Семь историй

– Доброе утро. Можно у тебя принять душ? Не буду заезжать домой, сразу поеду на работу.

– Конечно, полотенце серое. Я уже положила там, рядом, на полку. Увидишь.

– Спасибо.

– Ты будешь кофе? Капсула одна, но я могу поделить на двоих. Вместо эспрессо будет половина эспрессо, – скрепя сердце решила поделиться самым дорогим Алла.

– Спасибо, но нужно спешить. Так что кофе только твой. А я в душ и побегу. Успею взбодриться на работе.

Марк был прав. Утро оказалось слишком бодрым. Он уже многое видел в своей жизни. Удивить его было сложно. Но каждый раз находился случай, который выбивал у него почву из-под ног.

Вместо размеренного утра с чашкой кофе на деревянном столе, украшенном вазой с сухоцветами и льняными салфетками, его ждал привычный стальной стол с ярким светом и скрывающей новую работу простыней. Марк убрал простынь. Первым делом взгляд зацепился за бирку:

ФИО: В. Юлия Михайловна,

Отделение: травматология.

Поступила: 25.10.2021.

Дата рождения: 08.05.2008.

Дата смерти: 26.10.2021, 00:12.

Тринадцать лет. На тридцать два года меньше, чем прожил он. Его клиентами оказывались и взрослые, и старики, и дети. Марк привык к тому, что из онкологии часто привозили детей, иногда были пациенты из инфекционного отделения, но это не трогало его сердца. Это война, проигранная врачам на поле битвы с болезнью, которую не всегда можно победить. Это печально, но естественно: глиобластома – непобедимый противник. Но травматология была самым ненавистным отделением. Марк специально, еще будучи совсем юным, не стал судмедэкспертом и выбрал работу более спокойную, за которой не скрывалась жуткая история жизни каждого человека, который попадал к нему. Но травматология периодически напоминала о том, что не только болезни убивают людей. Врачи так же бывают беспомощны перед ударом бампера, как и перед легочной недостаточностью.

Спустя несколько часов работы Марк сидел за письменным столом. Он живо видел весь вчерашний день тринадцатилетней Юли: как она перебегала дорогу, видимо, очень торопясь, как тормоза машины издали пронзительный свист, как тело отлетело в сторону. Вокруг собрались люди. Водитель выскочил из машины и, хватаясь рукой за волосы на виске, другой держа телефон возле уха, называл адрес сначала «скорой», потом полиции. «Скорая» забрала Юлю. В больнице больше половины дня врачи боролись за ее жизнь, надеясь как-то собрать тело и заставить его функционировать. Но не вышло. Она не пришла в себя. Последним, что видела Юля в свои тринадцать, было искаженное диким страхом лицо водителя за стеклом. Бессмысленно. Глупо. Не вовремя. Здоровая, вчера утром еще веселая девочка, перед которой жизнь только приоткрывала свои двери, сотни и тысячи дверей, сегодня лежала перед Марком, и ждала ее только одна – последняя – дверь.

Марк вышел на улицу и закурил. Он видел, как санитары говорили с ее родителями. Видел мать, которая выглядела безнадежно постаревшей, видел, как она упала на колени, заломив руки и подняв их в бессмысленной мольбе, обращенной к небу. Марк сделал еще один глубокий вдох. Дым заполнил его легкие. Отец девочки нагнулся к жене, аккуратно, но твердо взял супругу за плечи и поднял на ноги. Он развернул ее лицом к себе и обнял. Она вся содрогалась от рыданий, мужчина крепко прижимал ее одной рукой, а второй гладил по голове, что-то обговаривая с санитаром. Он был удивительно спокоен, но на его сером лице выражалось немыслимое страдание. Он сам напоминал покойника, который остался здесь только потому, что эта маленькая женщина, дрожащая в его руках, нуждалась в нем, а он обещал не оставлять ее даже в самом страшном горе. Марк потушил сигарету, выбросил в урну. В этот момент он чувствовал усиленную вдвое ноющую боль под сердцем.

Его, скептичного, уже уставшего от цинизма человека, мучила мысль о несправедливости. Он давно не ждал ее, понимал, как устроен мир, но иногда в нем будто снова просыпался вопрос: «Почему? Неужели не могло быть иначе?». И ответы про энтропию и естественный отбор не давали ни спокойствия, ни утешения. Но в этот раз к привычному неприятному чувству своей беспомощности и вселенской несправедливости добавилось еще одно.

