это запросто можно было бы спутать с трупом, устройся оно поближе с остальными. Однако, оно сидело поодаль, на пне, опираясь на измазанный кровью топор. Свет угасал в его блеклых глазах. На лице – лишь смертельная усталость, неподвижность. Он не моргнул, не дрогнул, даже не посмотрел на ребёнка, что плакал у него на руках.

Даже когда вдали послышался топот коней, он не пошевелился. Ни один мускул.

А между тем, всадники приближались – целая процессия в белых плащах, официальная и зловещая в своей безупречной строгости. Шли они без сомнения – по его душу.

***

Как падальщики, но с иной целью, на пожарище неизменно прибывали они – сыновья и дочери Серафины, одной из трёх Старых Богов, покровительницы Очага. Орден Пепла заботился о раненых, предавал тела мёртвых – а порой и живых – очищающему пламени, не страшась ни грязной, ни неблагодарной работы. Их миссия была благой, но само их появление всегда либо предвещало беду, либо свидетельствовало её скорому появлению.

Люди сторонились их: кто – из страха, кто – из почтения, кто – ведомый суеверием, путая причины со следствием. Но одно оставалось неизменным – белые всадники появлялись там, где прошли эпидемии, войны и смерть. В этом отряде их было семеро: трое в кольчугах с сюрко, четверо – в простых робах.

Кони принялись отфыркиваться, когда смрад ударил в их ноздри. Скрипела телега, выл ветер, перебиваемый встревоженными голосами на фоне всё менее частого цокота копыт.

«Ужасное побоище, надеюсь, хоть кто-нибудь выжил…», – послышался обеспокоенный женский голос.

Старший из рыцарей поднял руку, велев остановить процессию. Утерев пот со шрамированной лысины, он закрыл глаза, прислушиваясь.

– Ищите выживших и собирайте кострище, – прозвучал его приказ.

– Но, сэр Сесил, как вы можете быть уверены, что это не засада? – в старческом голосе звучал, скорее интерес с долей иронии, чем сомнение в командовании.

– Знаки на то не указывают, – он поднял взгляд на низко кружащих стервятников.

Те оторвались от пищи лишь из-за их прибытия. Птицам виднее: здесь нет никого опаснее белых всадников.

Сесил принадлежал к числу немногих рыцарей в отряде, чьей главной задачей была защита менее боеспособных последователей. Эти бойцы и без того представляли собой серьёзную силу, способную сдерживать даже численно превосходящего врага. А с благословением и поддержкой служителей, сопровождавших их, они и вовсе казались почти неуязвимыми – живым воплощением мощи, способной изменить ход битвы. Конечно, для полномасштабного наступления этого было недостаточно, да и не для того они существовали.

Сесил же был самым опытным из них – ветераном, сумевшим дожить до преклонного возраста в деле, где многие погибают молодыми. Его уважали и редко подвергали сомнению: не из страха, а из осознания того, через что он прошёл. Хотя, как водится, без редких исключений не обходилось.

– Мы здесь как на ладони, неужели он этого не понимает? – ворчал тощий служитель с острой бородкой и усами, перетаскивая на плече несколько свежих брёвен.

– Молодо-ветрено, – покачал головой второй, роняя топор обратно на плечо. – Командир, в отличие от тебя, Жук, много повидал, ему и виднее. – Он отмахнул ворона, приземлившегося было пирствовать на лежащий рядом труп. – Пшёл отсюда!

Разумеется, молодого служителя не звали Жуком, это была лишь его кличка, которой нарекли его с самого начала службы за его невероятную способность влипать в неприятности и также невероятно выходить из них невредимым. Огромные свисающие усища и костлявое тело также сыграли свою роль.

– И всё же, Нум, – прокряхтел тот, свалив дрова в кучу. – Кто-то же это устроил. И я не думаю, что они так просто ушли отсюда, не взяв ничего. Ты посмотри, сколько тут добра валяется, почти всё обгорело! – Он топнул ногой в сердцах.

– Може зверь какой, – отмахнулся полноватый служитель с топором.

– Да какой зверь… – Жук скорчил гримасу досады от невозможности донести до собеседника то, что казалось ему очевидным.

