Инструкция к себе

Никто Николаевич

Инструкция к себе

Предисловие

– На случай, если ты всё-таки решишь начать

Есть книги, которые берут тебя за руку. Есть – что ударяют в грудь. А есть такие, что садятся рядом и молчат.

Эта книга – из третьих.

Она не уверена, что имеет право на существование. У неё нет громких заявлений. Нет финальной истины. Она – не манифест, не исповедь, не манифестация. Скорее – шёпот в пустой комнате. Письмо, забытое в черновиках. Тень на внутренней стене.

Я не знаю, кто ты. И даже если бы знал – это знание ничего бы не изменило. Потому что каждый, кто берёт в руки такую книгу, делает это в одиночку. Не ради информации. Не ради развлечения. А чтобы дотронуться до того, что обычно прячется под кожей. Под молчанием. Под «всё нормально».

«Инструкция к себе» – не инструкция. Она не научит жить, не даст пошаговый алгоритм, не укажет на ошибки. Скорее наоборот – она задаст вопросы, на которые не будет ответа. Она будет смотреть с тобой в одну точку и ждать, пока в ней не проявится что-то большее.

Если ты всё-таки решишь читать – не спеши.

Если захочется отложить – отложи.

Если возникнет раздражение – дыши. Это не книга про комфорт.

Это книга, которую ты читаешь как зеркало – пока не увидишь, что там никого нет.

Возможно, ты – ошибка.

Возможно, черновик.

А может быть – самая важная сноска, которую кто-то не дочитал.

Что, если вся твоя жизнь – это полотно, написанное невидимыми чернилами, и только в тишине проступает настоящий текст?

Я писал эту книгу, потому что иначе бы задохнулся. Писал между потерями, между снами, между мыслями «а вдруг не надо?». Я не знал, кому она нужна. Но чувствовал, что она уже есть. И что мой долг – просто записать.

Не ищи здесь правильных слов. Здесь будут только честные.

Не жди развязки – здесь только завязывание узлов.

Не ищи героя – здесь даже рассказчик временами исчезает.

Но если вдруг, между строк, ты узнаешь себя —

Значит, мы оба не зря начали.

– Н.Н.

Июль. Где-то между собой и собой.

Раздел I. Возвращение к незаданному

Глава 1. Я не был создан – я появился случайно

Он не родился. Он случился. Как дождь в комнате. Как ошибка в формуле, что оказалась поэтичней самой формулы.

Не было причины. Не было чертежа. Только миг – и он есть.

Появление без объявления, без замысла, без кулака Творца, стучащего по столу. Не начало, не конец. Точка в воздухе. Дрогнувший лепесток.

Он пытался вспомнить: был ли кто-то, кто звал его? Была ли мысль до него, мечта, пророчество, имя на стене?

Нет. Только случай. Только столкновение незамеченного с ненужным.

И в этом столкновении – жизнь.

Иногда ему казалось, что он – сбой. Как будто мир шел по идеально выверенной траектории, и только в одном месте реальность дрогнула, сдала назад, допустила срыв.

И вот он – результат этой трещины. Чуждый. Несовпадающий. Как песчинка в глазу у бесконечности.

Он не чувствовал в себе предназначения. Ни одна строчка священных книг не отзывалась его дыханием.

Он не чувствовал себя «долгожданным» или «избранным». Скорее – «оказавшимся».

Оказавшимся на пересечении чужих маршрутов, чужих тел, чужих слов, которых никто не досказал.

– Кто ты? – спрашивали.

Он хотел бы ответить красиво. Но знал только одно: случайность.

Бог молчал. Вселенная отводила глаза.

Он искал знаки, но они не складывались в смысл. Искал имя – и находил только шум.

Он шел по жизни, как по черновику. Осторожно, будто боялся порвать тонкую бумагу, на которой кто-то уже писал – и всё стёр.