Это было совершенно неуместное, непонятно откуда возникшее чувство зависти. Глупой, постыдной зависти. Марк завидовал человеку, который сейчас забирал тело своей дочери и прижимал к груди женщину, которая, возможно, никогда не оправится от пережитого горя. Но Марк, к своему ужасу, хотел быть на месте этого человека, он хотел стоять там, осознавая, что потерял, а не возвращаться к повседневной работе после докуренной сигареты в свой обычный день. Он хотел потерять что-то настолько дорогое и значимое, чтобы весь мир померк. Он был бы рад этому, но лишь потому, что утратить важное может лишь тот, кто им обладает. А Марку так хотелось, чтобы и у него было свое сокровище… Он понимал, что для него мир никогда не померкнет, потому что он никогда и не горел тысячей огней. Ему нечего терять – это делало его неуязвимым: чувство страха, возможной боли от утраты не могло завладеть им, он не просыпался в холодном поту ото сна, в котором погибла жена или дочь, но в то же время у него не было и той силы, стремления к жизни и ощущения полноты этой самой жизни, которыми даже сейчас были наделены люди, стоящие в десяти метрах от него. Насколько сейчас они страдали, настолько же год назад и десять лет спустя они могли быть счастливы, а он не мог. Не мог ни в прошлом, ни в будущем.

Алла обвела квартиру взглядом. Возле входной двери было натоптано. Перед ней стояла чашка с кофе, который не хотелось пить. Стул неровно задвинут под стол так, что за спинку можно было легко зацепиться. Она зашла в ванную: полотенце, мокрое и сложенное, лежало на полке без единого шанса высохнуть и сохранить запах свежести. Алла вошла в спальню: окна еще были зашторены, резким движением она впустила в комнату свет, огляделась: одеяло на кровати расправлено, концы одеяла несимметрично свисают с двух краев, покрывало постелено со складками, как в интерьерном журнале, но совсем не так ровно и гладко, как привыкла Алла. И в этот момент совершенно неожиданно для себя взрослая сорокатрехлетняя Алла, глава сети стоматологических клиник, практикующий ортодонт, села на пол, поджала ноги к груди и заплакала.

Сначала это были тихие слезы разочарования. Слезы о том, что непрожитые минуты радости останутся таковыми. Она чувствовала, что не будет следующего свидания, позднего чая, что никто не развеет ее прах вдоль железной дороги, что все это одна страничка, которую она только что перелистнула, осмотрев свою квартиру. Но потом она заплакала навзрыд, из груди доносились хрипы, а она рукавом размазывала слезы по лицу, произнося редко, но громко: «Боже! Ну, Боже!». Алла злилась на себя, на жизнь, на Марка и его чертову метафору про газ в баллоне, который не любит давления. «Почему??? Почему я настолько не готова к переменам? Почему я хочу никогда больше не видеть человека из-за неправильно заправленной кровати? Почему тот, кто казался таким близким и похожим, в итоге, как и все прочие, не вызывает ничего, кроме раздражения? Почему я так и не научилась жить с людьми? Принимать людей? Любить людей? Почему я могу быть только одна?» – Алла обнимала голову руками, положив лоб на колени.

Она долго плакала, но так и не нашла ответов ни на один из вопросов. Она лишь прошептала: «Восемьдесят пятая ошибка». Когда Алла встала с пола, она знала, что сейчас умоется, придет на работу, проведет там день, а вернувшись домой, займется уборкой. И завтра утром ее жизнь вернется к привычному размеренному распорядку, который никто не нарушит, и в прихожей утром никогда не будет натоптано.

Марк сидел в баре. Уже двадцать минут он сверлил глазами красивый стакан с четырьмя гранями, в котором между кубиками льда подсвечивалось медового цвета виски. Он смотрел на него, иногда поворачивал стакан то по часовой, то против часовой стрелки, но не пил. Он сделал заказ, потому что сидеть просто так было неловко, официант подходил дважды и явно давал понять, что уже стоит определиться с выбором. Марк ткнул пальцем в барную карту не глядя. Пить не хотелось, но не хотелось и уходить. Именно среди людей он чувствовал себя максимально одиноким. Но именно это ему и было нужно. Он не только привык, но и умел проживать любую боль один. Он знал, что делать, если день выдался трудным, и в его план не входили люди, кроме тех, кто был частью сферы обслуживания. Марк справлялся сам и в такие минуты хотел быть лишь наедине со своими мыслями. Он знал, что завтра придет новый день, и он не вспомнит про эту девочку, про ее родителей. Он научился отпускать истории прошлого дня и уделять переживаниям не больше одного вечера. Это позволяло остаться в выбранной профессии, не сойти с ума и быть по-настоящему хорошим специалистом. В итоге, когда лед совсем растаял, он одним глотком выпил виски. Слегка прищурив глаза, он выдохнул, достал помятую зелено-бирюзовую бумажку из кошелька и поставил на нее стакан, взял пальто и вышел из бара.

