И близится ночь

– О, как глупо мы все будем выглядеть, когда выяснится, что у этого человека действительно есть предписание! – запальчиво сказала Корделия.

Мама обернулась и раздраженно сказала:

– Чепуха, люди с предписаниями не плачут. – Потом она увидела, что глаза Корделии наполнились слезами, и нежно воскликнула: – О, Корделия, я была глупа! Я думала, что ты капризничаешь по поводу этого человека, а на самом деле ты нервничаешь перед своим первым визитом в большой дом, к богатым людям. Разумеется, ты напугана, это вполне естественно. Но тебе не о чем тревожиться. У меня нет причин, чтобы не говорить с тобой откровенно, ты не тщеславна. Ты хорошенькая, даже необыкновенно хорошенькая, а людям нравятся хорошенькие юные девушки.

– Да, Корди, – вмешался Ричард Куин. – Сейчас я скажу тебе кое-что, чтобы ты не трусила ни сейчас, ни в будущем. После того как ты побывала на крикетном матче, меня спрашивают о тебе не только другие мальчики, но и учителя. Сначала они ходят вокруг да около, особенно те, что постарше, но в конце концов подбираются к этой теме. Понимаешь, это такая проверка. Если ты можешь заинтересовать учителей, то очаруешь кого угодно.

– Если помнишь, твой отец говорил, что ты похожа на его тетю Люси, – продолжала мама. – Так вот, она считалась красавицей. Когда нервничаешь, придя в новое место, просто постой, дай людям на тебя посмотреть, и все захотят быть дружелюбными. У меня никогда не было такого преимущества. Даже в ранней молодости люди с первого взгляда чувствовали, что я странная. Но я часто видела, как хорошенькие девушки приходят и сразу всем нравятся. Это очаровательное зрелище, – сказала она, улыбаясь какому-то воспоминанию.

Корделия застенчиво рассмеялась.

– Я правда ничего? – спросила она нас. Затем повернулась ко мне и, собравшись с духом, повторила: – Я правда ничего?

Я подумала про себя: «Она будто считает, что я всегда была к ней так сурова, что если назову ее хорошенькой, то, значит, это действительно правда» – и удивилась, почему у нее сложилось обо мне такое впечатление.

Вела ли я себя иной раз жестоко? Я полагала себя мягкой, хотя люди часто жестоко со мной обращались. Я также подумала: «Как странно, что она нуждается в заверениях относительно своей наружности, ведь когда Корделия на концертах плохо играла на скрипке, она, как мне казалось, эксплуатировала свою привлекательность c полным пониманием ее воздействия. Неужели Корделия так расстроилась, узнав, что у нее нет музыкального дара, что усомнилась и в существовании тех даров, которыми действительно обладала?»

– Разумеется, Корделия, ты прелесть, – ответила я, но не знаю, слышала ли она меня, потому что в этот момент в комнату вошла наша служанка Кейт, а за ней Розамунда. На лице Кейт застыло внушительное деревянное выражение, означавшее, что, по ее мнению, семейство нанимателей зашло в своих причудах слишком далеко и она намерена положить им конец.

– Кейт, будь к этому бедному старику помягче! – воскликнула мама. Она так и не научилась остерегаться этого деревянного выражения.

– К какому еще бедному старику? – Кейт выдержала паузу, словно ей задавал ритм невидимый дирижер. – Том Партридж – вовсе не бедный старик. Он тесть портомоя и большое горе для всей своей семьи. Но ради вас я обошлась с ним мягко.

– Как, ты уже с ним поговорила? – спросила мама.

– Да, конечно. Я не стала заваривать ему чай. Чай не его напиток. Я поднялась наверх и дала ему денег, как вы и велели, но не всю сумму, что вы доверили мисс Розамунде. Вот пять шиллингов сдачи.

– Как, ты дала ему пятнадцать шиллингов? – воскликнула мама. – Я уверена, что ты поступила правильно, но это такая странная сумма. Никто не говорит себе: «Бедняга, пожалуй, дам ему пятнадцать шиллингов».

– Я не дала ему пятнадцать шиллингов. Пятнадцать шиллингов для старика Тома Партриджа!.. Я дала ему пять шиллингов, – ответила Кейт, деревянная, как старый парусник.

– Я взяла у вас из кошелька не соверен, а полсоверена, – скучным тоном объяснила Розамунда. Я и раньше замечала, что она нередко говорила о своих поступках, словно о чем-то совершенно неинтересном, чему случайно стала свидетельницей.

– О Розамунда! Как это нехорошо, как непохоже на тебя! – воскликнула мама. – А ты, Кейт, ты была к нему жестока! Возможно, он и непутевый старик, но попал в какую-то беду. Кейт, он плакал.