В каждом человеке видел начало истории, которую он не имел права продолжить.

В каждом разговоре – запятую, поставленную не ему.

Иногда он завидовал тем, кто знал, зачем пришёл.

Те, кто уверенно шли вперёд, с именами, как знамена. С планами, как литургии. С целями, как якоря.

А он был лёгким. Слишком.

Так легким, что не мог оставаться на месте.

Так легким, что однажды понял: возможно, это и есть его смысл.

Не быть привязанным.

Не быть результатом.

Быть только – следствием.

Он смотрел на свои руки.

Они были не героя, не святого, не убийцы. Просто руки.

Случайные. Такие, какие выдала ему плоть в тот день, когда мир зевнул и случайно создал его.

«Я не был задуман. Я просто проснулся», – подумал он однажды.

И с тех пор каждое утро начиналось не с кофе, а с этого признания.

Но вот парадокс:

То, что появляется случайно,

чаще всего и есть самое настоящее.

Потому что в нём – нет усилия.

Нет фальши.

Нет претензии на важность.

Он не знал, что делать с этой истиной.

Иногда хотелось стереть себя, чтобы не мешать.

Иногда – вырасти до чего-то великого, чтобы оправдать.

Иногда – просто исчезнуть, оставив после себя только строчку:

«Я не был создан. Но, возможно, был замечен».

Так он жил.

Между небытием и бытием.

Между черновиком и тем, что останется на полях.

Его путь не был начат – он был пойман на лету.

Он не знал, кто он – но знал, что идёт.

Не потому, что должен.

А потому, что уже здесь.

И, может быть, этого достаточно.

Глава 2. Первое «я» и последняя запятая

Он не знал, когда впервые сказал «я».

Возможно, это случилось не устами, а кожей.

Не в слове – а в взгляде.

Не вслух – а внутри.

Это не было громко. Не было даже членораздельно.

Это было как дрожь – между вдохом и выдохом.

Как мягкое, неуверенное нажатие на внутреннюю клавишу:

«Я».

Но что такое это «я»?

И кто его дал?

В детстве его имя звучало, как команда.

– Иди.

– Не трогай.

– Молчи.

Он откликался, но внутри всегда оставался кто-то, кто слушал со стороны.

Как будто у имени был хозяин, а у тела – квартирант.

Однажды он услышал, как кто-то спросил:

– А ты кто без имени?

И замер.

Потому что не знал.

Он начал собирать себя по кусочкам.

Слово за словом. Реакция за реакцией.

Каждое «я хочу», «я боюсь», «я не знаю» – было как маленький кирпичик в стену, за которой, возможно, кто-то жил.

Иногда ему казалось, что «я» – это просто пунктуация между чужими фразами.

Как будто он – не автор, а пауза.

Между маминым «будь хорошим» и папиным «не ной».

Между учительским «должен» и внутренним «не хочу».

Он вырос, и вместе с ним росло его «я».

Иногда – как протест.

Иногда – как пустота.

Он пытался облечь себя в роли.

«Я – сын».

«Я – ученик».

«Я – человек, который не подводит».

Но в каждой роли была щель.

И из неё смотрел кто-то безликий.

Кто-то, кто не хотел ничего этого.

Кто просто дышал.

Потом были первые письма.

Он писал их, как будто разговаривал с тенью.

Не было адресата.

Было только:

«Мне тяжело».

«Я не понимаю».

«Я есть?»

Он не отправлял их.

Просто хранил.

И каждая точка в конце предложения казалась слишком громкой.

Слишком уверенной.

Слишком как будто окончательной.

Он начал оставлять вместо точек – запятые.

Как будто знал:

Это не конец.

Это не я целиком.

Это – пока.

Это – ещё.

– Я устал,

– Я не понимаю,

– Я,

и всё…

Эта последняя запятая – была честнее всех утверждений.

Она не пыталась закрыть.

Не пыталась убедить.

