Девичья фамилия

Роза вздернула нос.

– Это не он. Я ошиблась.

Монахиня, которая, возможно, видела подобные сцены уже тысячу раз – или только вчера, или час назад, – закрыла рот. И больше не произнесла ни слова.

Никто в Сан-Квирино не увидел, как Розу стошнило. Пройдя насквозь всю деревню, она, крепко сжимая руками живот, дошла до обочины пустынной дороги, по которой ездили телеги, и лишь там дала себе волю; от рвоты глаза наполнились едкими слезами.

На закате, когда небо стало оранжево-синим, Роза поднялась в комнаты на верхнем этаже харчевни, где жила с детьми. Они еще не спали, сами поужинали. Никто не спрашивал, где она была.

– Мама, ты не хочешь есть? – спросил Нандо.

– Нет, я хочу только спать. Погасите свет и ложитесь.

Но она знала, что они и без ее указаний сделали бы все правильно.

Эта ночь была самой длинной в жизни Розы.

Мысленно она обустраивала для Себастьяно Кваранты могилу, усыпанную цветами и душистыми травами. Она проклинала войну, мужчин, Бога, отцов. До рассвета разговаривала с мужем, провожая его на тот свет. Говорила, что если бы могла, то с радостью провела бы остаток дней рядом с ним на больничной койке, но сейчас ей нельзя думать ни о чем другом, кроме как о жизнях, о которых она должна заботиться, – Себастьяно пришла бы в голову та же мысль; и о том, как она обрадовалась бы, если бы могла поменяться с ним местами, потому что Кваранта не должен был сгнить заживо на этой раскладушке. Ему, который всегда жил послезавтрашним днем и никогда не возвращался мыслями к прошлому, придется ждать ее в другом месте – там, где они рано или поздно увидятся вновь и где Роза попросит у него прощения за то, что ей пришлось сделать в тот день, когда она не сумела его спасти. Тогда Роза приготовит ему суп из бобов с кусочками сала, а потом они займутся любовью, как в юности, и будут смотреть друг на друга так, как смотрели в первую ночь, которую провели вместе на телеге перед церковью Святого Иеронима, прежде чем стать мужем и женой; или так, как смотрели каждую ночь совместной жизни, не будя своими вздохами детей в соседней комнате.

Когда взошло солнце, на прикроватной тумбочке Розы, в единственной имевшейся у нее рамке, огромной, как напрестольное Евангелие, стоял снимок Себастьяно Кваранты, сделанный фотографом Франкавиллой после мессы, на которой тот щеголял в шерстяном костюме, сшитом по заказу Розы. Себастьяно навсегда останется в памяти людей человеком с черными лошадиными глазами и улыбкой во весь рот. А фотография Бастьяно будет сопровождать Розу во всех переездах, и любовь к нему станет самым сильным чувством в ее жизни. Сильнее, чем гордость, с которой она говорила о нем, будто он был единственным мужчиной, когда-либо существовавшим на земле; сильнее, чем гнев на то, что она стала жертвой несправедливости, продлившейся всю ее жизнь.

Потом, много лет спустя, на исходе ее дней, Себастьяно Кваранта придет за ней в комнату с большими окнами и развевающимися на ветру занавесками. Его лицо, меланхоличное и спокойное, прогонит прочь все ее невзгоды. Его руки, на которых все пальцы окажутся целы, унесут ее в место, которого она не знает, но где ей точно будет лучше. Потому что так было всегда.

Однако до тех пор не проходило дня, чтобы Роза не произнесла имя Себастьяно Кваранты как проклятие, суля вечные муки тем, кто без спросу отобрал у нее мужа. И окружающие не решались упоминать его при ней. Роза никому не рассказывала о своей поездке в госпиталь Сан-Квирино.

3

Чужая кровь

Роза говорила, что мальчики рождаются потому, что они нужны мужчинам. И каждый раз, когда она это говорила, Фернандо и Донато дулись как мыши на крупу. Тогда Роза крепко прижимала их к своим костлявым бокам и бормотала, что ей с ними повезло.

