Последний арендатор: Подслушано у костра

– Добрый день! – окликнул я ее через забор. – Можно познакомиться? Я ваш новый сосед.

Она выглянула из-за яблони. Лет семидесяти, седая, в фартуке. Обычная бабушка. Только глаза… глаза у нее были испуганные.

– А, новенький, – сказала она. – Я – Зинаида Петровна. Заходите, заходите. Чаю попьем.

Дом внутри уютный, чистенький. Пахнет пирогами и нафталином. Тетя Зина поставила самовар, достала варенье.

– Как дом-то? – спросила она, не глядя на меня изучающе. – Понравился?

– Хороший дом. Большой.

– Большой, – согласилась она. – Просторный. Только вот…

Она замолчала, занялась чашками.

– Что «только вот»?

Тетя Зина вздохнула.

– Да ничего. Старая я стала, всякие глупости в голову лезут.

– Какие глупости?

Она долго молчала глядя в окно. Потом села напротив, посмотрела мне в глаза.

– Сынок, а вы надолго к нам?

– Пока не знаем. А что?

– Да так. Просто… этот дом… он не очень… как бы это сказать… не очень счастливый.

У меня похолодело в груди.

– В каком смысле?

– В прямом. Семьи там не задерживаются. Съезжают быстро. И всегда… всегда что-то случается.

– Что случается?

Тетя Зина снова встала, снова подошла к окну. Постояла, глядя на наш дом.

– Я здесь с пятьдесят седьмого года живу. Это место помню еще девочкой. Здесь долго пустырь стоял, с развалившимся фундаментом. А потом участок разровняли, фундамент востановили и построили его, дом этот. В восьмидесятых.

– И что?

– А то, что под ним… в фундаменте этом… под ним кое-что осталось. Старое. Страшное.

Она вернулась к столу, налила чай.

– В сорок седьмом году здесь стоял барак. Для спецпереселенцев. Знаете, что это такое?

Я кивнул. Репрессированных туда ссылали.

– Зима была страшная. Люди мерли как мухи. А тут еще… тут еще одну семью… особо наказали.

– Как «особо»?

Тетя Зина помолчала.

– Кротовы были. Василий, Анна и трое детишек. Коля – девять лет, Вера – семь, Миша – пять. Обвинили их в связях с белофиннами. Враги народа, значит.

– И что с ними сделали?

– Заперли. В подвале. Заперли и… замуровали.

Чашка выскользнула из моих рук, разбилась о пол.

– Живьем?

– Живьем. Для острастки другим. Чтобы знали – что бывает с предателями.

В голове у меня зашумело.

– Это… это правда?

– Правда, сынок. Я тогда маленькая была, но помню как местные сторожил рассказывали. Как они кричали первые дни. Как стучали. А потом… потом стихли.

– И что… что стало с барaком?

– Снесли в пятьдесят четвертом. После смерти Сталина. Но фундамент остался. И подвал. А потом на этом же месте построили вот этот новый дом. Прямо поверх.

Я сидел, не в силах пошевелиться.

– Зинаида Петровна… а вы знаете, что там сейчас происходит?

Она посмотрела на меня долгим взглядом.

– Знаю. Все мы знаем. Слышим по ночам.

– Что слышите?

– Голоса. Плач. Стук. Они… они не успокоились. Не могут.

– Но почему вы молчали? Почему не предупредили?

Тетя Зина горько усмехнулась.

– А кому говорить? Полиции? Властям? Да они же сами тогда это делали. Их детки и внуки теперь начальники. Думаете, они признаются?

– Но люди… семьи, которые там жили…

– А что люди? Съедут – и забудут. Не захотят вспоминать. А мы… мы остаемся. И молчим. Потому что привыкли молчать.

Она встала, начала убирать осколки чашки.

– Сынок, у вас дочка есть?

– Есть. Катя, семь лет.

– Дети быстро чувствуют. Она уже… уже что-нибудь говорила?

Я вспомнил первый вечер. «Дети хотят домой. Они ждали нас».

– Говорила.

– Уезжайте, – тихо сказала тетя Зина. – Пока не поздно. Уезжайте и не оглядывайтесь.

