Змея сновидений

Змея обвилась хвостом вокруг талии юноши. Он попытался оторвать ее от себя и завертелся, чтобы высвободиться.

– Это не удав, – сказала Снейк. – Она ничего тебе не сделает. Оставь…

Но было уже поздно. Дымка внезапно обмякла, и юноша не удержался на ногах. Кобра рванулась и завертелась на песке. Снейк боролась теперь в одиночку. Змея обвилась вокруг ее тела, воспользовавшись обретенным преимуществом. Оттолкнувшись от девушки, она начала судорожно вырываться из ее рук.

Снейк рухнула в обнимку со змеей на песок. Дымка встала над ней, разинув пасть, с разъяренным шиением. Юноша попытался схватить ее тело под капюшоном, кобра ударила – но Снейк успела перехватить ее. Наконец им удалось оторвать кобру от Снейк. Снейк мертвой хваткой вцепилась в нее, но змея вдруг словно оцепенела и без движения замерла между ними.

Лица у обоих были залиты потом. Юноша был бледен нездоровой бледностью, различимой даже под загаром, а Снейк била нервная дрожь.

– Она дает нам передышку, – с трудом вымолвила Снейк. Взглянув на юношу, она заметила на его щеке темную полосу – там, где по ней прошелся змеиный хвост. Снейк протянула руку и потрогала вспухший рубец.

– Будет синяк. Но шрама не останется.

– Если бы змеи жалили хвостом, как некоторые верят, тогда бы тебе пришлось держать и голову, и хвост, а от меня бы не было никакого проку.

– Мне нужно, чтобы кто-то был рядом со мной, чтобы я не заснула. Но сейчас я одна ни за что бы не справилась с ней.

Борьба с коброй вызвала прилив адреналина, но теперь действие его постепенно кончалось – усталость и голод навалились на Снейк с новой силой.

– Снейк…

– Да?

Юноша смущенно улыбнулся:

– Просто упражняюсь в произношении.

– Выходит недурно.

– Сколько дней ты шла через пустыню?

– Недолго. А может быть, слишком долго. Шесть дней. Мне кажется, я выбрала не самый удачный маршрут.

– Как ты жила все эти дни?

– В пустыне есть вода. Я шла по ночам, до рассвета, а днем отыхала там, где мне удавалось найти тень.

– Ты брала с собой еду?

– Немного. – Снейк пожала плечами. Лучше бы он не заговаривал про еду.

– А что там, по ту сторону пустыни?

– Горы. Ручьи. Другие люди. Опытная станция, где меня вырастили и обучили. Потом еще одна пустыня – а за ней гора с Городом внутри.

– Я бы хотел посмотреть на Город. Когда-нибудь.

– Говорят, они не пускают чужих… Таких, как ты и я. Но в горах очень много городов поменьше, а пустыню можно преодолеть.

Он ничего не ответил, но Снейк и сама совсем недавно покинула дом, так что ей было нетрудно угадать его мысли.

Судороги возобновились гораздо скорее, нежели предполагала Снейк. По их силе можно было судить о запущенности болезни Стэвина, и Снейк от всей души возжелала, чтобы скорей наступило утро. Если ей все-таки суждено потерять этого ребенка – что ж, она сделает все, что сумеет, а потом поплачет и постарается забыть.

Кобра разбилась бы насмерть, колотясь о песок, если бы Снейк с братом Стэвина не держали ее. Внезапно змея обвисла как тряпка и вытянулась бездыханная. Раздвоенный язык ее свесился наружу, стиснутый челюстями. Она не подавала никаких признаков жизни.

– Держи ее, – крикнула Снейк, – держи ее за голову! А если она вырвется, то скорей убегай. Ну же! Теперь она не укусит тебя, разве только случайно заденет хвостом.

