Архивариус Вечности

Владимир Кожевников

Архивариус Вечности

Глава 1 Саркофаг из Звездной Пыли

Звезда умирала. Не с грохотом сверхновой, а с изысканной, медленной агонией старого актера, знающего, что финальный акт должен быть безупречен. Система NGC-7347-B. Корабль «Память», левиафан из сплавов и титанического горя, завис на краю гелиосферы угасающего солнца. Его золотисто-красный свет лизал борта, заливая командную палубу цветом расплавленной меди и старой крови. Воздух висел неподвижно – стерильный, вымороженный до скрипа в легких, словно сама вечность выдохнула здесь в последний раз. Где-то в глубинах корабля, в заброшенных жилых секторах, гудели вхолостую системы вентиляции, гоняя пыль десятилетий по пустым коридорам. Звук этот, знакомый до боли, был саундтреком к бесконечности.

Лекс стоял у панорамного визора. Не человек. Не совсем. Архивариус. Последний страж. Его тело, застывшее в вечном расцвете тридцати с небольшим лет, было лишь удобной оболочкой для невообразимого груза – памяти. Он чувствовал тепло того далекого заката на коже – тысячу лет назад, где-то над Средиземным морем. Шершавый камень под ладонью, запах сосны и соли, пронзительные крики чаек, разрезающих багряное небо. Лира, прижавшись к нему плечом, шептала: «Смотри, кажется, завтра будет ветер…» И этот миг – покой, уверенность, дыхание мира, живого и бесконечного – вспыхнул в нем сейчас с такой силой, что сердце сжал спазм. Контраст был невыносим: там – жизнь, здесь – золотисто-красный свет умирающей звезды, заливающий пустую палубу, как кровь на мраморе гробницы.

«Последний Закат», – подумал он, и мысль обожгла, как прикосновение к раскаленному металлу. Не звезды. Человечества. Он был здесь. Видел, как угасали огни городов – сначала редкие пятна тьмы на ночных континентах, потом черные провалы, пожирающие целые страны. Видел, как океаны, синие и бескрайние, превращались в кислые лужи, покрытые радужной пленкой токсичных водорослей. Видел последние корабли, набитые отчаянием и слепой надеждой, как они рвали гравитационные путы родной планеты, оставляя позади серый, умирающий шар. Он видел все. Каждый вздох, каждую слезу, каждый последний стон. И нес это в себе – вечный, непрошенный свидетель.

На «Памяти» тихо. Слишком тихо. Гул двигателей низкой частоты – вечный басовый фон – и щелчки автоматики, отсчитывающей секунды вечности. Как капли воды в каменном колодце. Последний смертный экипаж… Капитан Элис. Ее руки, когда-то твердые и уверенные на штурвале, теперь дрожали от болезни Паркинсона, которую медицина так и не победила до конца. Но решимость в ее глазах была важнее трясущихся пальцев. Она выбрала «Отключение» неделю назад. Ее сознание, последняя искра смертного разума, теперь пылилась в крио-цифровых катакомбах корабля-мавзолея. Лекс остался один. Физически, окончательно, необратимо. «Память» несла в своих недрах ДНК всего живого, что удалось спасти, библиотеки знаний, оцифрованные умы великих и простых. Но живого дыхания, тепла другого тела, взгляда, полного понимания (или хотя бы непонимания!) – этого не было. Только ледяной вакуум одиночества.

Лекс провел рукой по холодному интерфейсу командного кресла Элис. Автоматика мягко подсветила панели, предлагая варианты действий: «Диагностика систем архива», «Проверка криостабильности ДНК-банка», «Рутинное сканирование сектора». Он резко дернул руку назад, как от огня. Ритуалы обслуживания? Проверка каталогов? Все это было бессмысленным шевелением в гробу. Его пальцы непроизвольно сжались. Всплыл образ – не запись, а живая память. Комната на орбитальной станции «Рассвет». Элис, еще молодая, сильная, смеется, разливая по бокалам что-то запретно-крепкое, добытое у марсианских грузчиков. Искры в глазах, уверенность: «Мы прорвемся, Лекс! Новые миры!» И тут же – контраст: та же Элис, седая, трясущаяся, ее голос в последней записи, хриплый, но не сломленный: «Не заставляй меня гнить в этой оболочке. Отпусти.» Корабль был идеальным саркофагом. А его миссия – бессмысленным ритуалом для зрителя, которого нет.

Глава 2 Письма в Черную Бездну

Галактика Млечный Путь была для Лекса гигантским кладбищем под куполом вечной ночи. Он знал координаты руин десятков тысяч цивилизаций, как старый смотритель музея знает каждый экспонат. Одни погибли в огне войн – их миры до сих пор светились в телескопах радиоактивным заревом. Другие угасли от скуки или бессмысленности – их пустые города заносила космическая пыль, а спутники продолжали бесцельно кружить по орбитам. Третьи растворились в трансцендентных энергиях, недоступных его пониманию – лишь странные аномалии пространства намекали на их бытие. Все они были мимолетными искрами в вечной ночи. Как и человечество. Его человечество.

Он управлял «Памятью», следуя древней программе, выжженной в его собственном сознании: «Искать. Сохранять. Передавать». Но передавать было некому. Пустота за иллюминатором была зеркалом пустоты внутри. Он ловил себя на том, что часами смотрел на навигационные звезды – Сириус, Вегу, Арктур – пытаясь забыть их имена, историю их систем, которую он тоже знал. Безуспешно. Память была не библиотекой, а живым, дышащим чудовищем внутри него. Он мог по желанию вызвать запах свежескошенной травы на лужайке своего детства в Альпах (теперь – безжизненные скалы, изъеденные кислотными дождями) или ощутить ледяной ужас, когда его первый корабль, «Заря», разорвало гравитационной аномалией на краю туманности Ориона.

«Система протоколирования активирована,» – прозвучал нейтральный голос корабельного ИИ, «Аудиоканал открыт».