Люди с функцией отмены

Даниэль Строганов

Люди с функцией отмены

Глава 1. Первая ошибка

Марк проснулся не в себе.

Не метафорически – буквально. Его рука тянулась к браслету раньше, чем сознание успело собрать осколки вчерашнего дня. Квантовый металл холодил запястье, и в этом холоде была обещанная милость: ещё можно вернуть. Ещё можно отменить.

Комната дрожала. Или это дрожал он – разницы больше не было.

«Папа?»

Голос Лизы. Живой. Настоящий. Вчера в 16:47 этого голоса не стало. Грузовик, перекрёсток, секунда невнимательности. Его невнимательности.

«Я здесь, солнце».

Слова вышли автоматически, как будто их произнёс кто-то другой. Кто-то, кто ещё помнил, как быть отцом. Марк посмотрел на браслет – индикатор показывал 99.7%. Первое использование забирает меньше всего. Так говорил продавец с чёрного рынка. Худой, с глазами утопленника.

– Души у вас много, хватит на сотню откатов. Может, больше. Зависит от того, насколько глубоко копнёте.

Марк тогда не понял. Теперь – начинал.

Лиза вошла в комнату, и мир снова стал целым. Восемь лет, русые косички, щербинка между передними зубами. Живая. Дышащая. Та самая, которую он вчера… которую он сегодня ещё не потерял.

– Мам сказала, чтобы ты не опаздывал. Мы же в парк идём?

Парк. Да. Они собирались в парк, потом за мороженым, потом… потом был перекрёсток.

– Пап, ты какой-то странный.

Странный. Марк усмехнулся. Если бы она знала, насколько. Он только что украл сегодняшний день у вселенной. Отмотал плёнку назад. Стёр смерть, как опечатку.

Но что-то внутри – тихое, почти неощутимое – исчезло вместе с откатом. Словно выдохнул и забыл вдохнуть обратно.

«Это нормально», – вспомнил он слова продавца. – «Плата. Без неё функция не работает. Вы же понимаете – бесплатный сыр только в мышеловке».

Марк встал. Ноги держали, но казались чужими. В зеркале напротив отражался знакомый незнакомец: те же черты, та же щетина, те же серые глаза. Только в глубине зрачков мерцало что-то новое. Пустота размером в 0.3%.

– Идём завтракать, солнце. И в парк. Обязательно в парк.

Но не через тот перекрёсток. Никогда больше через тот перекрёсток.

Лиза убежала на кухню, а Марк остался стоять посреди комнаты. Браслет пульсировал в такт сердцу – или сердце подстраивалось под него? Инструкция обещала: функция отмены работает только на последние 24 часа. Дальше – необратимо.

Он спас дочь. Это главное. Это единственное, что имеет значение.

Тогда почему в груди росла эта странная пустота? Словно вместе с концом дня он отменил что-то важное. Что-то, без чего Марк перестал быть полностью Марком.

«Всего 0.3%», – повторил он про себя. – «Незаметно».

На кухне Анна жарила блинчики. Обернулась, улыбнулась – и замерла.

– Что с твоими глазами?

– В смысле?

– Не знаю. Показалось… будто ты смотришь сквозь меня.

Сквозь. Да. Именно так. Он смотрел сквозь этот день в тот, который отменил. Видел два временных контура одновременно: в одном Лиза смеялась за столом, в другом…

– Всё нормально. Не выспался.

Анна кивнула, но в её взгляде мелькнуло беспокойство. Она всегда чувствовала ложь. Даже такую необходимую.

Марк сел за стол. Блинчики пахли детством, но вкус… вкуса почти не было. Будто рецепторы потеряли 0.3% чувствительности.

«Мелочи», – сказал он себе. – «Главное – она жива».

Но где-то глубоко, в том месте, где хранятся невысказанные истины, Марк уже знал: это только начало. Первая отмена – как первая доза. Она никогда не бывает последней.

Браслет на запястье потяжелел. Или это его рука стала легче – на те самые неощутимые проценты, которые делают человека человеком?

Завтрак тянулся вечность. Каждое движение Лизы – взмах ресниц, смешок, капля варенья на подбородке – Марк впитывал как последнее причастие. В отменённом вчера этих движений больше не было. Там была тишина скорой помощи и белизна больничного коридора.

– Пап, а почему ты не ешь?

Марк заставил себя отрезать кусочек блина. Поднёс ко рту. Прожевал. Картон с сиропом.

– Ем, видишь?