Он колебался всего лишь мгновение, затем твердо, решительно ухватил кобру чуть ниже головы. Снейк побежала, увязая в глубоком песке, от палаток к зарослям невырубленных кустов. Она обламывала колючие ветви, вонзавшиеся шипами в ее изборожденные шрамами руки. Краем глаза Снейк успела заметить гнездо рогатых гадюк – столь уродливых, что они казались бесформенными обрубками, – прямо под сплетенными ветвями высохшего кустарника. Наконец она нашла то, что искала, – полый стебелек, – и поспешила обратно. Глубокие царапины на ее руках кровоточили.

Опустившись на колени подле кобры, она разжала ей челюсти и ввела стебелек прямо в дыхательную трубку – у самого корня язычка. Склонившись, Снейк взяла стебелек в рот и принялась осторожно вдувать воздух в легкие змеи.

В ее сознание словно впечатались отдельные фрагменты целого: руки юноши, державшие кобру так, как она ему приказала, его испуганный возглас, учащенное, прерывистое дыхание, песок, оцарапавший ее локти, когда она наклонилась над Дымкой, резкий запах лекарства, исходящий из пасти змеи, головокружительная слабость, внезапно обрушившаяся на нее, – как она решила, от утомления, – которую Снейк поборола усилием воли, укрепленной чувством долга.

Снейк вдыхала и выдыхала, вдыхала и выдыхала – пока кобра не поймала ритм и не задышала сама, без ее помощи.

Снейк устало опустилась на песок:

– Кажется, теперь все в порядке. Во всяком случае, я надеюсь.

Тыльной стороной кисти она отерла лоб – и тут ее пронзила острая боль. Она отдернула руку, и смертная мука сковала все ее члены, нестерпимая боль поползла по руке, к плечу, стиснула грудь, сдавила сердце. Силы ее иссякли, и Снейк рухнула навзничь. Она попыталась подняться, но тело не слушалось ее, движения были замедленными; она изо всех сил боролась с тошнотой и головокружением и почти преуспела в этом – как вдруг почувствовала странную легкость и погрузилась в кромешную тьму.

Она ощущала прикосновение песка – там, где он впивался ей в щеку и царапал ладони, но прикосновение это почему-то было мягким. Внезапно она услышала голос:

– Снейк, я могу теперь ее отпустить?

Ей показалось, что вопрос обращен к кому-то другому, не к ней, хотя раздвоенным сознанием понимала, что кроме нее здесь не к кому обращаться, здесь нет никого другого по имени Снейк. Она почувствовала прикосновение чьих-то рук, и ей захотелось ответить на эту нежность, но она слишком устала. Ей необходимо было поспать – и она отвела эти руки. Однако руки продолжали поддерживать ее голову и лили ей в рот воду. Снейк закашлялась, подавившись, и выплюнула влагу.

Резким движением она приподнялась на локте. В голове у нее прояснилось, и она почувствовала, что ее всю трясет. Ощущение было точно такое же, как в тот раз, когда ее впервые укусила змея, – еще до того, как у нее выработался иммунитет. Юноша стоял возле нее на коленях с флягой в руках. Кобра за его спиной уползала в ночь.

Забыв про боль, Снейк похлопала ладонью по песку:

– Дымка!

Юноша вздрогнул и испуганно обернулся. Кобра нависла над ним, грозно раздув капюшон, раскачиваясь из стороны в сторону, ловя каждое движение, разъяренная, готовая укусить, – извилистая белая линия на черном как ночь песке.

Нечеловеческим усилием Снейк заставила себя встать, борясь со своим незнакомым, таким непослушным телом. Она едва не упала снова, но все-таки устояла на ногах и повернулась к кобре, чьи глаза оказались на одном уровне с ее.

– Ты не смеешь сейчас охотиться, – строго сказала она. – Тебе предстоит работа.

Она отвела руку в сторону – отвлекающий жест на тот случай, если кобра бросится на нее. Рука как свинцом налилась от боли. У Снейк засосало под ложечкой: она страшилась не укуса Дымки, а утраты драгоценного содержимого ядовитых мешочков змеи.