Она просто позволяла дальше дышать.

Он однажды встретил женщину, которая тоже говорила запятыми.

Они могли сидеть молча часами, и между ними ничего не рушилось.

Потому что каждое молчание было как продолжение.

– Мне страшно, – сказал он однажды.

– И мне, – ответила она.

И больше не нужно было слов.

Это была первая встреча, где его «я» не отбивалось.

Где оно не объяснялось, не оправдывалось, не строилось – а просто было.

Смятое, нестройное, живое.

Он всё ещё не знал, кто он.

Но начал чувствовать, кем он не является.

Не «образом», не «успехом», не «результатом».

Он был чем-то ускользающим, открытым, незавершённым.

Как будто его главная сила – в том, что он не поставил точку.

«Я» – это, может быть, просто глагол.

Не существительное.

Не табличка на груди.

А действие.

Живое присутствие.

Я – чувствую.

Я – не знаю.

Я – есть, но не как формула, а как дыхание.

И если его кто-то когда-нибудь спросит:

– Ты уверен, что ты – это ты?

Он, возможно, ответит:

– Нет.

Но я есть.

И пусть между этим будет запятая.

Чтобы не замерло.

Чтобы продолжалось.

Чтобы было место тишине, в которой, может быть, и рождается настоящий ответ.

Иногда он думал:

А вдруг моё первое «я» – это и есть последняя запятая Бога?

Тот момент, когда Творец передумал заканчивать фразу.

Оставил паузу.

И в ней – я.

Не для смысла.

Для присутствия.

Для простого:

«Я,

и всё…»

Глава 3. Инструкции, которые не читают

С детства он любил открывать коробки.

Запах нового. Скрип крышки. Плотный картон.

Будто не вещь внутри важна – а сам момент открытия. Ожидание чуда, запрятанного между слоями упаковки.

Почти всегда рядом лежала бумажка.

Сложенная, с мелким шрифтом.

Инструкция.

Он никогда её не читал.

И дело было не в лени. Просто – внутри звучал тихий голос:

«Я сам пойму».

Так он собирал мебель, которую перекручивало, как мысли после бессонной ночи.

Так он настраивал плееры, гаджеты, программы.

Ошибался. Перезапускал. Ломал. Учился.

Не потому что так лучше.

А потому что так – по-настоящему.

Он верил: инструкции – для чужого пути.

А свой нужно пройти вслепую, на ощупь, с занозами в пальцах.

Чтобы было кому принадлежать.

Когда он начал искать себя, обнаружил, что все уже написано.

Книги. Манифесты. Методички по самопознанию.

Голосовые практики, которые обещают пробуждение.

Формулы. Архетипы. Дизайны.

Ты – вот такой. Ты – не должен. Ты – пришёл за…

Он слушал, читал, пытался встроить.

Но каждое слово, даже самое светлое, начинало зудеть.

Как чужая кожа.

– А если инструкции лгут? – спросил он однажды сам у себя.

– А если ты не машина, которую нужно правильно собрать?

Он смотрел на обложки книг, как на двери, за которыми ничего нет.

Он видел, как другие повторяют цитаты, как мантры.

И чувствовал: в этом нет жизни.

Есть – заученность.

Есть – страх ошибиться.

Инструкция – это всегда страх.

Страх сделать не так.

Страх быть не тем.

Страх, что без объяснений ты просто… исчезнешь.

Он пробовал жить по шаблонам.

Ранний подъем. Вода с лимоном. Аффирмации.

Визуализация будущего «я», которое – сильное, красивое, уверенное.

Но в какой-то момент почувствовал, как в горле застрял крик.

Крик, которому никто не дал инструкции.

Крик, который просто хотел быть услышан.

Он рвал свои ежедневники.

Он уходил с марафонов.

Он выключал гуру в наушниках.

И ложился на пол.

Без медитации. Без цели.

Просто лежал и слушал, как бьётся сердце.

