Уроборос

Уроборос

Станислав Молчанов

© Станислав Молчанов, 2025

ISBN 978-5-0067-6378-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

О книге

Приветствую вас в этой книге, которая родилась из истории не реализованного игрового проекта. Несколько лет назад моя команда и я задумали создать масштабную сюжетную игру, где главный герой сталкивался бы с непредсказуемыми событиями, влияющими на его судьбу и взаимоотношения с окружающими. К сожалению, разработка остановилась на полпути, но идея, выстраданный сюжет и персонажи остались. Именно поэтому я решил подарить им новую жизнь в виде книги – чтобы вы смогли окунуться в этот мир, почувствовать его дыхание и дать мне обратную связь. Если эта история вам запомнится, возможно, мы все-таки воплотим ее в игру.

Сюжет, который вы увидите между этими страницами, – это не просто вымысел. В его основе лежат частично реальные события, переживания и наблюдения за людьми. Конечно, я добавил драматизма, придал персонажам ярких черт, усилил конфликты – все ради того, чтобы эмоции захватывали с первых строк. Но даже в самых фантастических поворотах вы найдете отголоски жизни, ее противоречий и красоты. Я надеюсь, что хотя бы некоторые фрагменты книги останутся в вашей памяти, как вспышки ярких воспоминаний.

Эта история рассказывает о людях, их слабостях, надеждах и выборах. Пусть эти страницы подарят вам эмоции, вопросы и, может быть, даже вдохновение. Погружайтесь в сюжет, и пусть он станет для вас маленьким приключением.

Введение

Амато совсем недавно переступил порог первого класса начальной школы. Его темные волосы всегда стояли дыбом, будто он только что провел час, исследуя лесные тропинки, а в карих глазах горел неугасимый огонек любопытства. Амато обожал проводить время с отцом – человеком с широкой улыбкой и руками, всегда покрытыми синяками от того, что он мастерил для сына деревянные машинки или помогал строить крепости. Отец редко говорил «нет», даже когда Амато забирался на крышу гаража или превращал диван в космический корабль. Они устраивали кемпинги под звездным небом, где отец рассказывал сказки о морских чудовищах, катался на велосипеде, устраивая гонки с сыном по холмам, и вел Амато в дальние походы, где пахло хвоей и влажной землей. С матерью отношения были другими: строгая женщина в очках, всегда в белом халате – она была врачом, и ее руки, стершиеся от мыла, никогда не обнимали сына, но зато учили его решать задачи, проверяя каждую ошибку с холодным вниманием. Она говорила, что любовь – это не поцелуи, а порядок и знания, и Амато верил ей, хотя порой ненавидел эти вечера, проведенные за учебниками вместо игр. Но он знал: оба родителя любят его, по-своему.

Первый учебный год пролетел незаметно, как стайка бабочек, проносящихся мимо окна. Амато получил медаль за отличие – золотую, с гербом школы, которую он держал в ладонях, пока мать не сунула ее в ящик письменного стола, сказав: «Не разбрасывайся, это не игрушка». Отец же кричал, хлопал сына по плечу и обещал подарок, о котором Амато не мог даже мечтать. Неделю спустя они сидели за завтраком, когда мать, не отрываясь от газеты, бросила: «Поехали к океану». Амато чуть не подавился овсянкой. Океан! Он видел его только на картинках, где волны рвались о камни, а птицы парили над горизонтом. Собирались они в путь на стареньком универсале отца, который, как шутил тот, «уже побывал в трех авариях и все равно едет, как новенький». В багажник уместилось спальное место, термос с чаем, карта с пометками отца и канистра с топливом – все, что потребовалось для поездки в 2000 километров от дома.

Семья проснулась в четыре утра, когда первые лучи солнца только начинали пробиваться сквозь края гор, словно кто-то поднес к небу золотую лампу. Мать уже накрывала стол – яичница с кетчупом, горячий хлеб, кофе с молоком для отца. Амато нервно теребил медаль, висевшую на шнурке, пока мать проверяла, все ли вещи собраны. В дороге он лежал на заднем сиденье, прислушиваясь к треску старой радиостанции, а отец, смеясь, рассказывал, как в юности катался на серфинге в этих самых водах. Солнце поднималось все выше, бросая длинные тени от деревьев, но Амато знал: самое трудное еще впереди. Прошли сутки пути, а когда за горизонтом показались первые контуры холмов, отец выбрал обочину, чтобы передохнуть. Они ели яблоки, пили холодную воду, а мать, как всегда, проверяла прогноз погоды на смартфоне.