– Ты жуёшь, но не ешь, – Лиза нахмурилась той серьёзной складкой между бровей, которая делала её похожей на Анну. – Это разные вещи.

Восемь лет. В восемь лет она уже различала оттенки неправды. Что будет, когда ей исполнится шестнадцать? Двадцать? Будет ли он вообще для неё существовать к тому времени?

– Умная у нас дочь, – сказала Анна, но в голосе звучала тревога.

Она поставила перед ним кофе. Их пальцы соприкоснулись на секунду – и Марк почувствовал, как она вздрогнула. Словно ток прошёл. Или наоборот – словно тока не было там, где он должен быть.

– Ты холодный.

– Кондиционер, наверное.

Но кондиционер был выключен. Июльское утро лилось через окно медовой патокой. Только Марк больше не чувствовал тепла. Не полностью. На 99.7%.

Телефон завибрировал. Сообщение от неизвестного номера:

«Первый раз самый лёгкий. Дальше будет больнее. Если нужна помощь – приходите. Кафе "Нулевой километр", столик у окна. Мы все там бываем. Рано или поздно».

Марк удалил сообщение. Потом восстановил. Снова удалил.

– Что там? – спросила Анна.

– Спам.

Ещё одна ложь. Маленькая. Необходимая. Как и все остальные, которые последуют.

– Так мы идём в парк? – Лиза допила молоко, оставив белые усы.

– Идём. Только… давай другой дорогой.

– Почему?

Потому что на привычной дороге есть перекрёсток. Тот самый. С грузовиком, который вылетит из-за поворота в 16:47. Которого не будет, потому что они пойдут другой дорогой. Потому что Марк отменил вчерашний день ценой 0.3% души.

– Просто хочется прогуляться подольше.

Лиза пожала плечами. Для неё это был обычный день. Первый и единственный. Она не помнила, как умирала вчера. Не помнила скрежет тормозов, крик отца, темноту.

Благодаря браслету.

Марк поднялся из-за стола. В движении было что-то механическое, словно он управлял телом на пульте. Шаг. Ещё шаг. Поворот. Всё правильно, всё как надо. Только чего-то не хватало. Той лёгкости, с которой человек движется, не думая о движении.

0.3% – это же почти ничего.

Почти.

В прихожей он помог Лизе завязать шнурки. Его пальцы дрожали, но не от волнения. От чего-то другого. От ощущения, что он завязывает шнурки призраку. Или сам является призраком, который пытается удержаться в мире живых.

– Пап, ты слишком туго.

– Прости.

Он ослабил узел. В отменённом вчера эти кроссовки остались на асфальте. Розовые, с единорогом на липучке. Один был в крови.

Не думать об этом. Это больше не существует. Не произошло. Отменено.

Анна вышла последней, заперла дверь. Повернулась к нему:

– Марк, что происходит?

– Ничего. Всё хорошо.

– Не ври мне.

Он посмотрел ей в глаза. Карие, с золотыми искрами. Сколько раз он терялся в этих глазах? Сколько раз находил?

– Я просто… плохо спал. Кошмар приснился.

Это было почти правдой. Вчерашний день действительно был кошмаром. Только не сном.

Анна прижалась к нему, и Марк обнял её. Через тонкую ткань платья он чувствовал тепло её тела, но словно через стекло. Словно между ними появилась невидимая плёнка толщиной в 0.3%.

– Мам, пап, вы идёте? – Лиза нетерпеливо переминалась у лифта.

Они пошли. Новой дорогой. Безопасной. Той, где не будет грузовика.

В лифте Марк смотрел на отражение семьи в зеркальных дверях. Отец, мать, дочь. Полная картина. Правильная. Только что-то в ней было не так. Словно фотография, где один из людей моргнул в момент съёмки.

Браслет под рукавом рубашки пульсировал ровно, размеренно. Как второе сердце. Или как паразит, присосавшийся к вене.

Когда двери лифта открылись, Марк знал: он сделает это снова. Когда понадобится. Когда не будет другого выхода. Когда ошибка станет слишком большой, чтобы с ней жить.

Он не знал только одного – сколько процентов души нужно потерять, чтобы перестать быть отцом. Мужем. Человеком.

Сколько отмен отделяют его от пустоты?

Утреннее солнце било в глаза. Лиза взяла его за руку, и Марк почувствовал – её ладошка горячая, живая, настоящая.

Пока ещё настоящая.

Для него.