– А если это и есть мой путь? – подумал он.

– Не взлетать. Не светиться. Не преобразовывать карму до состояния идеального глянца.

А просто – быть.

Он начал писать себе собственную инструкцию.

Она не имела начала.

Не имела системы.

Была как поток.

Строки рождались ночью, когда за окном кто-то пил чай на балконе.

Или днём, в очереди за хлебом, когда вдруг щемило внутри без причины.

Его инструкция была такой:

1. Ты не обязан быть целым.

2. Не объясняй свою тишину.

3. Если не знаешь, как – иди босиком. Земля подскажет.

4. Ошибки – это слова, которыми с тобой говорит пустота.

5. Иногда ты исчезаешь – и это тоже форма любви.

6. Если не можешь дышать – замри. Воздух сам найдёт тебя.

7. Ты не то, что думаешь. Ты – то, что остаётся после мыслей.

Это не были правила.

Скорее – напоминания.

О том, что инструкция к себе – не список действий.

А танец, в котором ты каждый день – новый шаг,

и каждый шаг – неизвестный.

Иногда он пытался показать её другим.

Люди смотрели, как на шизофрению.

Или, наоборот, начинали цитировать и вставлять в сторис.

Он сразу понимал: они не поняли.

Они – прочитали.

А значит, уже не услышали.

Инструкция к себе – это не то, что можно передать.

Это – то, что проступает, когда никто не смотрит.

Это шрам на руке, который не болит, но помнит.

Это привычка поворачивать голову налево, когда тебя зовут по имени, которого у тебя никогда не было.

Иногда ему казалось, что он и сам – чья-то нечитанная инструкция.

Родился, чтобы быть напоминанием.

Для кого-то, кто вот-вот свернёт не туда.

Быть случайным знаком.

Осколком смысла.

Забытой запятой в чьей-то молитве.

Но чаще – он просто жил.

Без инструкции.

Без маршрута.

Без цели.

И когда кто-то спрашивал:

– А как ты дошёл до себя?

Он улыбался:

– Сначала потерял.

А потом перестал искать.

Он больше не рвал упаковки.

Не спешил к содержимому.

Он сидел.

Медленно.

Пока вещи сами не раскрывались.

И только тогда, иногда —

Он читал инструкцию.

Не глазами.

А телом.

Собой.

Шрамами, дыханием, кожей.

И понимал:

там нет слов.

Только тишина.

И строчка, которую почти никто не замечает:

«Следуй за собой. Остальное – по желанию».

Глава 4. Страницы, где я терялся

Он не умел читать себя с первого раза.

Каждая страница – как чужая.

Слова плывут, сливаются, шепчут, но не говорят.

Он смотрит на написанное – и не узнаёт.

«Это я? Или кто-то, кем я притворился?»

Он читал, как будто это чья-то автобиография, случайно попавшая в его руки.

Читал – и чувствовал, как уходит из-под ног твёрдое.

Как с каждым абзацем – распадается.

Некоторые страницы были пусты.

Он точно помнил, что жил в это время.

Дышал. Спал. Смеялся, наверное.

Но память – не писала.

Стирала.

Словно кто-то бережно вырезал лезвием куски жизни,

оставив только молчаливые пробелы между «до» и «после».

– Я же был? – спрашивал он.

Ответа не было.

Только ощущение: да, был. Но не как личность.

А как тень. Фон. Окружение.

Были и другие страницы – тяжёлые.

Исписанные до краёв.

Слова, как царапины.

Фразы, от которых хотелось спрятаться под кровать.

– Не говори.

– Не помни.

– Сделай вид, что это – не с тобой.

Он пытался их вырывать.

Но бумага кричала.

И даже если сжечь – пепел оставался внутри.

Некоторые главы были переписаны по десять раз.

В одной версии он – виноват.

В другой – жертва.

В третьей – герой.

И ни одна не была правдой.