Не найдя поддержки у товарища, Жук тяжело вздохнул, но решил не расслабляться и держать ухо востро. Он проводил взглядом других служителей, отправленных на поиски выживших. Узнать их было несложно – все они носили толстые перчатки, такие, какие надевают кузнецы. Священный огонь, конечно, мог исцелить любую заразу, но в церкви всегда напоминали: «Свято пламя, да без руки не горит – уповай на него, да сам не зевай».

Пробираясь сквозь поле боя к командиру, занявшемуся рубкой очередного дерева, Жук осматривал остальных членов отряда. Кругом лежали искалеченные тела – переломанные, обезображенные, порой уже едва ли похожие на человеческие. Он знал, каков приказ: до заката все мёртвые должны быть сожжены. Иначе плоть начнёт шевелиться. Не от остаточной жизни – от чего-то другого. От чего? Никто не знал. Кто-то винил обиды, с которыми умерли, кто-то – злых духов, ищущих сосуд. Никто не был уверен.

Иногда они поднимались сразу. Иногда – на третий или седьмой день. Но всегда – в тишине. Жук слышал истории: те, кого не успели предать огню, восставали и шли к живым. Не с яростью. С пустотой. С забытием. Словно искали не мести, а тепла – и тянулись к нему, медленно, неотвратимо.

Аккуратно перешагнув труп бородатого старика с книгой в руках, Жук заметил Мару – она стояла на холме рядом с одиноким телом. И в тот момент, когда воздух разрезал детский плач, у него внутри всё сжалось.

– Выживший! – раздался женский голос.

Служительница с испуганным лицом выхватила младенца из оцепеневших рук. Рука, державшая его, с глухим стуком опала. Женщина, пытаясь укачать ребёнка, подняла взгляд – и замерла. Тело, что она считала мёртвым, смотрело на неё. Блеклые, тусклые глаза, но – живые. Словно заглядывали прямо в душу.

Оцепенение отпустило только тогда, когда за её плечом прозвучал знакомый голос.

– А этот жив? – Сесил опустил увесистую ладонь на плечо женщины, выводя её из ступора.

– Сэр Сесил! Я не… Сейчас проверю… – встрепенувшись, та сняла перчатку, приложив два пальца к шее тела.

Помимо едва ощутимого биения крови, Мара почувствовала нечто странное. Это напомнило ей первое причастие к Очагу – когда она вознесла руки над Первородным огнём и ощутила его тёплое, ласковое покалывание. Только теперь это ощущение было обратным: холодным, почти ледяным. Оно не жгло, но проникало до самой сути. В этой тишине она будто слышала глухой, надрывный рокот, перекрывающий всё остальное…

– Ну? – раздался голос.

Мара подняла глаза. Перед ней стоял Старший Хранитель, внимательно разглядывая окровавленный топор в руке незнакомца.

– Он жив. Едва-едва… – тихо ответила она и, отдёрнув руку, торопливо натянула перчатку, чтобы взять младенца уже обеими руками.

Незнакомец не подавал ни малейшего признака жизни. Но ребёнок всё не унимался. Мара снова посмотрела на мужчину, не понимая, как тот мог так долго удерживать довольно тяжёлое тельце одной рукой.

– В повозку их обоих, – сказал Сесил. – Младенцу найдём кормилицу. А с этим… – он кивнул на мужчину, – разберёмся, когда очнётся.

Он свистнул, подзывая ещё двоих служителей.

Когда солнце скрылось за кронами деревьев, последний труп был предан огню. Отряд не стал останавливаться на ночлег – вместо этого забрали уцелевшие припасы и отправились обратно в деревню, куда их и направил Дом Серафины.

– Всё равно бы пропало, зверьё растащит, – покачал головой Альберт, отвечающий за провизию.

***

Отнять топор из руки выжившего не получилось даже у Сесила, к изумлению всех присутствующих – так сильно его пальцы впились в древко. Они решили оставить топор несчастному, так и усадив его в телегу.

– Всё глядит и глядит, даж не моргает, – хмыкнул Нум, поводив ладонью перед его лицом.

– Должно быть, он слеп, – отвела его ладонь Мара, приложив собственную тыльной стороной ко лбу мужчины.

– Но топор-то в крови, – присоединился к дискуссии Жук, закинув локти на повозку.

– Загадка, – заключила Элинор, бряцнув кольчугой, пока стягивала подпругу. – Только его топор в крови.

– Там всё в крови, – буркнул Жук. – И руки, и зубы, и даже гребень в волосах у одной. Словно не с врагом дрались, а между собой.