Глава 2. Контуры дня

Другая дорога оказалась длиннее на километр. Марк считал шаги, фонари, трещины в асфальте – всё, что отличало этот маршрут от того, который вёл к перекрёстку. К 16:47. К скрежету тормозов.

Не думать.

– Пап, а почему люди забывают? – спросила Лиза, перепрыгивая через лужу.

Вопрос ударил под дых. Марк остановился.

– В смысле?

– Ну, вот я помню, что вчера мы хотели в парк. А позавчера ходили за продуктами. А что было год назад в этот день – не помню. Почему?

Анна рассмеялась:

– Философ растёт.

Но Марк не смеялся. Он смотрел на дочь и думал: а что, если она начинает чувствовать? Что, если отменённый день оставляет следы – не в памяти, но где-то глубже?

– Мозг не может хранить всё подряд, солнце. Он оставляет только важное.

– А кто решает, что важное?

– Мы сами.

Лиза задумалась, потом кивнула. Побежала вперёд, к голубям у фонтана.

– Она сегодня странные вопросы задаёт, – сказала Анна. – И ты странный. Что вообще происходит?

Марк хотел ответить. Хотел рассказать всё – про браслет, про отмену, про 0.3% души, которые он потерял. Но слова застревали в горле. Потому что как объяснить то, чего не было? Как оплакивать смерть, которая не случилась?

– Просто… берегите себя сегодня. Ладно?

Анна нахмурилась:

– Марк, ты меня пугаешь.

Он взял её за плечи. Сквозь ткань блузки чувствовал тепло – приглушённое, будто через фильтр.

– Просто пообещай. Никаких рисков. Никакой спешки. Смотри по сторонам на переходах.

– Господи, да что с тобой? Ты как будто…

Она не договорила. Но Марк знал, что она хотела сказать: «как будто знаешь что-то». И он знал. Знал слишком много. Знал вкус больничного кофе из автомата. Знал, как выглядит Лиза под белой простынёй. Знал тишину после последнего писка монитора.

Всё это было. И не было. Существовало в отменённом вчера, которое помнил только он.

– Мам, пап, смотрите! – Лиза махала им от фонтана. – Голуби из рук едят!

Момент разбился. Анна покачала головой и пошла к дочери. Марк следовал за ними, чувствуя, как браслет пульсирует под рукавом. Не больно. Просто напоминание: я здесь, я работаю, я слежу.

В парке было людно. Субботнее утро выманило половину района на прогулку. Дети, собаки, велосипедисты – нормальная жизнь нормальных людей. Людей со стопроцентной душой.

Марк сел на скамейку, наблюдая, как Лиза кормит птиц. В отменённом вчера они так и не дошли до парка. Не успели.

Телефон вибрировал. Снова неизвестный номер:

«Видите женщину в красном у карусели? Она на 12%. Мужчина с собакой – 34%. Ребёнок на качелях – 67%. Мы узнаём друг друга. Приходите в кафе».

Марк поднял глаза. Женщина в красном действительно была у карусели. Худая, с потухшим взглядом. Смотрела на детей так, словно пыталась вспомнить что-то важное.

Мужчина с собакой шёл странной, механической походкой. Пёс тянул поводок, но хозяин будто не чувствовал.

Ребёнок на качелях…

Марк вгляделся. Мальчик лет десяти раскачивался всё выше и выше. Его мать кричала: «Осторожнее!» Но он не слышал. Или не хотел слышать. В его движениях было что-то отчаянное, словно он пытался взлететь. Оторваться. Отменить притяжение.

«Мы узнаём друг друга».

– Пап, хочу на качели!

Лиза дёрнула его за рукав. Марк встрепенулся.

– Конечно, солнце. Пойдём.

Но качели были заняты. Тем самым мальчиком, который раскачивался с яростью камикадзе.

– Подождём немного, – сказала Анна.

Мальчик взлетал всё выше. Цепи скрипели. Мать закрыла лицо руками.

И тут Марк увидел: на запястье ребёнка поблёскивал знакомый металл. Браслет. Детский размер.

«Господи, – подумал он. – Они и детям продают».

Качели достигли критической точки. Мальчик на секунду завис в воздухе – и отпустил цепи.

Время замедлилось.

Марк видел, как ребёнок летит. Как мать вскидывает руки. Как Анна прижимает к себе Лизу. Как весь парк замирает в ожидании удара.

Рука сама потянулась к браслету. Можно отменить. Откатить эти секунды. Спасти чужого ребёнка, как спас свою дочь.

Всего минус ещё процент. Может, полтора.