– Иди-ка сюда, – приказала она. – Иди сюда и уйми свою злость. – Тут Снейк вдруг заметила струйку крови, стекавшую между пальцев, и страх за Стэвина пронзил ее с новой силой. – Ты что, уже укусила меня, чудовище?

Однако ощущение было иное: от яда рука немеет, но свежая сыворотка всего лишь жжет…

– Нет, – прошептал юноша за спиной у Снейк.

Тут кобра бросилась вперед. Натренированные рефлексы сделали свое дело: правая рука Снейк метнулась вбок, а левая схватила кобру, когда та отдернула голову. Кобра яростно изогнулась – и обмякла.

– Ах ты, хитрая бестия, – с укоризной сказала Снейк. – Какой срам!

Она повернулась и позволила кобре обвить свою руку и вползти на плечо, где та немедленно улеглась, свисая оборкой невидимой пелерины и волоча длинный хвост, словно шлейф.

– Она не укусила меня?

– Нет. – Юноша покачал головой. В его сдержанном тоне сквозило благоговение. – Послушай, ты ведь должна сейчас умирать. Корчиться в предсмертной агонии, с багровой, распухшей рукой. Когда ты вернулась… – Он показал на руку Снейк: – Это укус песчаной гадюки.

Снейк припомнила клубок рептилий под иссохшими ветвями кустарника и потрогала все еще кровоточившую ранку. Она отерла кровь – и увидела двойной след змеиных зубов среди царапин от колючек. Ткани вокруг ранки слегка припухли.

– Надо промыть, – заметила Снейк. – Просто позор, что я была так невнимательна.

Боль мягкими волнами поднималась по руке, однако чувство онемения исчезло. Снейк стояла, бездумно глядя перед собой. Части пейзажа дрожали и колыхались, меняя форму и очертания: ее утомленные глаза никак не могли приноровиться к неверному свету уходящей луны, смешавшемуся с первыми отблесками брезжившего рассвета.

– Ты прекрасно справился со своей задачей, – сказала она. – Не испугался и держал ее как следует. Благодарю тебя от всего сердца.

Юноша потупился, низко опустив голову, – как будто поклонился. Затем встал и подошел к девушке. Снейк положила руку на тело кобры, успокаивая змею.

– Меня зовут Аревин, – проговорил он. – Ты окажешь мне честь, если будешь называть меня по имени.

– Я очень польщена. – Снейк наклонилась, чтобы придержать белые кольца змеи, пока та медленно вползала в свое отделение в саквояже. Теперь, после того как кобра пришла в себя, можно идти к Стэвину – когда совсем рассветет.

Белый кончик хвоста втянулся в саквояж. Снейк застегнула защелку и хотела встать, но ноги не слушались ее. Она еще не до конца переборола действие яда.

Кожа вокруг укуса была вспухшей и красной, но кровотечение прекратилось. Снейк застыла, безвольно опустив плечи, молча глядя на укушенную руку, медленно, с трудом соображая, что ей следует сделать – на сей раз для себя.

– Позволь, я помогу тебе. Пожалуйста. – Юноша легонько коснулся ее плеча и помог подняться.

– Извини… – пробормотала Снейк, – просто я ужасно устала.

– Давай я промою твою рану, – предложил Аревин. – А потом поспи. Только скажи, когда тебя разбудить.

– Мне нельзя спать. Пока. – Снейк, собрав последние силы, выпрямилась и откинула со лба влажные пряди. – Мне уже лучше. У тебя есть вода?

Аревин распахнул балахон. Под ним обнаружилась набедренная повязка и кожаный пояс, на котором висело несколько фляг и мешочков. Он был худощав, прекрасно сложен, с длинными мускулистыми ногами. Кожа на теле была чуть светлее, чем на бронзовом от солнца лице.

Он отстегнул флягу и потянулся к Снейк.