– Да, мэм, – отозвалась Кейт. – Он и впрямь попал в беду. Беда в том, что на нем клейма ставить негде. Если он и плакал, то, верно, с перепоя, и коль скоро вы, мэм, так, так, так… – служанка хотела сказать «безрассудны», но это разрушило бы привычную ей систему взаимоотношений, – …так добры, – произнесла она наконец, – он ушел счастливым. Чего Том хотел, так это обманом вытянуть у кого-нибудь деньги, чтобы спустить их на выпивку и почувствовать себя самым умным. Если бы вы ничего ему не дали, это и вправду было бы сурово, он бы уполз, поджав хвост, и почувствовал бы, что его песенка спета. Но стоит ему заполучить самую ничтожную сумму с помощью своих уловок – и он уходит в прекрасном настроении. Знамо дело, паршивец выпрашивал побольше, но я сказала кое-что, что без лишних слов положило конец нашему разговору.

– О Кейт, Кейт, ты точно не наговорила ему гадостей? – умоляюще спросила мама.

– Нет-нет, никаких гадостей, – заверила ее Кейт. – Я просто сказала, что если он будет кругом расхаживать, прикидываясь, будто собирает долги, которые никто не делал, то и моргнуть не успеет, как снова очутится взаперти.

– Взаперти? – не поняла мама.

– В тюрьме, – пояснила Кейт.

– Бедняга сидел в тюрьме? – спросила мама.

– Шесть месяцев в Уандсворте[4], и по заслугам.

– Но он, наверное, ужасно обиделся, когда ты это сказала! – возмутилась мама.

– Нет, он не может обидеться, если называть это «взаперти», – нетерпеливо ответила Кейт, как будто пусть мама многого и не понимала, но уж это-то должна была понять.

– За что его посадили в тюрьму? – спросила Корделия, содрогнувшись от отвращения.

– Жадность покою не дает, – ответила Кейт. – У него хорошая работа сборщика долгов, но он не может устоять перед крышами пустующих домов.

– Но на что ему крыши пустующих домов? – изумилась мама.

– Он договаривается с пройдохами вроде него самого, которым вам, поди, тоже захотелось бы помочь, – ответила Кейт, едва не утратив почтительного тона, – и они забираются в дом, залезают на крышу, сдирают свинцовую кровлю, уносят и продают скупщикам, которые дают им за нее сущие гроши, потому что знают, откуда она взялась, а это-то больше всего и раздражает портомоя, ведь его имя втаптывают в грязь за жалкие несколько шиллингов. Вдобавок это жестоко. Без свинца крыша начинает протекать, так что несчастные жильцы, которые следующими въедут в дом, промокнут до нитки в собственных кроватях, а бедному домовладельцу придется заменять свинец! И ладно бы еще Том не устоял перед сильным искушением, как бедняк, который, проходя мимо лавки, видит что-нибудь, что по карману только богачам, и удирает с этим. Чтобы забраться в дом и снять с крыши свинец, надо заранее вооружиться инструментами и решимостью. Но какова подлость – прийти к вам и очернить имя несчастного хозяина, приписав ему лишние долги, когда в доме нет ни одного взрослого мужчины, чтобы воздать мерзавцу по заслугам. Не ожидала, что старый негодяй до такого докатится.

– Но он ничего не может с собой поделать, – сказала мама.

– И вы бы его не исправили, если бы послали за полицией, – добавила Кейт.

– Об этом я и говорю, – сказала мама. – Мы все поступаем согласно своей природе.

– Если мы все поступаем согласно своей природе, почему ты уже который год пытаешься обуздать и укротить юных леди и засадить мистера Ричарда Куина за учебники? – спросил Ричард Куин.

– О, воспитание – это совсем другое, – сказала мама. – Но старый Том Партридж, вероятно, не получил достаточного воспитания.

– Воспитывали его точно так же, как портомоя и его жену, – сказала Кейт, – и им до колик надоели его грязные делишки.

– Вопрос не только в том, способны ли люди с собой справиться, – возразила мама. – Нужно быть к ним снисходительными, что бы они ни делали, когда что-то идет не так, это единственный способ все исправить.

– Но было бы намного лучше, если бы вы были добры к портомою и его жене, – сказала Кейт.

– Я буду добра к ним, если они в этом нуждаются и если я смогу дать им то, что необходимо, – сказала мама. – Но им моя помощь, скорее всего, не требуется. Ужасно то, что других людей, таких как Том Партридж, охватывает тяга к неблаговидным поступкам, они загоняют себя в отчаянное положение и пропадут, если им не помочь.

– Но такие люди могут перестать делать все эти глупости, как только захотят, – сказала Кейт. – Старик Том Партридж предпочитает воровать свинцовые кровли, а портомой и его жена – жить порядочно и честно, и это единственное, что отличает их друг от друга.

– Ах, Кейт, не надо думать, что все так просто, – взмолилась мама.

– О чем спор? – осведомился мистер Морпурго. Он довольно долго стучал во входную дверь, но мы слишком увлеклись обсуждением Тома Партриджа, чтобы его услышать. В конце концов Мэри впустила гостя, и сейчас они оба стояли в дверях. – Кто такой старый Том Партридж и чем занимались портомой и его жена? – Когда мистер Морпурго приходил к нам домой, то часто напоминал ребенка, который хочет, чтобы ему рассказали сказку.