Может, два.

Мальчик упал на песок. Неловко, но не страшно. Перекатился, сел. На лице – разочарование. Словно он ожидал чего-то другого.

Мать подбежала, начала ощупывать, искать повреждения. Мальчик отмахивался, показывал на качели – ещё, ещё раз, выше.

Марк убрал руку с браслета. Не сегодня. Не за чужого. Не за того, кто сам ищет край.

– Вот псих, – выдохнула Анна. – Зачем так рисковать?

«Затем, – подумал Марк, – что на 67% уже всё равно».

Лиза молчала. Смотрела на мальчика с качелей тем особенным взглядом, каким дети смотрят на что-то одновременно пугающее и притягательное.

– Не хочу больше на качели, – сказала она тихо.

– Давай тогда на горку?

– Давай.

Они пошли к детской площадке. Марк оглянулся: мальчик снова карабкался на качели. Мать не сопротивлялась – сидела на скамейке с пустым взглядом. Наверное, отменяла эту сцену уже не раз. И каждый раз он делал это снова.

Потому что некоторые не хотят быть спасёнными.

На площадке Лиза играла осторожно. Словно помнила – не умом, но телом – что мир может быть опасным. Что один неверный шаг, секунда невнимания, случайность размером с мгновение – и всё.

Конец.

Если никто не отменит.

Анна села рядом с Марком:

– Расскажешь, что случилось?

– Ничего не случилось.

– Марк.

В её голосе звучала та особая интонация, которая означала: я знаю, что ты врёшь, но готова подождать правды.

Он взял её за руку. Кожа к коже. Пульс к пульсу. Только между ними – невидимая плёнка в 0.3% отчуждения.

– Если бы ты могла… исправить что-то плохое. Но за это пришлось бы заплатить. Ты бы стала?

Анна прищурилась:

– Смотря чем платить.

– Частью себя.

– Это метафора?

– Это вопрос.

Она подумала. Посмотрела на Лизу, которая съезжала с горки с восторженным визгом.

– За неё? За тебя? Не задумываясь.

– А если бы с каждым исправлением ты становилась… меньше? Если бы близкие начали тебя терять?

– Марк, ты меня пугаешь. Это из-за того сна?

Сон. Да. Пусть будет сон.

– Наверное. Просто… думаю о всяком.

Лиза подбежала, раскрасневшаяся:

– Мам, пап, можно мороженое?

– Конечно, – сказал Марк быстрее, чем Анна успела напомнить про обед. – Пойдём выберем.

Нужно было двигаться. Делать что-то. Не давать мыслям застаиваться. Потому что в тишине он начинал слышать: тиканье браслета, шёпот отменённого времени, эхо несуществующего вчера.

У киоска с мороженым стояла очередь. Марк встал в конец, Лиза рассматривала картинки с сортами. Анна отошла к клумбе – сфотографировать цветы.

– Клубничное! – решила Лиза. – Нет, шоколадное! Нет…

– Выбирай спокойно, никуда не спешим.

Никуда. Особенно не к 16:47. Не к тому перекрёстку. Не к скрежету тормозов.

Очередь двигалась медленно. Марк считал людей перед собой. Пять. Четыре. Три.

И тут он почувствовал: кто-то смотрит.

Обернулся. В трёх метрах стоял человек в сером худи. Капюшон скрывал лицо, но Марк видел глаза. Пустые на процентов восемьдесят. Или девяносто.

Человек поднял руку. На запястье – браслет. Потом указал на Марка. На его запястье.

«Мы узнаём друг друга».

– Папа, ты чего? – Лиза дёргала его за руку. – Наша очередь!

Марк повернулся к киоску. Заказал мороженое. Расплатился. Все движения – на автомате.

Когда он снова посмотрел назад, человека в худи не было. Словно растворился. Или отменил своё присутствие.

– Держи, солнце.

Лиза взяла стаканчик, лизнула. На лице расцвела улыбка:

– Вкусно! Хочешь?

– Спасибо, не хочу.

Он не чувствовал вкуса с утра. С момента первой отмены. Но Лиза была жива, держала мороженое, улыбалась – и это стоило любых процентов.

Любых?

Телефон завибрировал в третий раз:

«Кафе "Нулевой километр". Через час. Не бойтесь. Мы все прошли через это. Первый день самый трудный. Дальше вы научитесь жить с функцией. Или функция научится жить вами».

Марк удалил сообщение.

Но адрес запомнил.