Марк шел по улице. В одной руке он нес пальто, другой придерживал сумку. Очки запотевали от теплого дыхания на легком вечернем морозе, но ему не было холодно. Он шел и думал о своем привычном одиночестве, о неумении уживаться с людьми, о том, что он в своей жизни так и не смог ни к кому привязаться и никого полюбить. И тут он внезапно вспомнил, что еще сегодня утром он выходил из квартиры женщины, с которой он ощущал себя так хорошо в эти последние недели. Он не вспомнил о ней ни днем, когда стоял там, на улице, ни вечером, когда так хотелось приглушить звенящую пустоту внутри и поскорее прожить накопившуюся за день ноющую боль. Он вспомнил о ней сейчас и подумал, что не хочет позвонить ей, услышать ее голос, не хочет поговорить с ней и узнать, как прошел ее день, не хочет обнять и утонуть в запахе ее духов, получив утешение и любовь. Он не хочет получать то, чего не может дать сам. А сам он…

Сам он лучше справляется один. И уже не готов что-то менять. Ему самому было странно, но то возможное для него счастье, которому он завидовал сегодня днем, оказалось не стоящим цены, которую пришлось бы заплатить. Он выбирал сейчас сам оставить все как есть. И пусть он никогда не узнает, что такое жить, спеша домой, жить, зная, что где-то тебя ждут, что ты где-то нужен. Он отдавал это как плату за свое привычное, иногда холодное, но предельно понятное одиночество. В этот вечер его ждал непростой разговор. Он чувствовал, что должен позвонить и объясниться. Он привык расставлять точки и объяснять причины. Профдеформация не позволяла оставить какой-либо вопрос в подвешенном состоянии. Ничто не должно быть отдано на волю случая. Он взял телефон:

– Добрый вечер! Как ты?

– Хорошо, уже дома. Занимаюсь уборкой. Как ты? – звучал очень спокойный голос в трубке.

– Выдался непростой день, но он уже позади. Возвращаюсь домой. Но я звоню не поэтому.

– Я тоже хотела кое-что обсудить.

– Тогда, может, лучше не по телефону?

– Да нет. По телефону даже удобнее. Что ты хотел сказать?

– Я хотел сказать спасибо за наши встречи, за прекрасное общение. Ты замечательный человек. И мы очень похожи. Мне было очень легко. Но я… – Марк замялся, он не хотел обидеть Аллу. Не хотел, чтобы она подумала, что сделала что-то не так, и искала свои ошибки.

– …Привык быть один, – прозвучал мягкий женский голос. В нем не слышно удивления или немыслимого страдания. Он звучал тепло.

– Спасибо, что понимаешь, – сказал Марк. Ему стало легче.

– Я сама готовилась звонить или писать тебе то же самое. Не могла определиться, как лучше. Выбирала между: проще и приличнее. Мы действительно очень похожи.

– Получается, мы сделали общий выбор, – с улыбкой сказал Марк.

– Получается, взаимно, но не вместе, – с грустным смехом ответила Алла.

– Еще раз спасибо. Было хорошо. И я желаю тебе всего самого доброго, – попрощался Марк.

– И тебе спасибо. Странно немного вот так завершать общение. Ведь действительно было хорошо.

– Но мы же понимаем, что либо сейчас, либо потом, когда будет плохо.

– А плохо будет неизбежно… Я сегодня это поняла, – почти шепотом, будто делясь тайной, сказала Алла.

– Да, мы привыкли иначе. И менять что-то сейчас уже ни к чему. Да и навряд ли мы сможем, да и уж точно не станем.

– Успехов тебе. Пусть все складывается так, как ты хочешь.

– И тебе. Доброй ночи.