– Мама говорит, что люди бывают хорошими и плохими, потому что такими рождаются, – объяснил Ричард Куин, – а Кейт говорит, что они такие по собственному выбору, она думает, что преступники ведут себя так всем назло.

– А, так вот о чем они спорят! – воскликнул мистер Морпурго. – Лично я могу внести в этот спор лишь один небольшой вклад. Сказать вам, что вы вряд ли разрешите его до обеда. Он давным-давно продолжается в другом месте. Идемте, нам пора ехать.

Глава 2

Огромный квадратный автомобиль мистера Морпурго провез нас через Темзу и мимо здания парламента в район Лондона к югу от Гайд-парка, где площади облицованы лепниной, а высокие дома напоминают белые скалы вокруг зеленых садов; и мистер Морпурго стал очень веселым.

– Мы уже недалеко от дома, – сказал он, – и мне не терпится повидаться с женой за обедом. Хотя она два дня как вернулась, я ее почти не видел. К сожалению, путешествие вызвало у нее очередной приступ мучительной головной боли, сущее проклятие ее жизни. Из-за этих приступов она совершенно не может ни с кем разговаривать, и, пока они длятся, ей просто приходится запираться в своей спальне и опускать ставни, чем жена и занималась с самого своего возвращения. Когда она приехала, у нас состоялся долгий разговор, и ее старая боль вдруг вернулась. Нет-нет, о том, чтобы отложить ваш визит, не могло быть и речи. Возникни такая необходимость, я бы без зазрения совести попросил вас приехать в другой день. Но я спросил ее вчера вечером, и она сказала, что если поужинает в постели и примет снотворное, то вполне окрепнет к сегодняшнему обеду.

– В последнее время вам обоим не везет в путешествиях, – сказала мама. – Вы выглядели очень больным, когда вернулись из той поездки на континент, от которой, по вашим словам, не получили никакого удовольствия.

– Ах да, – вздохнул он, помрачнев. – Но, как вы верно заметили, это все из-за готовки на растительном масле. Видите, вот здесь я и живу, в том большом доме, что стоит наискосок на углу площади, очень большом и совершенно несообразном. Тут уж ничего не поделаешь. Как сказал Господь Иову, с бегемотом и левиафаном ничего нельзя поделать. Нет, не вылезайте, лакей откроет вам двери.

При его последних словах меня охватил ужас. Как и все, кто вырос в домах без мужской прислуги, мы считали лакеев непримиримыми врагами рода человеческого, которые могут проявить свою злую волю при помощи сверхъестественных способностей, позволяющих им раскусить притворство гостя, едва впустив его на порог, и без слов изобличить его перед остальными присутствующими. Мы прошмыгнули мимо лакея, опустив глаза в землю, и поэтому, пока не вошли в холл, не замечали, что это не просто огромный дом, каким, как мы ожидали, и должен владеть мистер Морпурго, а огромный как театр или концертный зал. Мы стояли, омываемые ярким светом, лившимся из стеклянного купола высоко над нашими головами, на блестящем мраморном полу с геометрическим узором из черно-белых квадратов, треугольников и полумесяцев; лестница изгибалась, словно широкий, медленный водопад; стены были так огромны, что на одной из них помещался гобелен, на переднем плане которого две армии сошлись на суше вокруг спорного города, а на заднем два флота сражались среди архипелага, лежащего на стыке моря и эстуария реки; а на противоположной стене высокий каминный портал эпохи Возрождения поднимался в каменный лес, испещренный группами охотников. Отдав слуге шляпу и пальто, мистер Морпурго повернулся к нам, раскинув маленькие ручки и широко расставив ноги.

– Разумеется, – степенно сказал он, – нам не нужен такой большой дом, ведь нас всего пятеро. Но мужчине необходимо, чтобы в жилище было где развернуться. – Мы промолчали, и он подошел к маме и поцеловал ей руку. – Клэр, вы прекрасно воспитали своих детей. Ни один из них не рассмеялся. Так что я расскажу вам, что это за дом и почему вы не должны над ним смеяться.

Дворецкий и лакей внезапно обрели такой отстраненный вид, словно приняли наркотик, и начали переминаться с ноги на ногу. Вопреки моим ожиданиям, они походили не на бесов, а, скорее, на шекспировских придворных, столкнувшихся с главной проблемой их жизни – как оставаться в пределах слышимости от своих словоохотливых вышестоящих, не подавая виду, что слушают, и найти удобную позу, в которой смогут простоять на протяжении их монологов.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Баронг – толстый листовидный нож с одним лезвием, использовавшийся исламскими племенами на Южных Филиппинах.

2

Der Freischütz («Вольный стрелок» – нем.) – романтическая опера Карла Марии фон Вебера (1786–1826).

3

Джордж Луис Палмелла Бассон дю Морье (1834–1896) – английский писатель-романист.

4

Мужская тюрьма на юго-западе Лондона.