Фернандо в свои восемнадцать был крупным и полным, но таким добродушным, что жалел даже фрукты, гниющие у подножия деревьев; мать говорила, что он, как и Себастьяно Кваранта, появился на свет, чтобы растить собственных детей. Его брату Донато пришлось с ранних лет научиться самому заботиться о себе. Когда он был еще малышом, Роза не могла подолгу находиться рядом, так сильно ее выматывала работа в харчевне, а в один прекрасный день она взглянула на младшего сына и увидела перед собой юношу с острыми локтями и коленками, с орлиным носом, как у отца. С этого момента она начала любить его по-настоящему. А Себастьяно Кваранте так и не довелось нарадоваться на дочку. Он не просил Сельму принести ему тапочки, не слышал, как она называет его папочкой, не искал для нее мужа по всем четырем деревням.

– У тебя был самый лучший отец, – всегда говорила ей Роза.

Главным образом тогда, когда Сельма помогала заправлять постель и рассматривала фотографию Себастьяно Кваранты, стоявшую на тумбочке. Она была мало похожа на отца и, возможно, со временем забыла бы его, если бы не эта фотография и не Роза, которая постоянно упоминала имя Себастьяно рядом с именем Господа. Посетители, заглядывавшие в харчевню выпить и поесть, называли Сельму дочерью донны Розы, а мальчиков – Нандо и Донато – сыновьями дяди Бастьяно, что сгинул на войне. Впрочем, в присутствии Розы о войне лучше было не заикаться.

Теперь, когда она осталась одна, ей приходилось тратить много времени на беседы по душам с посетителями; будь Бастьяно рядом, никто бы не посмел проявить к ней неуважение. Однако Роза не могла позволить себе роскошь терять гостей. Каждый, кто приходил в харчевню поесть, означал кусок хлеба для ее детей и для нее самой. И только ей было решать, когда лучше ответить на оскорбления, а когда отступить, смириться и смолчать.

– Хотите еще супа?

Но она не была наивной. У нее вошло в привычку держать в кармане фартука острый нож, особенно после того, что случилось с Чиччей Лаваннарой, чей муж ушел на войну с призывниками из того же списка, в котором значился Себастьяно. Сосед, некий Пеппе Скачча, как-то днем забрался в дом прачки и сделал с ней все, что пожелал; Чичча не сопротивлялась, потому что в таких случаях всегда лучше не сопротивляться, иначе все закончится куда хуже, – но, когда Пеппе ушел, она вымылась, собралась с силами и навестила соседа. Распорола ему брюхо от шеи до пупка опасной бритвой своего мужа-солдата. Все знали, что убила его Чичча и что она поступила правильно. Но полицейские были уверены, что Пеппе Скаччу располовинил кто-то из мужчин – родственников Чиччи, потому что бритва – предмет мужской, а женщины, конечно же, не умеют ею пользоваться.

Розе понравилась эта история, и она стала носить в кармане маленький ножик – такой, которым удобно чистить сельдерей.

За всю свою жизнь она никогда не испытывала страха: она защищалась от отцовского ремня, ее не испугала мысль бросить семью и последовать за мужем, она не так уж сильно кричала во время трех родов. Но война заставила ее познать ужас и возможность остаться одной, потеряв тех, кого она любила. А следом и дети узнали едкий запах страха. Вонь пота и пыли, которая стояла в доме летними ночами, когда, несмотря на жару, двери и окна держали запертыми из опасения, что кто-то проберется внутрь. Затхлость наряда Розы, который она старалась снимать как можно реже, потому что чувствовала себя беззащитной без одежды и ножа в своем кармане.

Сельма постоянно цеплялась за юбку матери. Фернандо и Донато перестали гулять с друзьями и держались поближе к харчевне. Нандо был высоким и смуглым, как отец; Донато ростом не вышел, но характер у него был скверный, и он быстро впадал в ярость. Роза не была уверена, что сможет рассечь надвое взрослого мужчину, если с ней случится то же, что и с Чиччей Лаваннарой, но, если бы кто-то рискнул тронуть ее детей, можете быть уверены – на следующий день он был бы нашинкован на мелкие кусочки и брошен в кастрюлю с супом.