Глава 3. Продавец с глазами утопленника

Кафе «Нулевой километр» пряталось между ломбардом и магазином ритуальных услуг. Марк прошёл мимо дважды, прежде чем заметил выцветшую вывеску. Словно место само себя отменяло – существовало только для тех, кто знал, куда смотреть.

Он стоял у двери, не решаясь войти. В кармане телефон молчал – больше никаких сообщений. Только адрес и память о человеке в сером худи. О пустых на девяносто процентов глазах.

Дверь открылась сама. Изнутри пахнуло кофе и чем-то ещё – озоном, как после грозы. Или как от работающей электроники.

– Заходите уже, – сказал женский голос. – Нечего мёрзнуть на пороге.

Марк шагнул внутрь.

Кафе было почти пустым. Три столика у окна, стойка с облупившейся краской, тусклый свет сквозь грязные жалюзи. За первым столиком сидела женщина лет сорока. Та самая, в красном, из парка. Вблизи её лицо казалось размытым, словно плохо отретушированная фотография.

– Садитесь, – она указала на стул напротив. – Первый раз всегда страшно.

– Я не…

– 99.7%, – перебила она. – Свеженький. Вчера отменили?

Марк сел. Ноги сами принесли его к столу, сами согнулись, усадили. Тело действовало отдельно от сознания.

– Откуда вы знаете?

Женщина усмехнулась. В улыбке не хватало чего-то важного – искренности? Тепла? Или тех двенадцати процентов души, которые она уже потратила?

– Мы все светимся. Для таких же. Чем меньше осталось – тем ярче свет. Парадокс, правда? – Она протянула руку. – Вера. Вера Сергеевна, если официально. Но тут все просто по именам.

Марк пожал протянутую ладонь. Холодная, сухая, почти невесомая. Как пожать руку манекену.

– Марк.

– Марк-который-спас-дочь? Или Марк-который-исправил-ошибку?

– В смысле?

– У каждого своя причина первой отмены. Своя цена входа в клуб. Кто-то отменяет смерть близких. Кто-то – свои слова, сказанные в гневе. Кто-то – чужую боль, которую причинил. А некоторые… – она махнула рукой в сторону бара, – некоторые просто не могут жить с несовершенством.

Только сейчас Марк заметил: у барной стойки сидел мужчина. Спиной к залу, ссутулившись над стаканом. На шее виднелась татуировка – цифры. Проценты?

– Это Олег, – пояснила Вера. – Начал с разбитой чашки. Любимая чашка жены, подарок от покойной матери. Отменил. Потом отменил грубое слово. Потом опоздание. Потом…

– Сколько у него осталось?

– 4.3%.

Четыре целых три десятых процента души. Марк попытался представить – каково это? Существовать на грани исчезновения. Быть почти функцией.

– Но вы спрашивали не об этом, – Вера налила ему кофе из термоса. – Вы хотите знать, как оно попало к вам. Как вообще началось. Правильно?

Марк кивнул. Кофе пах нормально, но вкус… вкуса не было. Горячая вода с оттенком горечи.

– Расскажу, как сама узнала. Правда или миф – решайте сами. Тут все истории наполовину выдумка. Приходится додумывать то, что отменили.

Она откинулась на спинку стула. В полумраке кафе её лицо казалось ещё более размытым.

– Говорят, первый браслет создал отец, потерявший сына…

Три дня назад. За сутки до отмены.

Марк сидел в приёмной детской реанимации. Белые стены, запах хлорки, тиканье часов. 23:47. Лиза в операционной уже четыре часа.

«Множественные травмы, внутреннее кровотечение, отёк мозга».

Слова врача крутились в голове, как заезженная пластинка. Марк пытался не думать о шансах. О статистике. О том, что «делаем всё возможное» часто означает «готовьтесь к худшему».

Анна дремала на его плече. Плакала, пока были силы, потом провалилась в тревожный сон. Иногда вздрагивала, шептала имя дочери.

В коридоре появился мужчина. Худой, изможденный, с глазами утопленника. Сел напротив, достал термос. Налил что-то в крышку, протянул Марку:

– Выпейте. Поможет.

– Спасибо, не надо.

– Надо. Поверьте. Я тут… частый гость.

Что-то в его голосе заставило Марка принять крышку. Глотнуть. Обычный чай. Сладкий, с лимоном.

– У вас тоже ребёнок?..

– Был. – Мужчина смотрел в пустоту. – Три года назад. Лейкемия. Полгода в этих стенах. Знаете, что самое страшное?