– Доброй ночи.

Марк убрал телефон в карман, накинул на плечи пальто и исчез в аллее фонарей и осенних деревьев.

Следующим вечером Алла открыла дверь, включила свет, помыла сапоги, оставив их сушиться в правом углу прихожей на уже включенном теплом полу, помыла руки. Переоделась и достала из морозилки треть мидий и две трети креветок…

История вторая. Чернильные пятна

– Убб-убб-убирайся отсюда, – надтреснувшим голосом произнесла Ольга Васильевна.

– Зачем же так реагировать? Я зашел в гости, проведать, – спокойно ответил мужчина лет сорока.

– Как ты можешь заходить в мою квартиру? Я не для того оставила ключи Октябрине, чтобы ее сынок-психопат вламывался ко мне, когда вздумается!

– О, Боже! Ты опять? – Ольга Васильевна видела, как лицо мужчины расплылось в надменной издевательской улыбке.

– Сейчас я позвоню сыну, а еще лучше – в полицию. Не понимаешь по-хорошему, я на тебя найду управу! – почти задыхаясь, проговорила старушка.

Она практически пробежала через коридор, зашла в спальню. Куда же она положила этот телефон? Комната была светлой и просторной, но найти в ней что-то представлялось практически непосильной задачей. У большого окна, через которое солнце заливало лучами все пространство спальни: от высокого потолка с гипсовой розеткой до истертого паркета – стоял старинный лакированный стол с зеленым сукном. На столе лежали горы блокнотов, тетрадей, книг, стопок разных научных журналов. Подоконник захватили в свое полное владение горшки с цветами: одни превратились в маленькие деревца и преграждали путь солнцу, другие плющом сползали вниз к батарее под окном. На тумбе у кровати обитали интересные вещицы: песочные часы, небольшие акварельные этюды в рамках, пара томиков стихотворений, изящная ваза из зеленого стекла, шкатулка с украшениями. В общем, в комнате хватало разных безделиц, но телефона не было.

Ольга Васильевна огляделась. Она помнила, что утром не выносила его из спальни, а вечером перед сном смотрела в календаре, сколько недель осталось до дня рождения внучки. Тогда она и держала телефон в руках в последний раз. Он должен быть где-то здесь. Порывшись в бумагах на столе, передвинув стопку книг на стеллаже и найдя сережку на полу, которая вместе с напарницей была убрана в шкатулку, старушка обнаружила телефон под одной из зеленых подушек на кровати, где и оставила его вчера. Конечно, поиски заняли целую вечность. Она набрала номер. Звонок послышался в коридоре. Получается, сын приехал, как и обещал. Ольга Васильевна вышла из комнаты:

– Глеб, сынок! Как я рада тебя видеть! А я вот только тебе звонила. Этот негодяй опять приходил. Ты давно тут? Ты его не застал?

– Нет, мама. Когда я зашел, никого не было. Опять сосед? – с волнением спросил Глеб.

– Да, я уже жалею, что дала ключи Октябрине. Мы-то с ней, конечно, подруги. Но сын у нее никуда не годный человек.

– Так, может, заберешь ключи? Это же вашей дружбе не помешает.

– Ох, сынок, а если у меня сердце прихватит? Она хоть «скорой» дверь откроет. Да и кто знает, может, этот ее сын уже и дубликат ключей сделал.

– Мама, я думаю, может, тебе к нам переехать? Там спокойнее будет и тебе, и нам.

– Нет, сынок, я, пока на своих ногах, хочу дома остаться. Тут вся моя жизнь. Все родное, все дорого сердцу. Я, если перееду, то свою душу все равно здесь оставлю. А без души жить… Не хочется.

Глеб обнял маленькую сухую старушку, ее седые волосы, собранные в пучок, упирались в его подбородок:

– Ничего, мамочка, мы постараемся сделать так, чтобы тебе было спокойно.

– Ты только поговори с Аркашей. Пусть он ко мне не ходит. Он же ради злобства. Ему ничего не нужно, он только надо мной издевается.

– Я понял, мама. Мы, может, тебе сиделку найдем. Компаньонку, – поправил себя Глеб. – Если ты дома не одна будешь, так к тебе никто лишний и не решится прийти.