Набравшись сил, семья отправилась на финишный отрезок пути. Оставалось 140 километров – последний и самый опасный участок. Туман повис над долиной, словно серая пелена, а дождь, накрапывая, заставлял лобовое стекло плакать ручьями. Отец вцепился в руль, его пальцы побелели, а взгляд неотрывно следил за исчезающей в тумане белой полосой. Амато прильнул к окну, глотая воздух, наполненный запахом мокрой земли и грозившего близостью соленого ветра. «Вааау, – шептал он, – здесь даже горы кажутся живыми!» Мать, сидевшая рядом, молча кивнула, ее пальцы перебирали нитки с четок, которые она всегда брала с собой в дорогу. Машина ползла вперед, как черепаха, а за спиной, в облаках, маячили силуэты птиц, терявшихся в серой мгле.

Вдруг из тумана вынырнул скутер. Отец резко повернул вправо, руль завизжал, машина взмыла вверх, как птица, а затем, сорвавшись с обочины, полетела вниз. Время растянулось, будто кто-то остановил часы. Амато увидел лицо отца, искаженное ужасом, услышал крик матери, разорвавший тишину. Вспышка – и все поглотила темнота.

Он очнулся во тьме, холодной и глубокой, как сама Вселенная. Под ногами была не земля, а густая, словно смола, жидкость, по которой он брел, оставляя следы, мгновенно затягивающиеся. Вдали мерцали звезды, но не те, что на небе, а какие-то другие – будто крошечные лампочки, вплетенные в ткань вечности. Амато звал отца и мать, но его голос растворялся в безмолвии. «Папа! Мама! Мне холодно…» Его зубы стучали, а руки, протянутые вперед, ощущали лишь пустоту.

Но затем он заметил свет – тусклый, как угасающая звезда, но растущий с каждой секундой. Голоса, шепот, будто сотни людей умоляли его не идти дальше, но Амато уже бежал, ноги впивались в темную субстанцию, а сердце колотилось в груди, как птица в клетке. Свет становился ярче, и тьма отступала, превращаясь в вихрь звуков и образов. «Не суйся туда… это не твой путь…» – доносились голоса, но мальчик не слышал. Он бежал, пока не увидел перед собой приоткрытую дверь, за которой клубился серый туман, похожий на тот, что окутывал горы в момент аварии.

Амато толкнул дверь. Перед ним раскрылся мир, где вместо прошлого – будущее. Он видел себя взрослым: как он стоит у воды, держит в руках медаль, которую мать спрятала в ящик, как смеется над шутками отца, уже седого и согбенного, как целует мать, наконец, обнимающую его, словно птицу. Здесь были все его дни, недели и годы, сложенные в стопки, как страницы книги. Но как он попал сюда? И где сейчас те, кого он любил? Амато замер, понимая, что ответы на эти вопросы он может найти лишь впереди.

Глава 1: Обычный день

Солнце уже вовсю пекло, когда я вышел на стройплощадку, оставив за спиной ржавую ограду, где кое-где сохранились обрывки лент с предупреждениями. Кирпичная пыль висела в воздухе плотным серым облаком, а подошвы ботинок впивались в землю, превратившуюся в липкую грязь под воздействием ночного дождя и теперь медленно сохшую под лучами. Двое рабочих в соседнем квадрате возводили перегородки, перебрасываясь шутками на языке, где смешивались акценты из Дагестана и Узбекистана, – их смех звенел сквозь рокот бетономешалки, которая, кажется, никогда не умолкала, только иногда сменяя ритм на хриплый гул, когда заливалась бетоном очередная стяжка. Я потянул на себя каску, прилипшую к влажным от пота волосам, и взялся за арматуру, ощущая, как металл жжет ладони сквозь тряпки, заменявшие перчатки.

Перед глазами стояла карта будущего бизнес-центра – аккуратные прямоугольники на схеме, которые мы превращали в стены, перемежая их окнами и дверными проемами. Коллеги называли меня «архитектором с тачкой», шутливо подтрунивая, что я слишком долго разглядываю углы, словно пытаясь угадать, как здесь будет смотреться лобби с хрустальными люстрами или офисы с панорамными видами. Но мне нравилось это ощущение причастности к чему-то большому – каждый прут арматуры, каждая цементная смесь становились кирпичиками в этом абстрактном будущем, которое мы выковывали из пота и железа. Даже сейчас, выравнивая стяжку, я представлял, как здесь через год зазвенит стеклянный лифт, а в холле распустятся цветы в керамических вазах.