– А если не можем? Если деваться некуда?

Она долго молчала. Потом подошла к старому комоду, достала что-то завернутое в тряпицу.

– Тогда… тогда возьмите это.

Развернула. В тряпице лежала старая фотография. Черно-белая, выцветшая. На ней – семья. Мужчина, женщина, трое детей. Одеты просто, по-деревенски. Лица усталые, но живые.

– Это они. Кротовы. Последняя фотография перед… перед тем, как их забрали. Мне моя мама ее передала. Она дружила с Анной Кротовой. Ее эта история тогда сильно подкосила морально. Она не могла всю жизнь себе простить, что никак не смогла им помочь… Только еду и воду тайком первое время и могла им передавать, через вентялицонное крохотное оконце…

Я взял снимок. Дети на фото смотрели прямо в объектив. Серьезные, взрослые глаза в детских лицах.

– Зачем мне это?

– Не знаю. Но… но может, если они увидят, что их помнят… может, успокоятся.

– Вы верите в это?

– Я не знаю, во что верить, сынок. Почти семьдесят лет живу рядом с этим домом. Семьдесят лет слышу их голоса. И понимаю только одно – они не ушли. И не уйдут. Пока их не… не отпустят.

– Как отпустить?

– Не знаю. Может, признать правдой то, что с ними сделали. Может, просто… просто сказать им, что мы помним.

Я спрятал фотографию в карман.

– Спасибо.

– Не за что. И… и будьте осторожны. Особенно с девочкой. Они… они любят детей. Детские души чище, им легче… легче говорить с ними.

Я вышел от тети Зины с тяжелым сердцем. Теперь я знал правду. Знал, кто лежит за той кирпичной стеной в нашем подвале.

Семья Кротовых. Замученная, замурованная, забытая.

И они не ушли.

Они ждали.

____________________

Андрей замолчал. Достал из кармана что-то маленькое, показал туристам. Старая фотография, потрепанная, выцветшая.

– Вот она. Та самая фотография. До сих пор ношу с собой.

Лена взяла снимок, посветила на него телефоном. На фото – семья из пяти человек. Лица размыты временем, но глаза… глаза все еще смотрели.

– Боже мой, – прошептала она. – Дети такие маленькие…

– Коля, Вера, Миша, – перечислил Андрей. – Девять, семь и пять лет. Как моя Катя.

Максим нахмурился:

– А может, бабушка просто… ну, разные истории рассказывают. Старые люди.

Андрей посмотрел на него.

– Может. Только вот я потом в архивах проверял. Все правда. До последней запятой.

Он забрал фотографию обратно.

– А вечером того же дня… вечером Катя начала разговаривать с ними. Всерьез разговаривать.

ГЛАВА 5: КАТИНЫ ИГРЫ

– Дети… они быстрее чувствуют неладное. И быстрее привыкают. Катя начала играть с ними на третий день. Мы думали – воображаемые друзья…

Андрей покачал головой, глядя в огонь.

– А знаете, что самое страшное в детях? Они не боятся того, чего боимся мы. Мертвые для них – просто другие дети. Которым тоже скучно, тоже хочется играть.

Он помолчал.

– Если бы мы тогда поняли… если бы остановили это как-то сразу…

____________________

Вернувшись от тети Зины, я застал дома странную картину. Катя сидела на полу в гостиной и тихо разговаривала. Сама с собой, как мне показалось.

– С кем ты играешь, солнышко? – спросил я.

– С Колей, Верой и Мишей, – ответила она, не поднимая головы. – Они пришли познакомиться.

У меня мурашки побежали по спине. Коля, Вера, Миша – те самые имена, которые назвала тетя Зина. Откуда Какя могла про них узнать?

– А где они?

Катя показала рукой в разные стороны.

– Коля вон там сидит, на диване. Вера рядом с тобой стоит. А Миша… – она посмотрела в угол, – Миша там, у окна.

Я оглянулся. Никого. Пустая комната. Но Катя смотрела на эти места так внимательно, так сосредоточенно, как будто действительно кого-то видела.

– И о чем вы разговариваете?

– Они рассказывают, как жили раньше. У них тоже был папа и мама. Но их… их забрали.