– И дрались. Но пали все, – отрезала Элинор – кроме него.

Она смерила взглядом неживое лицо незнакомца, хмуря золотистые брови. Так и не найдя ответа на множество вопросов, что мучили её, она лишь вздохнула и молча отвела коня в сторону.

Жук хотел было поступить также, но краем уха услышал другой назревающий разговор. Так и не оседлав своего скакуна, он юркнул ближе к дереву, из-за которого наблюдал, как Сесил вёл разговор со старшими членами отряда, среди которых был Альберт и ещё один рыцарь, Роланд.

– Ну, какие мысли? – сидя на пне, опираясь на свой молот, спросил Старший Хранитель.

– Прежде всего, обратили ли вы, Сэр Сесил, внимание на их знамёна? Понимаю, ни одно толком не уцелело… – затянул цепочку своих размышлений Берт.

– Это Торговая Коалиция, да, – кивнул Старший. – Кто мог на них напасть?

– В этом… И есть сложность, – продолжил старик. – Никому, о ком мне известно, это не выгодно, кроме тех, кто мог бы их ограбить. Те же северные кланы с ними ведут дела.

– И тем не менее, припасы побиты, сожжены или не тронуты.

– Именно! Даже на нападение чудища не похоже! – Старик развёл руками, – ни следов укусов, когтей… – Он посмотрел через плечо рыцаря на повозку, заставив Жука спрятаться за дерево. – Только рубящие увечья и переломы, – задумчиво хмыкнул он.

– Что насчёт наших выживших?

Теперь, они все посмотрели в сторону повозки, в которой Мара что-то колдовала над найдёнышами.

– Околесь, братья, – наконец заговорил полнощёкий рыцарь. – Тот бедолага? Да вы видели вмятины на бахтерцах? Там же нагрудники прорезаны насквозь, вот так, – он разрубил воздух ребром ладони, дважды, для пущего эффекта, – вот так, прям начисто. Даже я так не смогу, а этот замухрышка…

– И тем не менее, – продолжил Альберт, – его платье мягко намекает, что он не являлся частью перебитой группы. В пользу такого вывода играет и состояние его топора, который он, к слову, до сих пор не отпускает.

– Надо отдать ему должное, его пальцы и ломом не разожмёшь. Словно сросся с ним, – Сeсил опустил голову на кулак. – А ребёнок?

– Ни малейшего понятия! – Пожал плечами Альберт. – Среди погибших явных рожениц нет – Мара подтвердила.

– Что намекает на то, что могут быть и не погибшие, – задумчиво нахмурился рыцарь.

– И что, чесать их тепри? – Возмутился Роланд.

Сесил стиснул зубы, елозя молотом по земле, прежде чем подобрать и отряхнуть его.

– Не наша работа, – крякнул он, ощущая вес клевца. – Но ребёнка вернуть хотелось бы.

Он ещё несколько секунд взвешивал своё орудие в руках, прежде чем подняться с пня.

– Поступим так, – заключил он. – Сегодня доедем до деревни и расспросим там. Предположим, что они, – он кивнул в сторону кострища, – знали о том, что эта деревушка неподалёку. Логично было бы бежать туда.

– А что с тем, невишным?

– Я проверю его.

Ускользая обратно к своему коню, Жук не мог согнать озадаченную гримасу со своего лица, рассматривая растрёпанные, грязные, седые волосы, на которых лежала рука Мары, успокаивающе шепчущей что-то незнакомцу. Заметив его взгляд, она, словно стыдливо, убрала руку.

– Совсем не реагирует, может, он в ступоре? – смущённо пробормотала она.

– Может, – задумчиво оттянул ус тот.

Глава Вторая: Замок

«Коль возжёг ты пламя – не отворачивайся от него.

Огонь не терпит предательства.

Возложил ты руку – возьми ношу.

Возложил слово – держи его до конца.

Такова цена света, что не гаснет даже перед лицом тьмы».

– Книга Пламени, Очаг Закона 3:7

Мара решила продолжить путь в повозке – рядом с найдёнышами. Ей наконец-то удалось убаюкать ребёнка, окончательно потерявшего силы от голода. Она нервно выдохнула, прижимая хрупкое тельце к своей груди, которая, к сожалению, не могла накормить его. Очевидно, держать ребёнка в голоде было чревато, но тот был ещё не в том возрасте, чтобы переваривать какую-либо пищу.