Он начал подозревать:

может быть, нет одной правды?

А есть только разные взгляды на того, кто и сам не знает, кем был?

Он терялся.

Буквально.

Иногда открывал дневник – и не понимал, чей почерк.

Иногда слышал свой голос на записи – и чувствовал, как тело отказывается признать это своим.

– Это я?

И снова тишина.

Как будто никто не хочет быть этим голосом.

Он начал собирать себя не по главам, а по настроениям.

Вот здесь – отчаяние.

Вот тут – нежность.

Вот здесь – момент, когда он почти исчез.

Он перестал спрашивать «кто я был?»

И начал чувствовать «каким я был».

И это оказалось честнее.

Однажды он нашёл страницу, где было написано:

«Я не знаю, куда иду,

но если сойду с пути —

может, найду себя».

Он не помнил, когда это написал.

Но каждое слово отозвалось.

Как будто было вложено ему в ладонь кем-то, кто знал больше.

Были и страницы, которых он стыдился.

Глупые желания. Громкие клятвы.

Слова, сказанные ради любви.

Поступки, сделанные из страха.

Он хотел их зачеркнуть.

Но знал: если стереть ошибку – исчезнет и урок.

Поэтому он оставлял их.

Но аккуратно складывал уголок.

Как предупреждение.

Как шрам, который не болит, но знает.

Некоторые страницы были написаны другими.

Он жил так, как хотели.

Писал фразы, которые не чувствовал.

Говорил «да», когда тело кричало «нет».

И только спустя годы осознал:

большая часть его книги – это не он.

И начался демонтаж.

Он рвал страницы.

Сжигал.

Переписывал.

Молился на белые листы, в которые ещё не вмешались чужие руки.

Он больше не хотел быть красиво оформленным.

Хотел быть живым.

Даже если это – не про стройность.

А про кашу мыслей. Про нелогичность. Про боль.

Он начал вести новую главу.

В ней не было ни точки, ни запятой.

Он писал её дыханием.

Движением.

Без смысла. Но с присутствием.

И впервые – не терялся.

Потому что не пытался быть понятным.

Когда он смотрел назад, на старые страницы,

он уже не судил.

Он смотрел, как на ребёнка, что учился ходить.

Падал. Вставал. Путал своё имя.

Каждая потеря – была поиском.

Каждый сбой – ориентиром.

Иногда он думал:

а что, если мы теряемся специально?

Чтобы перестать держаться за образ.

Чтобы распасться – и вдруг понять:

я не то, что написано.

Я – тот, кто пишет.

Даже если каждое слово – попытка на ощупь.

Даже если половина страниц – просто след дыхания на стекле.

И, может быть, когда всё закончится,

он положит руку на обложку и скажет:

«Я не был уверен, кто я.

Но теперь знаю, где был».

Глава 5. Глазами, которые смотрели в меня

Иногда он чувствовал себя проемом.

Не в пространстве – в других.

Как будто внутри него смотрели не его глазами,

а чьими-то другими. Более древними. Более внимательными. Более тихими.

Он мог сидеть в кафе, облокотившись на стол,

и вдруг ощутить: на него смотрят.

Но не глазами напротив.

А внутри.

Как будто кто-то открыл потайной люк за его грудной костью

и смотрел оттуда – в самую суть.

Бывают взгляды, которые оставляют ожоги.

А бывают – которые сшивают.

Он знал и те, и другие.

Ожогами были глаза тех, кто ждал от него соответствия.

Они смотрели, как суд.

Как линейка.

Как диагноз.

«Будь таким».

«Не будь другим».

«Подтверди мою картину мира».

От этих глаз хотелось спрятаться.

Или – стать ими.

Судить себя заранее, чтобы им не пришлось.

А были другие.

Те, что не требовали.

Не ждали, что он будет сильным.

Не надеялись, что он будет мудрым.