Жажда стучала в виски, будто крошечные молоточки, а в горле застрял привкус металла – от каски или от самого воздуха, пропитанного пылью. Я снял кепку, выжимая мокрую от пота ткань, и посмотрел на часы: еще два часа до обеда. Кто-то из бригады бросил в мою сторону флягу с чаем – самодельный «аптечный» напиток из мятных листьев и черного чая, который варил с утра старик-повар. Поймав ее одной рукой, я сделал глоток, и обжигающая жидкость растеклась по глотке, как живая вода. Рядом, у края котлована, Сан Саныч, наш ветеран, подпевал какой-то старой песне, ударяя кулаком по брусьям так, что они от звука дрожали. Его густой бас смешивался с гудением строительного фена, и на миг мне показалось, что весь мир сужен до этого звукового вихря, где нет места ни сомнениям, ни суете.

Обеденный перерыв принес краткое охлаждение – мы разбежались по тенистым углам, роняя на землю грязные пакеты с лепешками и кусками вяленого мяса. Сан Саныч достал из кармана ломтик черного хлеба, обернутый в газету, и мы вчетвером поделили его, смеясь над смешными заголовками, которые он зачитывал вслух, не разбирая слов. Где-то вдали грузовик с песком тряхнул тормозами, заставив всех вздрогнуть, но никто не шевельнулся – все понимали, что это не время спешить. Я лежал на спине, глядя, как облака плывут медленно, будто притормозив под нашими усталыми глазами, и впервые за день почувствовал, что время вдруг растянулось, стало мягким и податливым, как тесто в руках пекаря.

Когда снова вернулся к работе, солнце уже клонилось к западу, окрашивая бетонные стены в золотистый цвет. Мы поднимали последние листы кровельного железа, и ветер, прорывающийся сквозь щели между ними, носил запахи травы и асфальта. Кто-то из молодых рабочих, недавно приехавших из села, шептал молитву, стоя на коленях у края котлована – его губы шевелились, а руки касались крестика на шее. Я отвернулся, чтобы не видеть этого, но в животе снова засосало от жажды, и я вспомнил, как в детстве бегал за грузовиками с водой в родном городе, где крыши домов были покрыты черепицей, а не этим серым железом. Здесь, в новой Москве, даже старые традиции превращались в что-то иное, но, возможно, это и было хорошо – ведь и мы сами уже не те, кто приехал сюда месяц назад.

К вечеру небо заволокло тучами, и дождь начался внезапно, с хлопка грома. Мы бросились к раздевалкам, смеясь и ругаясь, спотыкаясь в темноте о кучи стройматериалов. Когда я наконец вышел на улицу, под мышкой сжимая мокрую каску, в кармане телефона замигало сообщение от отца: «Как сегодня?». Я постоял немного, глядя на силуэты незаконченных башен, которые теперь казались тенями гигантов, спящих под дождем. Пальцы дрогнули, набирая «Все нормально», но я стер слова и написал: «Скоро будет готово. Ты гордишься мной?». Ответ пришел через минуту: «Каждый день». И я повернулся к светофору, чей красный огонек отражался в луже, и подумал, что, наверное, не хочу менять эту жизнь ни на какую другую – пусть даже мечты о бизнес-центре с хрустальными люстрами так и остаются мечтами, а не правдой.

Глава 2: Время друзей

В ту ночь Берлога, словно гигантский ржавый чулан, вросла в промышленную зону, где фабричные трубы дымили сквозь рассветные сумерки. Снаружи ее вывеска с облезлыми неоновыми огнями мигала, будто моргнувший глаз, а внутри воняло пивом и потом, смешанным с ароматом дешевых сигарет. Мы с Маттео ввалились туда вдвоем, смеясь над шуткой, которую он повторял с тех пор, как мы вместе лепили игрушечные самолеты из пластилина во втором классе. Рико, с его вечной ухмылкой и рукавом рубашки, вывернутым наизнанку, поджидал нас у барной стойки, где бутылки с виски стояли в ряд, как солдаты, готовые к атаке. Его очередная новая работа уже в архитектурной компании, казалось, придала ему уверенности, но когда он рассказывал анекдоты, его глаза все так же блестели юношеским задором, будто он до сих пор был тем парнем, который устраивал нам с Маттео запрещенные ночевки в школьном спортзале.

