Полная версия
Глава 2. Невидимые гири
Вечернее солнце уже почти скрылось за крышами домов, бросая длинные, причудливые тени на асфальт. Троица – Мария, Мика и Влад – шла по тихой улочке, удаляясь от шумной школы. Влад семенил чуть позади Марии, стараясь не отставать, но и не слишком приближаться, словно боясь нарушить невидимую границу. Мика шла сбоку от Марии, то и дело бросая любопытные взгляды то на нее, то на Влада.
«Ты сегодня какой-то особенно бледный, Влад, – неожиданно произнесла Мария, не поворачивая головы. Голос ее был на удивление ровным, почти заботливым, лишенным обычной ледяной отстраненности. – Они тебя сильно достали перед тем, как мы подошли?»
Влад вздрогнул от неожиданности, что к нему обратились, да еще и таким тоном. Он торопливо поднял голову.
«Н-нет… то есть, да… немного. Но ничего страшного, правда. Я привык». Последние слова прозвучали тихо, почти шепотом.
«Привыкать к такому не стоит», – так же спокойно заметила Мария. Она замедлила шаг, и Влад с Микой невольно сделали то же самое. «Это неправильно. Никто не должен привыкать к тому, что его унижают».
Влад посмотрел на нее с удивлением и проблеском какой-то робкой надежды в глазах. Может быть, она действительно… сочувствует?
«Я… я не знаю, что делать», – пробормотал он, снова опуская взгляд.
«Иногда нужно просто дать понять, что ты не будешь это терпеть», – Мария остановилась и повернулась к нему. Ее взгляд был прямым и внимательным, но без тепла. Скорее, как взгляд исследователя, изучающего интересный образец. «Или найти того, кто поможет тебе это сделать».
Она сделала небольшую паузу, словно давая Владу обдумать ее слова.
«Ты ведь понимаешь, Влад, что такие… инциденты, как сегодня, они не бесплатны? Для меня, я имею в виду».
Влад тут же напрягся, его короткая эйфория от неожиданной «поддержки» мгновенно улетучилась. Он знал этот тон. Это было преддверие очередной «просьбы».
«Я… я понимаю, Маша. Я все сделаю. Что нужно?» – его голос снова стал заискивающим.
«Пока ничего конкретного», – Мария чуть улыбнулась, но улыбка эта не коснулась ее глаз. «Просто помни, что долг растет. И когда придет время его отдать, просьба может быть… немного масштабнее, чем обычно. Ты справишься?»
В ее голосе не было угрозы, скорее деловая констатация. Но Влад почувствовал, как по спине пробежал холодок. «Масштабнее» – это могло означать что угодно. Он знал, что Мария никогда не просила ничего просто так. И ее «просьбы» иногда бывали весьма… специфическими.
«Я… я постараюсь, Маша», – выдавил он.
Мика, до этого молча слушавшая их разговор, не выдержала.
«Маш, а что за просьба такая? Что ты задумала?» – ее любопытство пересилило обычную робость.
Мария медленно перевела взгляд на Мику. Взгляд был мягким, почти ласковым, но с едва заметным холодком.
«Мика, милая, – она протянула руку и легонько коснулась щеки подруги, – есть вещи, которые тебя не касаются. Просто потому, что так будет лучше. Для всех. Договорились?»
Это было сказано так нежно, что почти походило на заботу. Но Мика поняла намек. Это было вежливое, но твердое «не лезь». Она тут же сникла, почувствовав себя лишней, отодвинутой на второй план.
«Д-да, конечно, Маш. Я поняла», – пробормотала она, отводя взгляд.
В воздухе повисло напряжение. Мария явно что-то замышляла, и это «что-то» было связано с Владом. И, судя по всему, это было что-то серьезное.
«Ну, мне сюда», – Влад остановился у обшарпанного подъезда старой пятиэтажки, которая разительно контрастировала с элитными новостройками, где жила Мария. Он выглядел еще более потерянным и испуганным, чем обычно.
«Спасибо еще раз, Маша. И… до свидания, Мика».
«Пока, Влад», – сказала Мария ровным тоном. «Не забывай о нашем разговоре».
Влад кивнул и быстро скрылся в темном проеме подъезда, словно убегая от чего-то.