Время от времени, предаваясь мрачным мыслям, она даже подумывала закрыть харчевню, но здравый смысл и трое детей, которых нужно было растить, заставляли ее продолжать готовить. Для тех, кто был голоден, и для тех, у кого еще хватало сил и смелости приходить в харчевню. А также для женщин: больных и для тех, кто не выходил из дома, потому что по вине мужа-мерзавца не мог даже встать с постели. Она приносила еду молодым девушкам, которым приходилось кормить грудью слишком много детей, которые ухаживали за престарелыми родителями или маленькими братьями и сестрами. И каждый житель Сан-Ремо, если мог, давал ей что-то взамен. Только что довязанное шерстяное одеяло, вязанку дров, кусок нового мыла. Так Роза выжила в самые тяжелые годы войны без денег и мужа. Держа один нож в кармане, а другой – в руке, она нарезала овощи и клала в кастрюлю кусочки брокколи и створки бобовых стручков.

А потом случилось еще кое-что.

С началом войны в деревне не стало врачей: хорошие ушли на фронт, а плохие устроились на руководящие посты, как Лео Массера. Поэтому Роза, помнившая все премудрости, которым ее научила Медичка, в свободное от готовки время ходила по деревне: послушать грудь дочери сапожника, заболевшей воспалением легких, накормить медом с перцем малыша Мачеддары, захлебывающегося кашлем, перевязать пролежни старой швее. Почти всегда она брала с собой Сельму, потому что хотела научить ее всему. Как готовить железы скота и отвар из репы, как менять повязку на ране, как сбивать жар, как укачивать ребенка, у которого болит живот.

Сельма не проявляла к этим знаниям особого интереса, но все же послушно наблюдала за матерью, почти не отвлекаясь на болтовню.

– Какая вежливая малышка, донна Роза. Какая милая, просто золото, – говорили ей.

Но это, вопреки их ожиданиям, Розу совсем не радовало. То, что дочь росла тихой и спокойной, было сродни проклятью, и Роза не могла понять, откуда это взялось. А может, как раз понимала и чем дальше, тем больше отчаивалась: внешне Сельма была похожа на нее – светлые волосы, светлая кожа, голубые глаза, – но в ней, казалось, жил дух Себастьяно Кваранты. Сельма тоже любила срывать травинки на краю поля, подносить их к губам и играть на них, пока шла через деревню по узкой грунтовой дороге. Как и отец, она не знала, как реагировать на ссоры с Розой: если ее ругали, девочка опускала голову и усаживалась где-нибудь на заднем дворе, не плача и не жалуясь; если братья отбирали у нее игрушку, она искала другую; если она роняла на пол миску с супом, то вытиралась без лишних слов и тут же начинала прибираться. Ногами она твердо стояла на земле, но ее взгляд с любопытством блуждал по облакам в небе. Когда палило солнце и в синеве не на что было смотреть, а заодно нечего делать в харчевне или по дому, Сельма проводила время на берегу какого-нибудь ручья, наблюдая за проплывающими рыбами, или в деревне, где перед церковью собирались сплетницы. Однако ее никогда не видели в курятнике (от стоявшего там запаха она начинала обливаться слезами и чихать) или в свинарнике. Свиньи пугали ее с тех пор, как Донато рассказал, что, если оставить в их загоне мертвого человека, они сожрут его вместе с костями.

Роза смотрела на свою дочь, такую кроткую и похожую на отца, и думала, что это не особенно хорошая наследственность. Добрый мужчина, который никогда не сердится и не способен на дурные поступки, – это замечательно. Но молодая женщина с таким характером обречена на несчастливую долю.

В деревне жила одна девушка, невысокого роста, темноволосая, которая выросла на глазах у Розы и в детстве часто приходила в харчевню попросить остатки еды с кухни. Звали ее Сарина, но для всех она была Мыльнянкой, потому что из жира, цветов и диких трав варила брусочки мыла, которые чудесно отстирывали одежду.

После начала войны Мыльнянка стала худеть; когда Роза встречала ее на рынке, в корзине у девушки оказывалось всего несколько картофелин, а также морковь и репа с полей, где она собирала лаванду и розмарин. Самодельное мыло не приносило большого дохода, но братья ушли на войну, и ей приходилось одной заботиться о престарелых родителях, так что это было лучше, чем ничего; поэтому Роза покупала у нее мыло и ароматические мешочки, которые клала в ящики с бельем, хотя могла бы сделать их сама. При любой возможности она приносила девушке что-нибудь поесть, а однажды вечером, заметив, что та вернулась с полей в лохмотьях, выставила перед ее домом корзину с одеждой, оставшейся с тех времен, когда Роза была стройнее, еще до рождения детей. Мыльнянка осталась страшно довольна, словно ей подарили наряд из гардеробной королевы Елены[3].