Музыка грохотала так, что стаканы на стойке дрожали, а официантка в черной мини-юбке кричала через плечо, принимая заказ. Мы заказали пива, но Рико, словно решившись на безумие, вытащил из кармана бутылку текилы, найденную в ящике своего коллеги по офису. «За эту гребанную жизнь!» – прокричал он, поднимая ее вверх, и мы залпом осушили рюмки. Маттео, всегда более осторожный, в этот раз смеялся громче всех, будто пытаясь перекричать голоса прошлого: его мама, которая в шестом классе учила меня делать кукол из тряпок, пока мы с ним прятались в его подвале от дождя.

К рассвету голова гудела так, что даже тишина казалась шумом. Мы валялись на тротуаре перед Берлогой, пока город просыпался с грохотом автобусов и звоном подземки. Маттео, лежа рядом, вдруг заговорил о том, как мы в школе сломали учительский стол, пытаясь спрятать котенка в шуфлятке, которого принес с улицы. Рико, с лицом, похожим на раскисшую маску, пробормотал что-то о проекте небоскреба, но его слова спутались с хрипом проезжающей машины. Я вспомнил, как познакомился с ним в офисе – он тогда случайно уронил на меня стопку важных бумаг, а потом неделю кормил конфетами, чтобы я не рассказал боссу.

Ближе к полудню мы, едва передвигая ноги, доползли до парка, где скамейки еще хранили прохладу ночи. Маттео, обычно такой собраный, теперь говорил о будущем, как о сне: «А помнишь, как мы мечтали о путешествиях?» Его голос дрожал, словно от холода, но в глазах горел тот же огонек, что в детстве, когда мы рисовали карты секретных островов на обороте школьных тетрадей. Рико, сидя рядом, пытался восстановить в памяти названия архитектурных стилей, но вместо этого начал напевать попсовые хиты, которые мы слушали пару месяцев назад в машине, возвращаясь с ночного похода в Берлогу.

На следующий день моя спина ныла так, будто ее ударили железным прутом, а в горле сидел ком, как после недельного поста. Но я вспоминал смех Маттео, его рассказ о том, как мы в подростковом возрасте пытались сделать самодельный ракетный двигатель из старых запчастей, и думал, что именно такие ночи делают дружбу нерушимой. Рико прислал смс с извинениями за «эксперименты с текилой», приложив фото своих опухших век.

Вспоминая ту ночь, я понимаю, что Берлога это место, где прошлое и настоящее сталкиваются, как стаканы на ее грязной стойке. Где Рико, с его офисными мечтами, и Маттео, с его школьными воспоминаниями, становятся теми же мальчишками, что бегали по коридорам школы, оставляя следы из конфетных оберток. И где даже самая жаркая ночь – лишь отражение тех, кто рядом, и того, что ты готов забыть ради смеха, который не дает сердцу остыть.

Глава 3: Ожидание перемен

Вечерний воздух вонял выхлопными газами и кофе из киоска на углу, когда я шел мимо серых стен офисного здания, где Рико теперь уже трудился бухгалтером. Его жизнь, казалось, застыла в замкнутом круге: каждую пятницу он получал зарплату, но уже к середине следующей недели его банковский счет опустевал, как песочный час в руках алчного ребенка. Он метался от одной работы к другой, что я уже счет потерял. Казалось, он сам не понимает чего хочет от жизни. Я видел его однажды в кафе, как он, дрожащими пальцами перебирая монеты, пытался собрать деньги за кофе, а потом вдруг сунул их обратно в карман, словно стыдясь собственной нищеты. Рико говорил, что взял кредит на открытие кафе, но оно провалилось, как камень в болото, оставив лишь горький привкус обещаний, которые никто не сдержал. Он все еще носил выцветшую футболку с названием закрытого заведения, как эпитафию, и каждый его смех звучал так, будто смеялся кто-то другой, откуда-то из-за плеча.

Маттео же жил в квартире, где пыль на подоконниках смешивалась с окурками, а стены были увешаны дипломами о высшем образовании, которые он, кажется, забыл использовать. Утром его будил не будильник, а звонок начальника, который уже третий раз напоминал о срочном проекте, а вечерами он валялся на диване перед телевизором, пытаясь заглушить мысли пачкой чипсов и пивом. Иногда он говорил, что завтра наконец начнет искать новую работу, или возьмет себя в руки, или, может, просто выйдет на прогулку, но «завтра» растворялось в тумане сигаретного дыма. Его разговоры о жизни напоминали бесконечный монолог уличного актера – громкие фразы, полные пафоса, но без единого слова, способного зацепиться за реальность.