Мария и Мика остались одни. Некоторое время они шли молча. Мика чувствовала себя неловко, но боялась нарушить молчание Марии. Она знала, что сейчас лучше не задавать вопросов.
Наконец, когда они уже подходили к дому Марии, Мика нерешительно спросила:
«Маш… ты ведь не будешь его… ну… во что-то плохое втягивать? Влада?»
Мария усмехнулась, но это была скорее гримаса.
«Плохое, Мика, – это очень относительное понятие. Иногда то, что кажется плохим, может привести к чему-то… необходимому. Или даже хорошему. Для кого-то».
Она остановилась у своей парадной, такой же безупречной и холодной, как и ее квартира.
«Иди домой, Мик. И не думай слишком много. Это вредно для цвета лица».
С этими словами она повернулась и вошла в подъезд, оставив Мику одну на улице, наедине с ее догадками, страхами и неотступным ощущением, что Мария затеяла какую-то очень опасную игру, в которой Влад был лишь пешкой. А может, и не только он.
Когда-то давно, в те времена, которые сейчас казались ей наивными и почти смешными, Мария действительно представляла себе это. Свою смерть. Не как трагедию, а как спектакль. Она видела заплаканные лица родителей, их запоздалое раскаяние, их горькое осознание того, кого они потеряли. Это были типичные, почти шаблонные фантазии недолюбленного подростка, отчаянно жаждущего хоть какого-то эмоционального отклика, пусть даже такого – посмертного. Она часами прокручивала в голове эти сцены, смакуя каждую деталь: цветы на могиле, слезы матери, ссутулившуюся фигуру отца. Это приносило ей странное, извращенное утешение.
Но это было раньше.
Все изменилось после одного фильма. «Пленницы». С Хью Джекманом. Фильм, который она посмотрела случайно, поздно ночью, когда родители уже спали или, что вероятнее, были заняты очередным раундом своей тихой войны. Она не ожидала, что он так ее зацепит. Но он зацепил. Не сюжетом, не актерской игрой, а одной единственной, но всепоглощающей идеей.
Похищение.
Не смерть, где все заканчивается, где нет шанса на исправление. А именно похищение. Длительное, мучительное ожидание. Страх. Надежда. И, главное, – то, как это меняет людей. Как это заставляет их отбросить все наносное, все мелкие обиды и ссоры, и сосредоточиться на единственном – на спасении ребенка.
Мария смотрела на экран, и в ее голове рождалась новая мечта, куда более изощренная и, как ей казалось, куда более действенная, чем банальная фантазия о собственной смерти. Она видела, как ее родители, обычно такие холодные и отстраненные, объединяются перед лицом общей беды. Как они забывают о своих бесконечных претензиях друг к другу, потому что есть нечто более важное – их дочь, их Маша, которая в опасности. Она представляла их бессонные ночи, их отчаянные поиски, их молитвы. И, конечно, момент ее спасения. Слезы радости, объятия, слова любви, которые она так никогда и не слышала в реальности. Примирение. Не только с ней, но и между собой. Их разрушенная семья, склеенная страхом и облегчением.
Эта новая мечта вытеснила старую. Смерть казалась теперь слишком грубым, слишком топорным инструментом. Похищение же – это было искусство. Это была драма с напряженным сюжетом, с катарсисом в финале. И она, Мария, будет режиссером этой драмы.
План начал формироваться постепенно, обрастая деталями, как снежный ком. Она изучала криминальные хроники, читала статьи о похищениях, смотрела документальные фильмы. Не из праздного любопытства, а с холодным, аналитическим расчетом. Она обращала внимание на ошибки похитителей, на реакцию жертв, на действия полиции и, главное, на поведение родственников.
Ее комната стала ее штабом. На пробковой доске над столом, среди вырезок с цитатами из любимых книг и фотографий каких-то мрачных, атмосферных пейзажей, начали появляться новые элементы: схемы, карты, списки. Она продумывала все до мелочей.
Место. Это должно было быть что-то заброшенное, но не слишком удаленное, чтобы «похитителям» было удобно ее там «держать». Старый дачный домик, принадлежавший когда-то дедушке Вадима, казался идеальным вариантом. Вадим как-то обмолвился, что туда уже много лет никто не ездит.