– Нет, Аревин. Если на тебе есть хоть крохотная царапина, яд может попасть в кровь. Я сама. – Снейк снова села и плеснула тепловатой водой на ранку. Вода окрасилась в бледно-розовый цвет. Капли падали на песок и впитывались им, не оставляя даже следа. Ранка продолжала немного кровоточить, но боль почти утихла. Яд перестал действовать.

– Я все-таки не понимаю, – покачал головой Аревин, – как тебе это удалось. Почему ты жива и здорова. Мою младшую сестренку тоже укусила песчаная гадюка. – Аревин пытался говорить спокойно, но голос его предательски задрожал. – Мы не смогли спасти ее – не смогли даже облегчить страдания.

Снейк возвратила ему флягу и, зачерпнув мази из баночки, спрятанной в поясе, наложила ее на затягивавшиеся ранки.

– Это входит в нашу подготовку, – пояснила она. – Нам приходится работать с самыми разными змеями, и мы должны быть невосприимчивы к разным ядам. Чем больше, тем лучше. – Она поежилась. – Это долгий и довольно болезненный процесс. – Снейк сжала пальцы в кулак. Защитная пленка держала хорошо, и сама Снейк тоже уже прочно стояла на ногах. Она протянула руку и потрогала вспухший рубец на щеке Аревина. – Подожди… – Снейк наложила ему на щеку тонкий слой мази. – Это должно помочь.

– Тебе нельзя спать, – сказал Аревин, – но уж просто отдохнуть-то можно?

– Да. – Снейк кивнула. – Очень недолго.

Она села на песок рядом с Аревином, опершись на него, и они вместе следили, как солнечные лучи окрашивают облака в золото и багрянец, напитывают их янтарной желтизной. Простое прикосновение к живому человеческому телу оказалось приятным, хотя Снейк вдруг захотелось большего. Но не теперь, не здесь – может быть, в другом месте и в другое время…

Когда сверкающий солнечный диск отрвался от горизонта, Снейк поднялась и выманила Дымку из саквояжа. Кобра выползла слабая, очень вялая и медленно взобралась на плечи Снейк. Снейк подняла саквояж и направилась к палаткам.

Родные Стэвина ждали, столпившись у входа в палатку, молчаливые, враждебные, настороженные. У Снейк даже мелькнуло подозрение, что они решили отослать ее обратно. Эту мысль сменила другая – обжегшая сердце нестерпимой жалостью и страхом. Неужели Стэвина больше нет?! Но они покачали головами и посторонились, чтобы пропустить ее в палатку.

Стэвин лежал в той же позе. Он так ни разу и не проснулся за всю ночь. Взрослые неотступно следили за Снейк. Дымка задвигала язычком, возбуждаясь от запаха страха.

– Я знаю, вы бы предпочли остаться, чтобы помочь мне. Но, поверьте, здесь нужна только я. Прошу вас, покиньте палатку.

Они переглянулись, покосились на Аревина – и Снейк вдруг испугалась, что они не послушаются ее приказа. Ей вдруг страшно захотелось погрузиться в безмолвную тишину и уснуть.

– Пойдем, – сказал Аревин. – Здесь распоряжается она. – Он отпахнул клапан палатки и поманил родных Стэвина за собой. Снейк ответила ему благодарным взглядом и заметила на его лице слабое подобие улыбки.

Она опустилась на колени подле Стэвина.

– Стэвин… – Девушка пощупала лоб ребенка: он был горячий как огонь. Она вдруг заметила, что ее движениям недостает уверенности. Однако слабое прикосновение разбудило малыша. – Пора, – сказала Снейк.

Стэвин сощурился, с трудом выплывая из глубин детского сна, и уставился на Снейк, пытаясь вспомнить, кто это. В его глазах не было страха, и это уже было хорошо, но все-таки Снейк испытывала какое-то смутное беспокойство, она и сама не могла понять почему.

– Это больно?

– А сейчас тебе больно? – ответила она вопросом на вопрос.

Малыш помедлил, отвел взгляд, огляделся по сторонам:

– Да.

– Будет, может быть, только чуточку больнее. Но я надеюсь, что обойдется. Ты готов?