Однажды мы собрались в старом баре у реки, где потрескавшаяся мебель и запах старой краски создавали иллюзию уюта. Рико достал из кармана распечатку графика выплат по кредитам, размахивая ею, как знаменем, а Маттео, развалившись в кресле, сетовал на то, что «все вокруг движется, кроме него». Я молчал, глотая кофе слишком горячим глотком, пока за окном темнело, и фонари вдруг превращались в желтые точки в мокром воздухе. Рико начал рассказывать про соседа, который купил дом за пригорода, и его голос дрожал так, будто он говорил не о ком-то другом, а о себе. Маттео фыркнул, назвав это «американской мечтой», и тут же заказал еще пиво, будто вино в жесте могло стереть слова, которые он произнес.

После таких разговоров мы шли на вечеринки, где тела сплетались в клубах сигаретного дыма и музыка грохотала так, что сердце сливалось с ритмом. Маттео танцевал, как будто пытаясь запрыгнуть в другую жизнь, а Рико стоял у стойки, разглядывая этикетки на бутылках, словно в них могло быть написано решение всех проблем. Я вспоминал, как когда-то мы мечтали о путешествиях, о том, чтобы изменить мир, или хотя бы свою жизнь, но теперь эти мечты лежали в подвале памяти, заваленные пылью и обломками разбитых надежд. Иногда мне казалось, что мы все стали персонажами комедии, где смешные диалоги маскируют то, что уже нельзя назвать смешным.

На рассвете, после очередной ночи, мы расходились по домам, оставляя за собой следы из звонких монет и полуоткрытых дверей. Утро за окном Маттео всегда выглядело таким же, как и вчера: серым, безжизненным, с кучами непрочитанных сообщений на телефоне. Рико звонил мне усталым голосом, чтобы пожаловаться на начальника, который, мол, «не ценит талант», а я слушал, прикусив язык, чтобы не сказать, что он сам давно перестал ценить себя. Иногда я ловил себя на том, что жду, когда они перестанут повторять одни и те же фразы, как старые пластинки с царапинами, но они продолжали кружиться в своем танце, не замечая, что музыка уже смолкла.

В конце концов я начал замечать, как их тени растягиваются на стенах моего сознания, превращаясь в гигантские силуэты, которые нельзя обойти или уничтожить. Их слова, их жалобы, их бездействие – все это вползало в мой мир, как вода в затопленный подвал. Однажды я сидел на крыльце, наблюдая, как Рико и Маттео спорят о чем-то у подъезда, их голоса терялись в шуме проезжающих машин, и впервые подумал: а вдруг они правы, и жизнь – это действительно пустота, которую нельзя заполнить даже миллионом бессмысленных разговоров? Но тут же гнал эту мысль, потому что знал – если я сдамся, то стану следующим в их цепочке, а это значило, что я должен уйти, пока не стало слишком поздно.

Глава 4: Коварный замысел

Вечер пах мокрым асфальтом и надеждой на то, что завтра все изменится. Рико, как всегда, появился из темноты подъезда, его пальто заляпано грязью, а глаза горели таким огнем, что даже ветер, дующий с окраины, отступал. Он бросил на стол карту района, развернув ее с таким жестом, словно это был схематический план вселенной, и произнес: «Ювелирный на углу Седьмой улицы – там сейчас столько бриллиантов, что даже у сторожа в кармане наверняка пару штук». Голос его звенел, будто он уже держал в руках горсть алмазов, но Амато и Матео замерли, переглядываясь – слишком уж безумно звучала эта «авантюра», а Рико, как известно, считал безумие единственной формой разума.

Магазин, о котором он говорил, встал на перекрестке всего неделю назад, словно драгоценный гость, забредший в неподходящую компанию. Его витрины, заляпанные еще не высохшей краской вывески, уже светились подсветкой, отбрасывая на тротуар блики, похожие на осколки льда. Днем там толпились соседи, охая и ахая над кольцами с сапфирами и цепями с рубинами, но к вечеру улица пустела, оставляя за стеклом лишь призрачные тени будущих покупок. Рико знал, что хозяин торопится – переехал из другого города, взял кредит, нанял помощников, но пока не потратил лишние деньги на сигнализацию. «Они думают, что тишина – лучшая защита», – хмыкнул он, проводя пальцем по карте, словно уже рисовал путь в глубь витрины.