Улики. Нужно было оставить что-то, что указывало бы на борьбу, на насильственное похищение. Порванная одежда, следы крови (она уже знала, где достать немного свиной крови на рынке – это было почти смешно в своей кинематографичности).
Записка с требованиями. Текст должен был быть таким, чтобы не оставлял сомнений в серьезности намерений «похитителей», но и не был слишком абсурдным. Никаких миллионов долларов, которых у ее родителей, несмотря на их достаток, могло и не быть в свободном доступе. Скорее, что-то более реалистичное, но все равно достаточно существенное, чтобы заставить их понервничать и действовать.
«Похититель». Изначально она думала сделать все сама, инсценировать исчезновение. Но это было бы не так эффектно. Нужен был сообщник. И Влад подходил на эту роль идеально. Запуганный, зависимый, готовый на все ради ее расположения. Он будет идеальной марионеткой, исполнителем ее воли. Он будет ее «голосом», ее «руками».
Сроки. Не слишком долго, чтобы не довести родителей до настоящего отчаяния или инфаркта. Но и не слишком коротко, чтобы они успели прочувствовать всю гамму эмоций, успели осознать, как она им дорога. Неделя. Может быть, десять дней. Этого должно было хватить.
Мария сидела за своим столом, глядя на разложенные перед ней бумаги и схемы. В ее глазах горел холодный, расчетливый огонь. Она не чувствовала ни страха, ни сомнений. Только предвкушение. Предвкушение того, как ее «идеальный сценарий» воплотится в жизнь. Как она, наконец, станет видимой. Как она заставит их почувствовать.
Мечты о смерти остались в прошлом. Теперь она планировала не исчезнуть навсегда, а лишь пропасть на время. Чтобы потом вернуться – другой, значимой, любимой.
И цена, которую придется заплатить за это, ее не волновала. Во всяком случае, пока.
Комната Марии была ее крепостью, ее личным пространством, и это ощущалось в каждой детали. Она не страдала от той стерильной, выхолощенной безупречности, которая царила в остальной квартире и так давила на Марию. Здесь, в ее мире, был допустим легкий, живой беспорядок – тот самый, который говорит не о неряшливости, а о том, что пространством пользуются, в нем живут, дышат, думают.
Стены были выкрашены в глубокий, насыщенный сине-серый цвет, который создавал ощущение уюта и одновременно настраивал на сосредоточенность. Этот цвет поглощал излишний свет из большого окна, делая комнату немного сумрачной даже днем, что Марии нравилось.
Кровать, застеленная мягким пледом крупной вязки цвета темного изумруда, не всегда была идеальной. Часто на ней можно было увидеть раскрытую книгу, оставленную на том месте, где чтение было прервано, или ноутбук, небрежно прикрытый после ночного киносеанса. Подушки, несколько штук разного размера и фактуры, могли быть сбиты или небрежно разбросаны. Это не было неряшливостью – скорее, свидетельством того, что кровать была не просто местом для сна, а пространством для отдыха, размышлений, погружения в другие миры.
Письменный стол из темного дерева, массивный и основательный, был центром ее интеллектуальной жизни. Да, на нем царил определенный порядок: стопки тетрадей, учебников, органайзер с ручками и карандашами. Но рядом с этим строгим порядком могли лежать несколько листов с быстрыми набросками, исписанных вдоль и поперек, чашка с недопитым остывшим чаем, или несколько фотографий, не нашедших пока своего места на пробковой доске. Это был творческий хаос, контролируемый и осмысленный.
На спинке единственного стула – старого, деревянного, с удобной, чуть потертой кожаной обивкой, который она когда-то отвоевала у родителей, собиравшихся его выбросить, – могла висеть вчерашняя футболка или толстовка. Мария не стремилась к тому, чтобы каждая вещь немедленно отправлялась в шкаф. Она не была к себе излишне строга в этих мелочах, не страдала перфекционизмом, который превращает жизнь в вечную борьбу с энтропией. Одежда на стуле – это просто одежда, которая будет надета завтра или отправлена в стирку чуть позже. Ничего более.
