Начальник сновидений

Анна Смерчек

Начальник сновидений

Глава 1

Последние часы жизни Миша Белозеров провел на работе. Он приехал на автобусе, застрявшем по пути в пробке, и поэтому шел через парк к седьмому корпусу, торопясь и поглядывая на часы. Но все равно успел заметить мягкое тепло майского утра, с удовольствием прислушался к птичьему гомону в кронах старых лип. Ему нравились эти величественные деревья, которые встречали его шелестом листьев, потом весь день заглядывали в окна рабочего кабинета, а вечером провожали, тихо вздыхая под ветром.

Старое здание их Отдела на территории Обсерватории он тоже любил. Удивительно, что коллеги не ощущали никакой романтики в их гулком коридоре, в кабинете с двумя высокими окнами, заваленном сотнями пыльных папок, с оставленным у окна старинным прибором, инструкции к которому Мише за год работы здесь так никто и не показал. Ни один из коллег: ни Доротея Львовна, ни Зоя Павловна, ни Архип Савельевич, ни даже Людмила не видели в старом здании ничего, кроме сырости, сквозняков и скрипучих полов. Кажется, только начальнику Отдела было так же уютно в этих старых стенах, во всяком случае когда речь заходила о необходимости ремонта, он начинал отчаянно скучать, менял тему или просто исчезал. Не уходил, а именно исчезал. Только что сидел на стуле и вдруг его там уже не было. Такие странные, даже немыслимые вещи иногда случались в Отделе, но никто из сотрудников никогда не заговаривал об этом. Впрочем, эти маленькие странности безусловно меркли на фоне того, чем собственно их Отдел занимался.

На входе смотритель Архип Савельич попенял Мише:

– Белозеров! За вчерашний день почему не расписался в журнале посещений?

– Забыл, – беззаботно пожал тот плечами.

– Что значит «забыл»? Забыл он, видите ли!

– Забыл, запамятовал, из головы вылетело. Lapsus memoriae, что в переводе на русский язык значит «ошибка памяти», – весело отчитался Миша, вписал себя во вчерашнюю и сегодняшнюю графы, поставил дважды лихую подпись и, напевая, пошагал по коридору к двадцать пятому кабинету.

– То же мне, работничек, – проворчал вслед ему Савельич.

До обеда Миша, как обычно, трудился за своим столом у окна, иногда переводя взгляд от монитора компьютера и стопок документов на мерное покачивание ветвей за окном, любуясь игрой солнечных лучей в листве. Обе пожилые дамы – Доротея Львовна и Зоя Павловна – по своему обыкновению все утро пререкались из-за мелочей. На этот раз речь шла об оставленных в беспорядке папках, и Миша сдуру высказался в том плане, что такая ерунда не стоит их драгоценного времени и нервов.

– Молодой человек! – Доротея Львовна даже слегка раскраснелась от волнения. – Вы работаете здесь без году неделя! Из этой, как вы изволили выразиться, «ерунды» и состоит собственно наша канцелярская работа. Вам бы нужно учиться у старших коллег, а не смеяться над ними!

– Да нет, я не смеюсь, я просто… – улыбнулся Миша. – Albo lapillo notare diem. Стараюсь по римскому обычаю отмечать каждый день белым камешком, то есть считать каждый день счастливым. Приятно видеть, когда у вас, дамы, хорошее настроение.

Он уже привык к сложным характерам обеих сотрудниц и, действительно, про себя посмеивался над ними, стараясь не раздражаться и не принимать их колкости на свой счет. Нужно ведь было выработать какое-то противоядие, чтобы выживать в таком коллективе, а юмор был самым доступным средством.

– Он просто знает лучше нас с вами все о порядке хранения документов, – перебила Зоя Павловна. – Ну, поведайте же нам, юноша, как должны быть расставлены папки с годовой отчетностью: в алфавитном или в хронологическом порядке.

– Главное, чтобы вам было удобно! – Миша примирительно поднял ладони над клавиатурой компьютера. Зоя окатила его презрительным взглядом:

– Удобно? Я представляю себе, во что превратится Отдел, если каждый здесь будет работать, как ему удобно!