– Хорошо, как тебе самому спокойнее будет. А мне так тоже повеселее. Как твоего отца не стало, мне бывает тоскливо одной. Особенно как оставила научную работу. Раньше хоть коллеги да студенты немножко радовали. А теперь совсем одна… Но хватит об этом. Я блинов испекла. Будешь завтракать?

– Конечно, буду. От твоих блинов откажется только тот, кто их не пробовал, – потер руки и неожиданно радостно произнес Глеб.

– Ну, пойдем на кухню. Вот и у меня день не зря прошел: накормила сына, – улыбнулась Ольга Васильевна. – Я тут закончила читать роман о Гюго. Так интересно узнавать о жизни великих.

Кухня была небольшой, но уютной. Деревянный гарнитур из светлого ореха, казалось, появился на свет вместе с квартирой. На плите пыхтел чайник, поблескивая своим дутым боком. Стопкой на большой тарелке лежали блины: тонкие до прозрачности, яркие, словно десять маленьких солнц, политые сверху золотистым жидким медом, с маленьким, тающим от их тепла кусочком сливочного масла сверху.

Глеб помог заварить чай, поставил фарфоровый чайник с изящным японским рисунком на подставку на столе. Ольга Васильевна разлила чай по чашкам, поправила очки, которые носила на цепочке, и села за стол. Так они провели с сыном утро: она рассказывала о только что прочитанной книге, а он – об успехах Катюши в школе, о том, куда собираются с женой в ближайшие праздники, и о своих делах на работе. Спустя две чашки чая и съеденные блины, Глеб обнял мать и ушел, договорившись, что на неделе обязательно зайдет и позвонит, как только найдет ей компаньонку. Слово «сиделка» матери не понравилось. Оно будто еще раз доказывало, что после семидесяти человек начинает нуждаться в помощи.

К своим семидесяти трем Ольга Васильевна пережила многое, но смириться с тем, что ей нужна помощь, что пришло время упадка, она не могла.

***

Свою жизнь она посвятила научной работе и семье. В двадцать лет еще в университете она встретила своего будущего мужа, который был на два года старше и изучал романскую филологию, пока она занималась влиянием французского эпоса на современную литературу. Они скоро и взаимно влюбились, также скоро пошли в ЗАГС и зарегистрировали брак. Несколько лет жили в общежитии при университете, а когда супруг защитил кандидатскую диссертацию, получили небольшую, но очень уютную квартиру недалеко от парка с прудом.

Тринадцать лет прошли в написании научных статей, поездках на конференции по университетам соседних областей и ближнего зарубежья. Муж помогал ей в изучении французского и итальянского, а она в литературоведческом анализе текста, так как супруг хорошо справлялся только с лингвистическим. И вот спустя тринадцать лет совместной научной жизни у них родился сын Глеб. В тот же год супруг защитил докторскую. Чуть позже они перебрались в квартиру побольше: ту самую, где сейчас и жила Ольга Васильевна. Они хотели, чтобы у них еще были дети, но после трех выкидышей и одного мертворождения решили, что один сын и две докторские диссертации – достаточное количество плодов их семьи. Но судьба благоволила им, и спустя несколько лет у них появилась дочь Мария.

Ольга Васильевна жила спокойной и счастливой жизнью. У нее был любимый и в то же время любящий муж, интересная работа.

Глеб рос непроблемным мальчиком, хотя он и был очень спокоен в детстве, но не оказался слишком привязан к семье, чтобы это стало проблемой в юности. Еще на первом курсе учебы в университете он начал подрабатывать, а спустя два года уже стал жить отдельно.

Мария после школы легко поступила в университет, во время учебы она не только сидела над книжками, но и проводила много времени на свиданиях, хотя дальше нескольких встреч и недолгих ухаживаний дело не шло. Тогда в ее жизни и появился Аркадий, сын подруги Ольги Васильевны.

Сосед был ровесником Глеба и старше Марии на семь лет. Но влюбленности это не помешало. Ольга Васильевна с мужем удивлялись, что за странный выбор хочет сделать дочь.

Аркадий был посредственностью, как говорила Ольга Васильевна: окончив техникум, он продолжил жить с матерью, постоянно менял одну работу на другую, ни на одном месте он не умел продержаться больше полугода, иногда выпивал, и тогда семья могла слышать, как в соседней квартире Октябрина Леонидовна ругается с сыном и бьется посуда.