– Может, хоть воды ентому дашь? – участливо поинтересовался полный рыцарь.

– Нельзя, – перебил его Альберт, обернувшись на повозку. – Отравится.

Мара шикнула на обоих, продолжая укачивать младенца. Тот было открыл глаза, но тут же успокоился. Она снова выдохнула – почти беззвучно – и перевела взгляд на мужчину. Его глаза были устремлены в пол… если так можно было сказать. Он не моргал. При ближайшем рассмотрении было очевидно: он и правда слеп. Его глаза – поблёкшие, лишённые жизни – были наглядным тому подтверждением.

***

Деревня встречала путников ночными огнями и редкими зеваками, возвращающихся домой после рабочего дня. Не обошлось и без какого-то пьяного тела, лежащего в канаве. Мара протянула к нему руку и была молча одёрнута Элинорой.

Церковь приближалась. Каменное здание, выстроенное на века, пусть и изрядно потрёпанное временем и ремонтом, всё равно вызывало уважение. По его окнам разливался мягкий свет Первородного Огня – в наши дни большая редкость. Когда-то давно не только церкви, но даже обычные дома хранили этот святой огонь. Но времена меняются. С каждым годом удержать Первородное пламя становилось всё труднее: теперь лишь те, кто всей душой отдал себя пути Серафины, могли чувствовать его тепло. Этот свет значил многое. Он был хорошим знаком.

На церковном пороге стоял грузный мужчина в белой робе с лампой в руке. Его сопровождали две пожилые послушницы, обе в подрясниках. Они одновременно подняли правую руку в приветствии.

Сесил без промедления ответил тем же жестом, затем спешился и передал поводья Элиноре.

– Вы не торопились, – кивнул священник, протягивая руку.

– Возникли дела по дороге, – приняв рукопожатие, командир отряда бросил взгляд в сторону повозки.

– Вот оно как, – спокойно продолжал мужчина, проследив за взглядом Сесила. – В таком случае пройдёмте, обсудим сложившуюся ситуацию, – шлёпнув губами, он добавил, – и ваши дела в том числе.

Жестом указав своим помощницам помочь остальным, священник в компании Сесила прошёл, переваливаясь с одной ноги на другую, куда-то в сторону от церкви, многозначительно кивая по мере рассказа.

– Огошеньки, – ахнула одна из помощниц, принимая в руки плачущего малыша. – Это где же вы его подобрали?

Пока все занимались чем-то своим, Жук направил свою лошадь ближе к Нуму.

– Ну, а пока все заняты, предлагаю и нам заняться делом, – пихнул он товарища острым локтем. – Решим вопросы провианта, так сказать, – его глаза заговорщически сверкнули.

Нум недовольно посмотрел на него, после чего через его плечо.

– Эй, Берт!

– Тих ты, – он прикрыл рот служителя рукой, оглядываясь на Альберта, который начал поглядывать в их сторону. – Другого провианта, – он подкрутил ус, щёлкнув себя средним пальцем пару раз по шее.

– А… А! – Нум наконец понял. – Эт дело благое, пойдём.

– Я вас, вообще-то, вижу и слышу, – окликнул их старик.

Синхронно повернувшись, те с некоторым недовольством смотрели на интенданта в ожидании нравоучений. Однако их не последовало.

– Хлеб, мясо, овощи и соль, – вздохнул он, доставая мешочек с монетами из-за пазухи. – И чтоб до восхода солнца вернулись.

Поймав звякнувший мешочек, Жук ухмыльнулся, после чего кивнул, положив руку на сердце.

– Идём, – он спешился, – не будем мешаться под ногами, брат.

***

Внутри церкви было тепло – не просто жар огня, а особое, мягкое, проникающее в каждую щель. Оно окутывало не только стены, но и каждого, кто входил, не обжигая, а напоминая о доме. Служители называли это «объятиями Серафины».

Зал был продолговатым, с высокими сводами, поддерживаемыми невидимыми ритмами архитектуры, как будто сам камень знал, где должен держаться. Вдоль центрального прохода, строго по обе стороны, тянулись ряды крепких деревянных скамей, истёртых веками молитв и присутствий. Их было ровно по шесть с каждой стороны, и между ними оставался прямой путь к самому сердцу храма – Очагу.