Книжные полки, занимавшие почти всю стену напротив кровати, были забиты до отказа. Здесь соседствовали классика и современная проза, философские трактаты и сборники стихов, детективы и психологические триллеры. Книги стояли не всегда ровно, некоторые были заложены случайными бумажками, у некоторых были потрепаны уголки – явные признаки того, что их часто читали и перечитывали. На одной из полок, среди книг, примостилась небольшая коллекция странных сувениров: старый компас, несколько необычных камней, засушенный цветок под стеклом. Мелочи, каждая из которых имела свою историю, свою эмоциональную привязку.
На полу, возле кровати, лежал небольшой, но мягкий ковер с геометрическим узором. На нем тоже иногда можно было найти следы ее присутствия – забытый блокнот, наушники, или даже пару носков, скинутых перед сном.
Все это – раскрытая книга, одежда на стуле, случайная чашка на столе – не создавало ощущения запущенности. Наоборот, это говорило о том, что Мария чувствовала себя в своей комнате свободно и комфортно. Она не была зациклена на идеальной чистоте ради самой чистоты. Ее порядок был функциональным, живым. Она не была распущена, грязи или пыли в ее комнате не было. Просто она позволяла себе эту легкую степень бытового «шума», которая делала ее пространство по-настоящему ее. Это была здоровая ментальная связь с миром, где не все должно быть выверено до миллиметра, где есть место спонтанности и маленьким несовершенствам, которые и делают жизнь настоящей.
Ее комната была отражением ее внутреннего мира – сложного, многослойного, не всегда удобного для других, но абсолютно органичного для нее самой. Место, где она могла быть собой, без масок и притворства, которые приходилось носить за ее пределами.
Из гостиной доносился приглушенный, но настойчивый гул родительских голосов – очередной раунд их бесконечного словесного поединка. Мария, стоя у двери своей комнаты, прислушалась. Сегодня, похоже, темой вечера снова была «неблагодарность» и «недооцененность». Классика.
«…я просто не понимаю, Игорь, как можно быть настолько слепым! Я всю себя посвящаю этому дому, этой семье, а в ответ – только упреки и недовольство!» – Голос Елены был на грани срыва, но она все еще старалась держать его под контролем, не переходя на крик. Звук был такой, словно она мерила шагами гостиную, ее каблуки тихо цокали по паркету.
«Посвящаешь? Лена, не нужно этих театральных жестов. Ты живешь в свое удовольствие, и это прекрасно. Но не надо выставлять это как жертву вселенского масштаба», – Игорь отвечал с ледяным спокойствием, которое, Мария знала, бесило мать еще больше, чем открытая агрессия. Он, скорее всего, сидел в своем любимом кресле, листая какой-нибудь финансовый журнал или планшет, лишь изредка поднимая глаза.
Марии нужно было поесть. Желудок неприятно сводило от голода после скудного обеда в «Ателье». Но перспектива оказаться между молотом и наковальней родительского конфликта была еще хуже. Значит, операция «Ниндзя на кухне».
Она приоткрыла дверь своей комнаты, стараясь, чтобы та не скрипнула. Коридор был погружен в полумрак, освещаемый лишь тусклым светом, пробивающимся из гостиной. Мария на цыпочках, как заправский разведчик, двинулась в сторону кухни. Каждый шаг был выверен, каждое движение – рассчитано. Паркет под ногами предательски поскрипывал, и она старалась наступать на доски ближе к стене, где они меньше «играли».
«Жить в свое удовольствие? Это ты так называешь вечные попытки соответствовать твоим завышенным стандартам? Твоим «нужным» людям, перед которыми я должна изображать идеальную жену идеального мужа?» – Елена явно подходила к точке кипения. Ее голос стал выше и резче.
Мария достигла арки, ведущей на кухню. Кухня, как и гостиная, была просторной и безупречно чистой. Холодный блеск нержавеющей стали, темные глянцевые фасады шкафов, каменная столешница. Она быстро скользнула к огромному двухдверному холодильнику, стараясь не производить лишнего шума.
«Лена, если тебе так тяжело «изображать», может, не стоит? Будь собой. Хотя, боюсь, это зрелище понравится еще меньшему количеству людей», – Игорь нанес очередной точный, ядовитый укол.
Дверца холодильника открылась с тихим шипением. Мария быстро окинула взглядом полки. Вот оно – вчерашняя лазанья в контейнере. Идеально. Она быстро достала контейнер, стараясь не греметь посудой. Рядом стоял пакет с яблочным соком. Тоже хорошо.