Однажды, срезая лаванду, Мыльнянка едва не отрезала себе палец. Прежде чем потерять сознание от боли и испуга, она успела обмотать руку тряпкой и послать за донной Розой. Та поспешила на зов, прихватив с собой Сельму. Мыльнянка лежала в лучах заходящего солнца под навесом у двери – лицо белое, повязка красная от крови. Нужен был врач, нельзя же было оставить палец висеть на лоскутке кожи, но у Мыльнянки были непростые отношения с доктором Скалией, который недавно приехал в деревню: стоило упомянуть его имя, и Сарина начинала дрожать как осиновый лист. Даже теперь, когда девушка ничего не ела и загорела под солнцем в полях почти дочерна, женщины, стиравшие белье, любили посплетничать о ней; одна даже клялась, что извлекла из живота Мыльнянки мертвого младенца, прежде чем ее беременность стала заметна под одеждой, и что это был подарок от доктора Скалии, который захаживал к девице по ночам, когда ту мучили приступы кашля. Роза, услышав эту историю, осенила себя крестным знамением: Бог знает, правда это или нет, ей своих дел хватает, некогда совать нос в чужие; но с тех пор она не решалась оставлять Сельму наедине с доктором.

Рана, которую получила Мыльнянка, срезая лаванду, была очень серьезной: следовало смыть кровь чистой водой и настойкой шиповника, а затем отрезать то, что осталось от пальца, иначе девушка лишилась бы руки. Мыльнянка, пребывая в полубессознательном состоянии, не слышала ни единого слова Розы. А Сельма, которая должна была ассистировать матери на операции, побелела.

– Соберись, кто мне будет помогать, если не ты? – сказала ей Роза.

Дочь выглядела потрясенной, будто никак не могла очнуться от долгого сна, но так и не смогла взять себя в руки.

– Мама, мне нехорошо, можно я присяду?

Роза, которая любила свою дочь больше, чем Мыльнянку, разрешила ей подождать в тени. Перед сном Роза долго ворочалась в постели. Ей пришла в голову мысль, которая после будет преследовать ее каждый день. Она подумала (да простит Господь – и Сельма – ей такие мысли), что, будь отцом Сельмы Пиппо Ромито, а не Себастьяно Кваранта, она бы не перенесла то, что перенесла Роза. В конце концов Роза стала думать, к своему стыду, что побои отца сделали ее куда более стойкой, чем Сельма. Когда ночью ей не удавалось заснуть, она открывала буфет из оливкового дерева и вставала на стул, чтобы дотянуться до верхних дверец, запертых на ключ, который она всегда носила при себе вместе с ножом для самообороны: в этом тайнике, в фарфоровой супнице с ручками лежал шерстяной носок, где хранились несколько монет, отложенных за годы работы харчевни. В деревне так давно не ходили наличные деньги, что последние припрятанные монеты помнили еще руки Себастьяно Кваранты. Роза садилась на край кровати и пересчитывала деньги, отложенные для Сельмы, ломая руки при мысли, что, если с ней что-нибудь случится, ее дочь сможет рассчитывать только на горстку монет. Однажды летним вечером, как только харчевня закрылась, Роза отправилась помогать Пеппине Приско, которая рожала первенца. В те времена нечасто бывало, чтобы женщина понесла от мужа, да еще удачно, и Роза хотела помочь. Она не взяла с собой Сельму, потому что той пора было ложиться спать и потому что понимала – зрелище это не для дочери. Сын Пеппины Приско, которого назвали Франческо, родился быстро, и его мать тоже чувствовала себя хорошо. Вернувшись домой, Роза увидела, что в харчевне горит свет, а входная дверь распахнута настежь. Никого из ее троих детей внутри не оказалось. Она будто с ума сошла и кинулась обегать всю деревню – звала детей, спрашивала у всех, где ее мальчики и Сельма. В ту ночь от безумных криков Розы проснулась вся Сан-Ремо-а-Кастеллаццо. Как будто дети пропали у каждой из живущих в деревне семей. Наконец на улице появился Донато в своих коротких штанишках, его фигурку освещал теплый свет из открытой двери.