– А Травка останется с нами?

– Конечно, – кивнула Снейк – и вдруг поняла, что именно было неладно.

– Подожди, я сейчас. – Голос ее звенел от напряжения, и она невольно напугала ребенка, но не смогла себя сдержать. Она вышла из палатки, стараясь ступать спокойно, уверенно, медленно, изо всех сил сдерживая себя. Лица родных Стэвина выдали их с головой.

– Где Травка?!

Аревин, стоявший спиной к Снейк, вздрогнул от ее тона. Седоволосый скорбно вздохнул и отвел взгляд.

– Мы очень испугались, – пояснил он. – Испугались, что она укусит ребенка.

– Это я. Я это сделал. Она ползла по его лицу, и я видел ее зубы… – Женщина положила руку на плечи светловолосого, и тот осекся.

– Где она?! – Снейк хотелось завизжать. Она едва сдержала себя.

Ей подали открытую коробку. Снейк взяла ее в руки и заглянула внутрь.

Травка лежала на дне, разрубленная почти пополам, кверху брюхом. Из раны вываливались внутренности. Снейк с дрожью увидела, как змейка легонько дернулась, высунула и быстро убрала язычок. Снейк издала какой-то хриплый звук, больше похожий на стон, чем на рыдание. Она от души понадеялась, что это лишь рефлекторное сокращение мышц, тем не менее взяла Травку в ладони, бережно, осторожно, и, склонившись над ней, прикоснулась губами к прохладным зеленым чешуйкам. Потом стиснула зубы – сильно, резко, перекусив Травке хребет у основания черепа, и холодная солоноватая кровь оросила ее язык. Если змея и была еще жива, то это убило ее мгновенно.

Она взглянула на родных Стэвина, на Аревина: мертвенная бледность покрывала их лица, но Снейк не тронул их страх, и ей было плевать на их сочувствие.

– Такое маленькое существо, – скорбно проговорила она, – Маленькое существо, которое было способно дарить покой и забвение. И только. – Снейк помолчала, глядя на людей, затем повернулась, чтобы уйти в палатку.

– Нет, стойте! – Седоволосый приблизился к ней и положил руку на плечо. Снейк отшвырнула ее. – Мы дадим вам все, что вы пожелаете. Только оставьте ребенка в покое.

Снейк задохнулась от ярости:

– Я должна погубить Стэвина из-за вашей тупости?!

Седоволосый сделал движение, чтобы удержать ее, но она изо всех сил толкнула его плечом в живот и, пулей влетев в палатку, пнула саквояж. Грубо потревоженный Песок яростно свернулся в кольцо на полу. Когда кто-то попытался войти, он зашипел и затрещал «погремушкой» с такой силой, что сама Снейк изумилась. Однако она даже не потрудилась обернуться. Нагнувшись, она украдкой вытерла слезы рукавом, прежде чем Стэвин успел заметить что-либо, и опустилась подле него на колени.

– Что-то случилось? – Конечно, он не мог не слышать возбужденные голоса на улице и возню.

– Ничего, малыш, – успокоила его Снейк. – А ты знаешь, что мы пришли к тебе через пустыню?

– Нет… – в восхищении прошептал мальчик.

– Было очень жарко, и совсем никакой еды. Вот Травка и отправилась на охоту. Она была просто ужасно голодная. Давай пока забудем о ней и начнем, хорошо? Я никуда от тебя не уйду.

Стэвин казался совершенно измученным. Он был явно разочарован, но у него не хватило сил возражать.

– Хорошо. – Голос его прошелестел, как песок, сыплющийся сквозь пальцы.

Снейк сняла Дымку с плеча и отдернула простыню. Опухоль выпирала из-под ребер, деформируя грудную клетку; она сдавлилвала жизненно важные органы, вытягивая из них соки, взрастая как на дрожжах, отравляя весь организм.