Мария не замечала происходящего и под чарами первой любви верила, что сможет исправить Аркадия, воскресить к настоящей жизни. Ольга Васильевна считала иначе и надеялась, что дочь одумается раньше, чем совершит ошибку, которая может стоить семейного благополучия девушки. Тогда и подвернулся случай.

Было лето. Аркадий на месяц отправился с матерью в Кисловодск. А Марии предложили поехать учиться по обмену в Дрезден. Ольга Васильевна с супругом поддержали идею, да и сама Мария не хотела упускать такую возможность. Достаточно быстро были собраны вещи и оформлены документы. Мария уехала, оставив записку Аркадию, дозвониться до него у нее не получилось. Он же по возвращении, прочитав письмо, решил, что Ольга Васильевна с мужем нарочно пытались уничтожить их любовь. И любовь действительно не вынесла испытания расстоянием. Спустя полгода все отношения были завершены. Тогда жизнь Аркадия совсем пошла под откос, а виновницей этого в его глазах оказалась Ольга Васильевна. Мария же так и осталась в Дрездене. После завершения учебы она получила работу, а вскоре и создала семью.

Глеб долго жил один, но пятнадцать лет назад познакомил родителей со своей будущей женой: Татьяна была на несколько лет моложе Глеба и стала еще одной радостью в их семье, а вскоре она подарила им внучку – чудесную Катюшу с ярко-голубыми глазами и светлыми волосами.

После рождения Катюши достаточно скоро в их семью пришла беда: скоропостижно скончался отец семейства. Ольга Васильевна стала вдовой, но воспоминания о прожитых вместе годах согревали ее и в самые тяжелые минуты. Глеб и его семья, живущие рядом, не давали заскучать в одиночестве. Она еще преподавала в университете один раз в неделю, но уже чувствовала, что это дается ей все труднее и труднее. Три года назад, вопреки всем уговорам коллег и руководства, она завершила свою профессиональную деятельность – теперь о былых успехах напоминали только научные журналы прошлых лет, в которых были напечатаны ее статьи.

***

Ольга Васильевна закрыла дверь за сыном и ушла в спальню. Там она достала толстый блокнот в кожаной обложке, открыла его на середине. Он был исписан крупным почерком с круглыми буквами и длинными завитушками. Привычка сложилась еще в юности: Ольга Васильевна всю жизнь вела дневник. В молодости это были мысли об учебе и личных отношениях, потом туда добавились описания достижений: от выступления на симпозиуме в Норвегии до первых шагов Глеба и того, как он перевирает первые слова. Сейчас она фиксировала по пунктам события дня, потому что память стала ей изменять, а это было способом в подробностях вспомнить, что происходило вчера.

Ольга Васильевна открыла ящик стола, чтобы достать перьевую ручку, которую больше сорока лет назад подарил ей супруг на годовщину. Для Ольги Васильевны была не так важна тяжелая, сделанная под черный мрамор с серебряными вставками и фрезеровкой ручка, сколько память о человеке, который ей был так дорог. В этом незатейливом предмете скрывалось не только воспоминание, но и будто кусочек его души, навсегда подаренный ей вместе с этой ручкой.

Старушка оглядела стол: на зеленом сукне чернело два пятна, которых вчера там не было. Чернильные пятна выглядели свежими. Но ручки не было видно. Она перебрала все книги, встряхнула журналы. Может, затерялась между страниц? Посмотрела под столом и за тюлем у окна, даже поискала под кроватью: вдруг закатилась… Ручки нигде не обнаружилось.

Ольга Васильевна вспомнила весь вчерашний день. Вот вечером она сделала последнюю запись. Положила ручку в футляр и убрала в верхний ящик письменного стола. Закрыла блокнот и положила на стопку книг. Больше она ничего не записывала. К столу она подходила только в поисках телефона сегодня утром, но и тогда ручку она не видела. На всякий случай она решила осмотреть всю квартиру. Спустя два часа поисков и вытряхнутых шкафов, ничего не было найдено. Она позвонила сыну:

– Сынок, я умудрилась потерять ручку, что отец твой дарил. Помнишь? Я нигде не могу найти. Я весь дом перерыла, – почти плача, говорила старушка.

– Мама, она в любом случае должна быть где-то в квартире. Мы ее обязательно найдем. Не переживай. Я сейчас немного занят. Завтра зайду или сам, или отправлю Катюшу, пусть тебе поможет.

– Хорошо, родной мой. Спасибо. Я что-то очень расстроилась.