Марк молчал.

– Не смерть. А бессилие. Стоишь рядом, видишь, как угасает – и ничего не можешь. Никак не изменить. Не отменить.

Слово «отменить» прозвучало странно. С нажимом. Как пароль.

– Но теперь можно, – продолжил мужчина. – Если готовы платить.

– О чём вы?

Мужчина полез во внутренний карман. Достал что-то, завёрнутое в чёрную ткань.

– Не здесь. Камеры. Выйдем покурить?

Марк не курил. Но встал. Оставил Анну спать на стуле и пошёл за странным человеком. Потом долго корил себя – почему поверил? Почему пошёл? Может, от отчаяния. Может, от той особой безнадёги, когда готов поверить во что угодно.

На больничной парковке было темно. Фонари мигали, создавая островки света в океане тьмы.

– Меня зовут Кирилл, – сказал мужчина. – Кирилл Игоревич, если официально. Но это неважно. Важно вот что.

Он развернул ткань. На ладони лежал браслет. Тонкий, металлический, с едва заметным дисплеем. В темноте он словно светился изнутри.

– Что это?

– Шанс. Единственный настоящий шанс что-то изменить. – Кирилл повертел браслет, и цифры на дисплее мелькнули: 100.0%. – Квантовый откат. Отмена последних двадцати четырёх часов.

– Вы что, сектант?

– Я продавец надежды. – В голосе не было иронии. Только усталость. – Вы же программист?

Марк напрягся. Откуда он знает?

– Неважно. Просто объясню на вашем языке. Представьте – реальность это код. Постоянно исполняемый, постоянно записываемый. А это, – он поднял браслет, – команда Ctrl+Z. Откат к последней сохранённой версии.

– Бред.

– Конечно, бред. Пока ваша дочь жива. Пока есть надежда на операцию, на чудо, на мастерство врачей. Но если… – Он не договорил. Не нужно было. – Тогда вспомните про бред. И про меня.

Кирилл сунул браслет обратно в карман. Достал визитку без имени – только номер телефона.

– Это не бесплатно, – сказал он, уже уходя.

– Сколько?

– Не в деньгах дело. Плата… другая. Но когда прижмёт – цена покажется смешной. Поверьте. Я заплатил бы в десять раз больше. В сто. В тысячу.

– Почему тогда ваш сын…

Кирилл остановился. Обернулся. В свете фонаря его лицо казалось маской.

– Потому что узнал слишком поздно. Когда прошло больше суток. Когда откатывать было уже некуда. – Пауза. – Не повторяйте моей ошибки. Если что – звоните сразу. В первые двадцать четыре часа.

Он ушёл, оставив Марка с визиткой в руке. С безумной надеждой. С ощущением, что мир треснул, и в трещину просочилось что-то невозможное.

Марк вернулся в приёмную. Анна всё ещё спала. Часы показывали 00:15. Новый день. Последний день, в котором Лиза…

Нет. Не думать так. Операция пройдёт успешно. Врачи знают своё дело. Всё будет хорошо.

Но визитку он спрятал. На всякий случай. Как последний патрон. Как запасной парашют.

Как проклятие, которое ждёт своего часа.

– …и так оно распространяется, – закончила Вера. – От отчаявшегося к отчаявшемуся. От того, кто не может смириться – к тому, кто ищет выход. Никакой рекламы. Никаких объявлений. Только шёпот в больничных коридорах. Только номера телефонов на визитках без имён.

Марк смотрел в остывший кофе. История казалась правдоподобной. Даже слишком. Та особая правдоподобность городских легенд – когда неважно, было ли на самом деле. Важно, что могло быть.

– А Корпорация? «Чистый лист»?

Вера пожала плечами:

– Кто знает? Может, и есть. Может, просто так мы называем тех, кто за всем стоит. А может, браслеты сами себя создали. Пришли из будущего, где отменили своё несуществование. – Она хмыкнула. – Тут столько теорий, сколько процентов потеряно.

– Но как оно работает? Технически?

– А какая разница? Работает – и ладно. Вы же не спрашиваете у антибиотика, как именно он убивает бактерии. Просто пьёте и надеетесь.

Она была права. И Марк это знал. Знал ещё тогда, на парковке, когда взял визитку. Когда позвонил через день. Когда передал деньги – смешную сумму за воскрешение дочери.

Дверь кафе открылась. Вошёл человек в сером худи – тот самый, из парка. Сел за дальний столик, не снимая капюшона.