Очаг располагался точно в центре зала – круглый, каменный, с глубокой чашей, в которой всегда тлело пламя. Его огонь никогда не гас, символизируя присутствие Серафины, Пламенной Матери. Он был не просто украшением – он был основой веры, вокруг него собирались, у него исповедовались, к нему поворачивались в последнем прощании.

Противоположный край зала возвышался полукруглым выступом – амвоном, облицованным синим камнем. Именно оттуда священник произносил проповеди, смотря на паству сверху вниз, но не свысока, а как бы обнимая всех взглядом.

По углам у амвона находились две боковые двери – запасные выходы, ведущие, возможно, в задние помещения или к монастырской части, а основная входная арка находилась с противоположной стороны, с широкими двустворчатыми створками.

Одна из служительниц с подозрением поглядывала на грязного мужчину с топором, которого Мара вместе с другой женщиной пыталась раздеть. Ребёнка она тем временем кормила сама. Снять с незнакомца штаны оказалось несложно, а вот рубаха упорно цеплялась за топор – он так и не выпустил его из руки. Пришлось разрывать ткань.

– Не беспокойтесь, он слеп, – уверила Мара, заметив недоверчивый взгляд служительницы.

Ребёнок в руках служительницы явно не собирался умирать от голода, жадно цепляясь за жизнь, как ртом, так и руками, к неудовольствию самой кормилицы.

– Какой-то он слишком бодрый, – прошептала она, вспоминая своих сыновей.

– Чего не скажешь об… Ух… – поднимая тяжёлое тело под руку на пару с Марой, крякнула вторая женщина.

Совместными усилиями тело получилось погрузить в тёплую ванну, топор глухо ударился об дно. Вода быстро окрасилась в мутный оттенок красного. Растирая огрубевшую местами, уже давно немолодую кожу, Мара находила всё новые шрамы и ожоги на теле. Когда же она добралась до его руки, то внезапно обнаружила, что задубевшие пальцы постепенно разжали рукоять топора, позволяя тому бухнуться на дно ванной.

Мара выловила его с трудом. Рукоять хранила глубокие, продавленные следы пальцев. Она нервно сглотнула и осторожно отложила орудие в сторону.

***

Ночь стояла свежая – такая, какой и полагается быть деревенской ночи. Тишину нарушали лишь шаги двух служителей по истоптанной дороге да редкое стрекотание сверчков. В редких окнах теплился свет, не похожий на исходящий от церкви.

Сама деревня была как тысячи других: деревянные заборы, отличавшиеся друг от друга лишь количеством дыр и искривлёнными досками, делили одно подворье от другого. Единственное, что как-то выделяло эту деревню среди прочих – Жуку были знакомы эти дворы.

Он вздохнул, отведя взгляд от каменной кладки погоста, мимо которого они проходили. Могилу он давно хотел навестить, но всё откладывал. И, правду сказать, боялся. Что ждёт его здесь, спустя столько лет?

Но дело было не только в воспоминаниях. Он сам хотел бы верить, что тревожится лишь из-за прошлого, но внутри гнездилось нечто большее – смутное, липкое предчувствие. И будто в подтверждение его опасений где-то вдалеке завыли волки, добавив ещё один штрих к и без того тяжёлой тишине.

– Куда мы эт, ещё раз?

– А, – он встрепенулся, переводя взгляд на своего спутника. – Неподалёку есть таверна, мы туда.

– А ты откуда знаешь?

– Был я уже здесь, Нум, был, – снисходительно ухмыльнулся тот, устало потирая переносицу.

Вот и показался тот самый дом – ничем особенно не выделявшийся, разве что вторым этажом да парой неаккуратных пристроек. Над входом на ветру поскрипывала вывеска, нарушая вязкую тишину, в которую изредка врывался вой волков.

С каждым шагом тревожное чувство в груди Жука становилось всё более гнетущим. Он прошептал про себя слова, которых не называл уже давно, направив молитву Шептателю Ветров. Виновато улыбнувшись, он перевёл взгляд на своего товарища, но тот лишь лениво чесал своё пузо под рясой, осматривая местность в полумраке, явно не слишком интересуясь, что там бубнит про себя усач.

– Эт что ли? Темно здесь как-то, – выразил сомнение Нум, направляясь к окну домика.