– Мама, успокойся. Мы пошли к доктору.

Роза, услышав такое, ничуть не успокоилась. Более того, она со всех ног бросилась убедиться, что ее сын действительно вышел из дома местного врача Джузеппе Скалии.

– Что случилось? Кто заболел? Что вы натворили?

Шквал вопросов Розы сменился волной паники, когда на улице позади брата появился Фернандо, не зная, куда себя деть от смущения. Не успела Роза спросить у него, что стряслось, как за спиной старшего сына возник доктор Скалия: он то и дело хихикал, его глаза сияли. Врач положил руку на плечо Фернандо, как будто тот был сопливым мальчишкой, а не рослым парнем, и обратился к Донато:

– Зачем вы заставляете мать нервничать, балбесы?

Роза вбежала в дом врача; на стуле, завернутая в слишком тяжелое для этого времени года одеяло, так что виднелись только бледное лицо и босые ноги, сидела Сельма.

– Со мной все хорошо, мама. Нандо и Донато помогли мне.

Роза опустилась на колени перед дочерью, ее сердце бешено колотилось, мышцы натянулись, будто веревки, на которых тащат коров, а мысли беспорядочно метались в голове, как мошки вокруг фонаря.

– Тебе плохо? Доктор что-то с тобой сделал?

Сельма не поняла смысла вопроса – по крайней мере, не полностью. Она ответила спокойно и правдиво, как всегда:

– Я проснулась в постели, вся в крови. Живот страшно болел. И мы пришли к доктору. – Она указала на одеяло. – Я вся грязная, но мне уже лучше. Доктор сказал мне выпить вот это.

Роза понюхала жидкость в стакане, стоявшем на столе. Вода с цитронеллой[4] – по крайней мере, так ей показалось. Под одеялом двумя красными полосами от паха до лодыжек запеклась кровь Сельмы, которая казалась еще ярче на контрасте с полупрозрачной кожей. Доктор Скалия ничего не говорил, продолжая посмеиваться над Розой и ее детьми; но Роза уже поняла все и без объяснений.

– Если позволите, почтеннейший, давайте избавим друг друга от неудобств: это дела женские, семейные.

– Конечно, конечно. – Доктор на мгновение стер с лица свою несносную ухмылку. – Лучше проводить вечера дома со своими детьми, донна Роза, чем присматривать за чужими. Особенно теперь, когда малышка уже не ребенок.

Роза с удовольствием разбила бы о его голову стакан с водой на цитронелле, а затем, вооружившись осколками стекла, передала бы горячий привет от Мыльнянки. Вместо этого она ответила почтительно и вежливо, как и подобало в разговоре с учеными людьми:

– Благодарю вас, доктор Скалия. Спокойной ночи.

Фернандо нес сестру на плечах до самого дома. Роза держала ее за руку, а Донато понуро шел рядом: братья чувствовали себя виноватыми из-за того, что не смогли все толком объяснить и избавить мать от унизительной встречи с доктором. Роза шла между сыновьями, не сводя глаз с Сельмы.

Отправив мальчиков вперед, она отвела дочь к ручью; была ночь, но Роза помогла Сельме вымыться и воспользоваться теми средствами, которые помогут ей не пачкаться так каждый месяц и не менять простыни, ночную рубашку и все остальное.

Сельма побледнела.

– Что? Каждый месяц?

Нандо и Донато легли спать в подавленном настроении, уверенные, что сделали что-то не так. А Сельма со страхом думала о том, сколько еще крови ей предстоит потерять.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Notes

1

Кассателлы (итал. cassatelle) – сладкие пирожки из песочного теста с разными начинками, включая рикотту, шоколад и миндаль. – Здесь и далее прим. пер., если не указано иное.

2

Сражение между итальянскими и австро-венгерскими войсками у реки Пьяве во время Первой мировой войны (15–23 июня 1918 года), последнее наступление австро-венгерских сил перед капитуляцией осенью 1918 года.

3

Елена Черногорская (Елена Савойская, 1873–1952) – урожденная принцесса черногорская, супруга Виктора Эммануила III, королева Италии и Албании, императрица Эфиопии.

4

Цитронелла – лимонная трава, многолетнее ароматическое растение.