Придерживая Дымку у головы, Снейк пустила ее на грудь к ребенку, позволив кобре потрогать и понюхать его. Держать приходилось крепко: недавний скандал взбудоражил змею. Когда Песок затрещал «погремушкой», кобра вздрогнула.

Снейк погладила Дымку, успокаивая ее. Постепенно воспитанные, натренированные рефлексы возвратились, подавив природные инстинкты. Дымка замерла, когда ее язычок коснулся опухоли, и Снейк разжала пальцы.

Кобра отдернулась и ударила, как это делают все кобры, вонзив ядовитые зубы на всю глубину; потом отпустила Стэвина – и снова вонзила, для верности, и сжала челюсти, словно жуя свою жертву. Стэвин вскрикнул, однако руки Снейк крепко держали его.

Только когда кобра полностью опустошила смертоносные мешки, Снейк ослабила хватку и отпустила мальчика. Кобра подняла голову, огляделась, убрала капюшон и заструилась по полу, вытянувшись в почти идеально прямую линию, к саквояжу – чтобы нырнуть во тьму своего тесного отделения.

– Ну вот и все, Стэвин.

– Теперь я умру?

– Нет. – Снейк покачала головой. – Во всяком случае, не теперь. Думаю, через много-много лет. – Она достала из висевшего на поясе мешочка склянку с каким-то порошком. – Открой-ка рот.

Стэвин покорно повиновался, и Снейк насыпала порошка ему на язык.

– Это снимет боль.

Снейк положила кусочек мягкой ткани на неглубокие сдвоенные ранки, не вытирая кровь. И повернулась, чтобы уйти.

– Снейк! Ты разве уже уходишь?

– Я не уеду не попрощавшись. Даю тебе слово.

Ребенок откинулся на подушку, глаза его закрылись: лекарство брало свое.

Песок мирно лежал на полу, свернувшись кольцами. Снейк постучала по полу, подзывая его. Он подполз и неохотно позволил положить себя в саквояж. Снейк защелкнула застежку, подняла сумку. Но она показалась ей странно пустой и легкой.

На улице за палаткой послышался шум. Клапан палатки резко отдернулся: в проеме показались головы родных Стэвина и еще нескольких человек. Однако сначала в палатку просунулись палки.

Снейк поставила саквояж на пол.

– Все сделано.

Они вошли. Аревин был среди прочих, но руки его оставались пустыми.

– Снейк… – вымолвил он, и в голосе его прозвучало такое отчаяние, жалость и смятение, что Снейк не смогла до конца понять его чувства. Он оглянулся. За его спиной стояла мать Стэвина. Аревин обнял ее за плечи: – Он бы все равно умер. Независимо от того, что случилось сейчас, малыш бы не выжил.

Женщина в ярости отшвырнула его руку.

– А может, выжил бы. Болезнь могла пройти сама по себе! Мы… – Она не смогла продолжить: невыплаканные слезы, которые она пыталась скрыть, душили ее.

Снейк ощущала их движение: они подступали, они окружали ее. Аревин сделал было шаг вперед, но остановился. Он явно хотел, чтобы она сама оправдалась, защитила себя.

– Вы умеете плакать? Хоть кто-то из вас? – прошептала она. – Тогда плачьте – обо мне и о моей беде, о моем горе. Или о вас самих и вашей вине. Или о них – маленьких беззащитных созданиях и их муках… – Снейк чувствовала, как слезы струятся по ее щекам.

Но они не поняли ее. Вид ее слез оскорблял их чувства. Люди отступили, все еще боясь ее, однако пытаясь собрать свою волю. Снейк больше не было нужды сохранять деловитое спокойствие, которое она, словно маску, нацепила на себя ради ребенка.

– Какие же вы глупцы!.. – Голос ее сорвался. – Стэвин…

И тут в палатку хлынул слепящий солнечный свет.

– Пропустите меня! – послышался чей-то повелительный голос.

Люди, окружавшие Снейк плотным кольцом, расступились, давая проход предводительнице. Та вошла и встала подле Снейк, не обращая внимания на саквояж, который почти что касался ее ноги.