«Ты невыносим, Игорь! Просто невыносим! Ты никогда не ценил и не будешь ценить ничего, что я делаю! Для тебя главное – это твоя работа, твои деньги, твой имидж!» – Голос Елены дрогнул. Кажется, она была близка к слезам. Или к тому, чтобы что-нибудь разбить.
Мария аккуратно закрыла холодильник. Теперь нужно было найти тарелку и вилку. Ящик с приборами открылся с предательским лязгом. Мария замерла, прислушиваясь. Но родители, поглощенные своей ссорой, кажется, ничего не заметили. Она быстро схватила необходимое.
«А что, по-твоему, обеспечивает твое «соответствие стандартам» и возможность не думать о хлебе насущном, Лена? Моя любовь к искусству? Или мои глубокие философские изыскания?» – Сарказм в голосе Игоря был густым, как патока.
Контейнер с лазаньей, тарелка, вилка, пакет сока – все это Мария прижимала к себе, стараясь, чтобы ничего не упало и не издало лишнего звука. Теперь обратный путь – самый опасный участок.
Она снова на цыпочках выбралась из кухни в коридор. Голоса из гостиной стали громче, напряжение нарастало.
«Ты просто эгоист, Игорь! Зацикленный на себе эгоист, которому плевать на чувства других!» – Елена почти кричала.
«А ты – королева драмы, Лена! Готовая устроить трагедию из-за любого пустяка, лишь бы привлечь к себе внимание!» – Игорь тоже повысил голос.
Мария почти достигла спасительной двери своей комнаты. Последние несколько шагов. Она уже чувствовала себя в безопасности.
Она проскользнула в комнату, тихо прикрыв за собой дверь. Щелчок замка показался ей самым сладким звуком на свете. Она прислонилась спиной к двери, переводя дух. Успех!
Свой «ужин» она поставила на письменный стол. Лазанья была холодной, но сейчас это было неважно. Главное – она была в своем убежище, вдали от их бесконечной, бессмысленной войны.
А из-за двери все еще доносились приглушенные обрывки их ссоры, как далекий, неприятный шум, который, увы, был неотъемлемой частью саундтрека ее жизни. Но сейчас, по крайней мере, она могла его игнорировать. Или попытаться.
Мария съела свою холодную лазанью прямо из контейнера, запивая яблочным соком из пакета. Тарелку и вилку она оставила на столе – уберет утром. Сейчас у нее были дела поважнее, чем мытье посуды. Главное – Влад.
Завтра. Завтра нужно было все ему объяснить. Или, точнее, не объяснить, а поставить перед фактом. Так, чтобы у него не возникло даже мысли отказаться. Мария знала его слабости. Его страх перед ней, смешанный с каким-то извращенным обожанием. Его патологическую неспособность говорить «нет» тем, кого он считал сильнее себя. Его отчаянное желание быть хоть кому-то нужным, хоть в какой-то роли.
Она подошла к пробковой доске. Ее палец скользнул по фотографии Влада – вырезанной из какой-то старой школьной газеты, где он стоял в общей массе учеников, почти невидимый, сжавшийся. Жалкий. Идеальный инструмент.
«Не знаю как, но нужно…» – прошептала она сама себе, повторяя мысль, которая крутилась у нее в голове. Это "как" было ключевым. Прямой приказ? Угроза? Обещание? Скорее всего, комбинация всего этого. Нужно было найти правильный баланс между давлением и иллюзией выбора. Дать ему почувствовать, что, согласившись, он не просто выполняет ее волю, а делает что-то важное, значимое. Может быть, даже героическое. Спасает ее. Ирония этой мысли заставила ее усмехнуться.
Она еще некоторое время постояла у доски, прокручивая в голове возможные сценарии завтрашнего разговора. Подбирала слова, интонации. Репетировала. Она должна была быть убедительной. Абсолютно убедительной.
Наконец, почувствовав, что контуры плана обрели достаточную четкость, Мария решила, что на сегодня достаточно. Ум был ясен, но тело требовало отдыха.
Она подошла к шкафу, достала чистую футболку и шорты для сна. Переоделась, бросив дневную одежду на стул – завтра утром разберется. В ванной она быстро умылась, почистила зубы. Привычные, механические действия помогали немного успокоиться, отогнать остатки напряжения от родительской ссоры и собственных интенсивных размышлений.