Но Амато, с его привычкой считать каждый шаг, перечислял риски: «Местные собаки, часовые, которые не в графиках, но просто так бродят…» Он говорил тихо, но слова его висели в воздухе, как провода, готовые перерезать горло. Даже Матео, обычно готовый рвануть за любым безумством, молчал, барабаня пальцами по столу. Лишь Рико, сжав в руке зажигалку, будто это был ключ от рая, повторял: «Двое суток, и они установят камеры. Теперь – или никогда». В его словах слышался отчаянный накал, словно он боялся, что если не схватит эту возможность сейчас, то останется вечно в этой серой дыре, где мечты таяли быстрее льда на солнце.

План складывался из трещин в системе. Вечером, когда хозяин уезжал на встречу, а помощники расходились по домам, магазин становился уязвимым, как раненое животное. Они могли проскользнуть через заднюю дверь, которую оставляли приоткрытой для проветривания, или через витрину – если сумеют разбить стекло так, чтобы оно не загудело в пустоте улицы. Рико рисовал схемы на ладони, но Амато нашел лазейку: «А если сигнализация все же есть? Не говоришь, потому что не знал?» Его вопрос повис, пока за окном проезжал пустой автобус, оставляя за собой шлейф смеха. Рико замялся, и в эту секунду замешательства стало ясно – он не проверил до конца.

Но безумие уже впиталось в их дыхание. Они обсуждали детали до рассвета: кто будет отвлекать, кто взламывать замки, как разделить трофеи, чтобы не ссориться позже. Матео нарисовал на обороте меню кафе схему бегства, Амато пересчитал монеты, чтобы купить нужные инструменты, а Рико, казалось, растворялся в своих фантазиях о том, как они будут жить потом – в домах с видом на море, где даже мыши носят бриллиантовые ошейники. Но в глубине души все знали: это не о деньгах. Это о том, чтобы впервые в жизни почувствовать, что ты не просто частица серой массы, а тень, способная поглотить чью-то светлость.

Глава 5: Точка невозврата

Ветер трепал занавески в грязноватом номере мотеля, где они укрылись, заставляя пыльные блики от заката ползти по стенам, словно призрачные руки. Воздух был наэлектризован ожиданием, и каждый вдох казался тяжелее предыдущего, будто в нем смешались запахи пота, старой мебели и железного привкуса страха, что лежал на языке. Я сидел у окна, пальцы судорожно сжимали край подоконника, а взгляд упорно убегал от двух фигур, застывших в дальнем углу комнаты. Рико, как всегда, был в своей стихии: он расхаживал взад-вперед, размахивая руками, будто пытался выжечь сомнения из воздуха, и ораторствовал, подбадривая нас так, словно мы стояли на пороге легкой прогулки, а не на грани безумного риска. Его слова лопались, как мыльные пузыри, – «надо брать быка за рога», «все по плану», «денег хватит на всю оставшуюся жизнь» – но я видел, как его костюм, слишком «дорогой» для такого задания, сидит на плечах неловко, будто и сам он чувствовал, что врет даже себе.

Маттео сидел в кресле у телевизора, который молчал, включенный на каком-то канале с рекламой, и его руки, сцепленные между коленей, белели от напряжения. Он не смотрел ни на Рико, ни на меня, а уставился в окно, где за стеклом таяли последние лучи дня. Его лицо казалось вытесанным из мрамора – неподвижное, даже дыхание, казалось, застыло где-то в груди. Иногда он бросал быстрый взгляд на часы, потом на дверь, будто готов был сбежать в любую минуту, но страх перед Рико удерживал его на месте. Я знал, что за этой маской спокойствия кипит хаос – Маттео всегда был слишком чутким, слишком проницательным, чтобы не видеть подводные камни в этом деле.

Снаружи, за дверью, время тянулось как ртуть. Где-то вдали рявкнула сирена, и Рико, не замечая, как мы сжались, расхохотался, будто это был смешной звук. Его уверенность стала еще более фальшивой, когда он вдруг замолчал, заметив мое выражение. Я чувствовал, как он ждет, что я поддержу его, как всегда, но на этот раз горло сжимала тугая петля. Память о прошлых ошибках, накатывала волнами, и я не мог отделить реальность от видений – то ли в номере пахло гарью, то ли это лишь игра воображения.