Переборов своё смятение, Жук всё же постучал в дверь, за которой почти сразу же послышались шаги.

– Слышишь? Сейчас всё… – обратился было тот к товарищу, переведя на него взгляд, как дверь внезапно отворилась.

Словно дуновением ветра, что-то одёрнуло тощего священника назад и лезвие мясницкого топора сверкнуло мимо его головы.

– Жанн, – тяжело прохрипел голос по ту сторону порога, – я… я всегда желал тебя разделать, петушара.

Отразив лунный свет вновь, топор прошёлся близко к лицу служителя, но на этот раз тот успел отступить сам, рукой зацепившись за плечо товарища, чтобы не упасть. Как только силуэт старого знакомого появился в дверях, служитель тут же учуял знакомую вонь – ту самую, от которой надеялся сегодня отдохнуть. Дёргая товарища за плечо сильнее, он постарался потянуть его за собой, когда заметил, как тот хнычет.

– Что ты?… Бежим, идиот! Не время для этого!

Он рухнул на землю, но успел рвануть приятеля в сторону, выдернув его из-под очередного удара топора. Кровь брызнула – лезвие всё же задело, по спине или по руке, не разглядеть. Ужас гнал вперёд, но тот застыл, лишь на миг: лунный свет обнажил лицо товарища – всё в слезах. Взгляд был устремлён вверх. Туда, где не было ответов. Лишь безумие.

– Я должен тебе, Ж-ж-жук… – было последним, что произнёс тот, прежде чем его голова покатилась по земле.

Волчий вой становился всё громче.

Глава Третья: Первая Кость

«Уголь – чёрен, как ночное небо.

Но сокрыт в нём жар,

что светом станет, если не остынет.

И тот, кто несёт в себе Тление —

сможет озарить дорогу другим».

– Книга Пламени, Путь Пепла 4:11

Взгляд мужчины стал чуть осознаннее, пусть и был всё ещё слепым. Мара сидела рядом с ним, одетым после купания во что служительницы смогли найти: скромную рубашку и такого же рода штаны. Она чувствовала, как его пальцы аккуратно сжимают её руку, что вызывало у неё улыбку. Ради этого она и служит Серафине. Холод, что она чувствовала, касаясь его, смешался с теплом Первородного Пламени. И пусть это были два контрастных чувства, почему-то она ощущала их странное родство.

Незнакомец не удостоил их ни какими-либо объяснениями, ни своим именем. Не сказать, что его поведение сильно изменилось, но теперь он, пусть и весьма вяло, но двигался. Возможно, вдобавок к слепоте он был нем и глух. Мара могла лишь вздыхать на эти догадки. По крайней мере, тот смог хотя бы попить самостоятельно.

Сесил сидел напротив, пробуя ногтем лезвие топора, который незнакомец, наконец, оставил. За этим действом наблюдала Элинор, стоя по правую руку капитана, опираясь спиной о стену.

«Даже не сталь – железо», – цыкнул про себя он, рассматривая заржавевшее лезвие.

Вошедшая служительница торопливо семенила ногами, неся поднос с деревянной тарелкой. Обменявшись с Марой кивками, она оставила её кормить старого бедолагу. Взгляд Сесила поднимался вслед за ложкой ко рту слепого, в которого Маре приходилось буквально вливать бульон. Он отложил топор в сторону, хмыкнув.

«Очень странная попытка замести следы, не более».

– Да доколе!… – донёсся знакомый голос из-за двери, уходящей вглубь церкви. – Я ентому и кумекаю… – дверь распахнулась. – О, и вы тута!

В дверном проходе стояли Роланд и священник, который явно морщился от количества летящих в его сторону слюней и странного жаргона, из которого он едва ли мог что-то разобрать, хотя и знал больше среднего человека. В конце концов, ему на своём веку пришлось быть и паломником: видеть мир, общаться с разными людьми. Увидев капитана, он вздохнул с облегчением.

– Вы всё же решили остаться на ночлег?

– Пока не ясно, – раздражённо крякнул он, поднимаясь на ноги. – Как я уже и сказал, нам нужно продолжить нашу основную миссию и наверстать потраченное время. Однако…

– Однако? – поднял бровь священник.

– Однако, – он перевёл взгляд на сидящего в углу интенданта, пересчитывающего финансы группы. – Наши люди всё ещё не вернулись с провиантом.