Вернувшись в комнату, она выключила верхний свет, оставив только мягкое, теплое свечение ночника на прикроватной тумбочке. Комната погрузилась в уютный полумрак. Мария откинула плед на кровати, скользнула под него. Прохладные простыни приятно холодили кожу.
Она легла на спину, заложив руки за голову, и уставилась в потолок. Мысли о завтрашнем дне, о Владе, о предстоящем «спектакле» все еще крутились в голове, но уже не так навязчиво. Они постепенно отступали, уступая место усталости.
Дыхание становилось ровнее, глубже. Она чувствовала, как напряжение покидает ее тело, мышца за мышцей. Веки потяжелели. Мария закрыла глаза.
Сначала перед внутренним взором еще мелькали какие-то образы: испуганное лицо Влада, холодные глаза отца, заплаканное лицо матери… Но постепенно они начали расплываться, терять четкость, смешиваться друг с другом, как акварельные краски на мокрой бумаге.
Она перевернулась на бок, подтянув колени к груди, устроившись поудобнее. Тепло пледа окутывало ее, создавая ощущение безопасности и уюта, которого ей так не хватало за пределами этой комнаты.
Тишина. Только едва слышное тиканье часов на стене и ее собственное ровное дыхание. Город за окном продолжал шуметь, но этот шум доносился сюда приглушенным, далеким, словно из другого мира.
Мысли становились все более вязкими, ленивыми. Они уже не цеплялись друг за друга, а плавно перетекали, убаюкивая. Последней промелькнула мысль о том, что завтра будет важный день. Очень важный. И она должна быть к нему готова.
И с этой мыслью Мария провалилась в сон. Глубокий, без сновидений. Сон, который давал ей силы для того, чтобы на следующий день снова надеть свою маску и продолжить игру. Ее игру. По ее правилам.
Глава 3. Крючок для марионетки
Утро встретило Марию неожиданной тишиной. Ни криков, ни язвительных перепалок из гостиной. Родители, видимо, исчерпали вчерашний запас яда или просто решили взять временное перемирие. Это было редким и почти благословенным явлением. Мария быстро собралась в школу – привычный ритуал, доведенный до автоматизма: душ, легкий макияж, школьная форма, которую она носила с едва заметным пренебрежением, словно это был сценический костюм для нелюбимой роли. Завтракать она не стала, ограничившись чашкой крепкого чая. Главное – не нарушить эту хрупкую утреннюю тишину, не спровоцировать новый виток родительских разборок.
В школе, в привычной суете утренних коридоров, среди гомона голосов и стука каблуков, Мария увидела Макса.
Максим Воронцов. Он был… другим. Не из тех, кто лебезил перед ней, не из тех, кто ее боялся, и уж точно не из тех, кого она могла бы легко «приручить», как Влада. Высокий, с темными, коротко стриженными волосами, умными, чуть насмешливыми глазами и какой-то внутренней силой, которая чувствовалась даже в его спокойной манере держаться. Он не был ни отличником-ботаником, ни отпетым хулиганом. Он был сам по себе. И это интриговало Марию.
Ее симпатия к нему была… особенной. Не такой, как к Мике, где преобладало удобство и контроль. Не такой, как к Владу, где было чистое использование. К Максу она испытывала что-то похожее на настоящий интерес, возможно, даже легкую влюбленность, хотя она бы никогда в этом не призналась даже самой себе. Он был единственным, чье мнение могло бы ее задеть, чье одобрение она, возможно, хотела бы заслужить. Но Макс, казалось, сознательно держал дистанцию.
Он стоял у окна в конце коридора, разговаривая с кем-то из одноклассников, и Мария, проходя мимо, «случайно» замедлила шаг.
«Привет, Воронцов», – бросила она, стараясь, чтобы голос звучал небрежно, но с той самой ноткой, которая должна была привлечь его внимание.
Макс обернулся. На его лице не отразилось ни удивления, ни особого восторга. Просто вежливое внимание.
«Привет, Мария», – он кивнул. Его собеседник, какой-то невзрачный парень, тут же смутился и отошел в сторону, словно боясь оказаться в поле действия «местной хулиганки», как иногда за глаза называли Марию из-за ее репутации и холодного нрава.