– Стэвин будет жить? – Голос ее был тихий, спокойный, почти ласковый.

– Я не могу пока сказать наверняка, – ответила Снейк. – Но думаю, да.

– Уходите все. Оставьте нас наедине.

Люди осознали смысл ответа Снейк скорее, чем приказание предводительницы. Наконец они, растерянно озираясь, опустили палки и медленно, друг за другом, потянулись к выходу из палатки. Только Аревин остался.

Силы, поддерживавшие Снейк в минуты опасности, иссякли, ноги у нее подкосились. Она уткнулась лицом в ладони, склонившись над саквояжем. Предводительница опустилась перед ней на колени – прежде чем Снейк успела остановить ее.

– Благодарю тебя… – прошептала она. – Благодарю. Поверь, мне очень жаль, что так вышло… – Предводительница обняла Снейк и привлекла ее к себе, и Аревин, встав на колени, тоже обнял ее. Снейк била нервная дрожь, и так они стояли, обнявшись втроем, пока рыдания Снейк не утихли.

Потом Снейк заснула, буквально свалившись от изнеможения, в палатке рядом со Стэвином, держа мальчика за руку. Люди племени наловили для Песка и Дымки множество маленьких зверьков. Они дали Снейк пищу и все, что ей было нужно, и даже воду – столько, что она даже смогла искупаться, хотя это, наверное, полностью истощило их запасы.

Проснувшись, она обнаружила рядом с собой Аревина. Тот спал, распахнув балахон, потому что в палатке было ужасно жарко, и пот заливал его грудь и живот. Жесткое, суровое лицо его смягчилось во сне, и он казался усталым и беззащитным. Снейк хотела было разбудить его, но потом передумала, и, покачав головой, повернулась к Стэвину.

Она ощупала опухоль. Опухоль словно подтаяла, съежилась, рассасываясь под воздействием преобразованного яда кобры. Это немного утешило убитую горем Снейк. Она убрала светлые волосы со лба ребенка.

– Я больше не буду говорить неправду, малыш, – прошептала она. – Мне пора. Я не могу здесь оставаться. – Снейк необходимо было отдохнуть, хотя бы еще дня два-три, чтобы окончательно справиться с действием яда песчаной гадюки, но лучше она поспит в каком-нибудь другом месте. – Стэвин!

Он отозвался, все еще во власти сна:

– У меня уже не болит.

– Я очень рада.

– Спасибо тебе.

– Прощай, Стэвин. Когда проснешься, помни, что я тебя будила. Я не ушла не попрощавшись.

– До свидания, – пробормотал он, снова погружаясь в дрему. – До свидания, Снейк. До свидания, Травка. – Глаза мальчика закрылись.

Снейк подняла с пола саквояж и с минуту стояла, глядя на Аревина. Он не пошевелился. Раздираемая сожалением и благодарностью, Снейк выскользнула из палатки.

Надвигались сумерки, неся с собой длинные, неясные тени. Снейк отыскала своего тигрового пони, привязанного рядом с охапкой соломы и посудиной с чистой водой. Рядом с ним на земле стояли раздувшиеся от воды бурдюки; через луку седла были перекинуты новые балахоны, хотя Снейк отказалась от платы. Зачуяв хозяйку, пони издал негромкое ржание. Снейк почесала его полосатые уши, затянула подпруги и приторочила к седлу поклажу. Ведя пони под уздцы, она побрела туда, откуда пришла, – на восток.

– Снейк!..

Снейк перевела дыхание и оглянулась: Аревин стоял спиной к солнцу, и лучи его обрамляли фигуру юноши алым ореолом. Волосы рассыпались по плечам, смягчая суровое выражение лица.

– Ты должна уйти?

– Да.

– Я думал, ты не уйдешь, пока… Я так надеялся, что ты побудешь у нас хотя бы еще немного. Здесь есть другие племена, другие кланы, они тоже нуждаются в твоей помощи.