Не интересовались, сколько он зарабатывает или кого любит.

Эти глаза просто видели.

Без интерпретаций.

Без прикрас.

Без нужды.

Он впервые столкнулся с ними в детстве.

Это были глаза бездомной собаки.

Они смотрели, не прося, но всё понимая.

Не отводили взгляда, даже когда он плакал.

Не убегали, не стыдили, не утешали.

Просто были.

И это было достаточно.

С тех пор он искал такие глаза в людях.

Иногда находил.

На секунду.

В метро.

На скамейке.

В зеркале заднего вида такси.

В старике, покупающем батон.

Глаза, которые смотрели сквозь него – не разрушая, а освобождая.

Как будто говорили:

«Я знаю, как тебе больно.

Но ты – не твоя боль».

Когда он влюблялся – это было всегда через глаза.

Не в тело.

Не в голос.

Не в совпадения.

А в взгляд, в котором он исчезал.

И, исчезнув, впервые чувствовал себя – живым.

Однажды он встретил женщину, у которой глаза были как дождевая вода.

Не чистые – настоящие.

В её взгляде не было оценки.

Была – тишина.

Он мог часами говорить о своей вине, о провалах, о страхах.

А она молчала.

Смотрела.

И в этом молчании он чувствовал:

она не пугается.

Не отворачивается.

И – не растворяется в его боли.

Она остается собой.

И этим – возвращает его к себе.

Он начал понимать:

взгляд – это не то, что направлено наружу.

А то, что идёт из глубины.

Глаза могут быть оружием.

А могут – домом.

Бывали дни, когда он не мог смотреть в глаза даже прохожим.

Слишком обнажённый.

Слишком разобранный.

Слишком боится, что кто-то увидит, как много он прячет.

В такие дни он носил капюшон, темные очки,

и внутреннюю табличку:

«Не входи».

Но даже тогда были взгляды,

которые находили щель в броне.

Не чтобы ранить —

чтобы напомнить.

Он боялся зеркал.

Особенно в подъездах.

Там отражение казалось особенно честным.

Иногда он смотрел – и не узнавал себя.

Будто кто-то другой жил в этом лице.

Уставший. Пустой. Без обещаний.

Но в редкие моменты…

Он ловил свой взгляд.

Не для оценки. Не для критики.

Просто – смотрел.

И в этой паузе между «не так» и «должен»

было прощение.

Он понял, что самое важное, что он может дать другому —

это смотреть на него без страха.

Не исправлять.

Не советовать.

Не спасать.

А просто – быть глазами, которые остаются, когда всё рушится.

И тогда кто-то однажды сказал ему:

– Когда ты смотришь – я вспоминаю, кто я.

Без усилий. Без борьбы.

Он ничего не ответил.

Только запомнил.

Потому что в этом и был весь смысл:

быть тем, через кого вспоминается.

Он больше не искал глаза, которые любят.

Он искал глаза, в которых можно быть нелюбимым – и не исчезнуть.

Он больше не боялся смотреть в глаза страха, боли, потерь.

Потому что понял:

всё, что смотрит на него —

он может встретить.

Не победить. Не преодолеть.

А просто – увидеть обратно.

И, возможно, в конце своей жизни

он скажет не: «я был»,

а: «я видел».

И это будет значить всё.

Потому что видел не глазами.

А теми, кто когда-то смотрел в него

и не отвернулся.

Раздел II. Внутренние безответы

Глава 1. Почему мне никто не сказал

Почему мне никто не сказал,

что быть собой – больно?

Что искренность не награждается,

а часто – наказывается?

Что правда внутри не делает сильнее,

а сначала – обнажает,

раздевает до костей

и оставляет одного среди чужих слов?

Почему никто не предупредил,

что взросление – это не рост вверх,

а углубление вниз,

в темноту, где холодно,

где нет гарантий,

где теряешь тех, с кем шел,

и остаешься только с дыханием —