Доротея Львовна тяжело опустилась на стул, обмахиваясь листом бумаги, показывая, как ей плохо от этого разговора. Нерасставленные папки так и остались лежать на подоконнике.

«Удивительно, как некоторые люди умеют со вкусом и наслаждением портить жизнь себе и окружающим!» – подумал Миша и углубился в цифры, стараясь не поддаваться раздражению.

В двенадцать все собрались в кабинете бухгалтерии: Людмила отмечала день рождения, и там уже был накрыт стол с фруктами, тортом и бутылкой шампанского. Ждали только начальника Отдела, а он задерживался – начальники ведь никогда не опаздывают и ничего не забывают, они просто задерживаются, решая неотложные рабочие вопросы. Мишу отправили напомнить о празднике.

Белозеров пошагал по темному коридору, отметив про себя, что сегодня он оказался на редкость длинным, и идти пришлось долго. Коридор в их Отделе был всегда разной длины. Это была одна из тех необъяснимых странностей, которые было не принято обсуждать с коллегами.

Дверь в кабинет была приоткрыта. Миша просунул голову в щель. Поначалу он решил было, что начальника нет на месте, но все-таки шагнул внутрь, чтобы убедиться в этом. По застекленным дверцам книжных стеллажей весело бежали солнечные блики, на широком письменном столе тихо гудел компьютер, и Миша краем глаза отметил мимолетное движение монитора, как будто он чуть оглянулся на вошедшего, словно сам был живым существом. Миша постучал, чтобы заявить о себе.

– Иоганн Иванович! Вы здесь? Мы только вас ждем! Вы ведь не забыли про Людмилу?

Спинка высокого кресла крутанулась, и Миша удивился, как сразу не заметил начальника. Или его, действительно, только что не было здесь? Иоганн легко поднялся на ноги, подхватил и быстро накинул на печи пиджак. Ответил строго, хотя в глазах светились лукавые огоньки:

– Нет, Миша, я помню. Людмилу невозможно забыть! Таких красавиц, раз увидев, не забывают! Особенно, если они отвечают за зарплату всего Отдела.

Людмила, и правда, была красива. Она сидела во главе стола, одаривая гостей улыбкой, и мягким движением откидывала за спину длинные светлые волосы. Только вот ее большие серые глаза, как всегда, оставались удивительно безучастны, как будто она была сейчас не здесь, а где-то очень-очень далеко.

«Интересно, сколько ей исполнилось? – размышлял Миша, вытаскивая из коробки уже третью конфету. – Тридцать? Тридцать два, может быть? Неудобно спрашивать. Иоганн наверняка знает, он ведь начальник. А самому Иоганну сколько лет, интересно? Он тут, кажется, моложе всех. Это даже странно…»

Слово «странно» как будто зацепилось за что-то в Мишиных мыслях. Оно крутилось на разные лады, с разными интонациями.

«Какой странный сегодня день», – думал он и тянул кофе из чашки с надписью «Ad profundum». Кофе не помогал. Внутри нарастала неприятная тяжесть. Он смотрел на латинскую надпись на фаянсовом боку чашки и, действительно, чувствовал, как что-то неумолимо тянет его на глубину, ко дну.

«Надо купить новую чашку. Без надписей», – думал Миша. Глаза слипались, слова коллег пролетали мимо, не успевая обрести хоть какой-то смысл. Подняться из-за стола оказалось неожиданно трудно. Он вышел в коридор. Здесь, на сквозняке, ему стало немного легче, и он постоял минуту, раздумывая, не выйти ли на улицу подышать. Стены слегка покачивались, как ветви старых лип там, в парке за дверью.

«Как все это странно», – снова подумал Миша и побрел в кабинет.

Там он сел за свой рабочий стол, положил руки на клавиатуру компьютера, опустил на них голову и мгновенно заснул. Больше Миша Белозеров уже никогда не проснулся.

Глава 2

Полина Голубева не могла вспомнить, как устроилась на работу. Это было странно, тем более что времени с тех пор прошло совсем мало. Воспоминания о собеседовании у нее, конечно, были, но доверять им Полина, как человек здравомыслящий, не решалась. В поиски работы было вложено много сил: она уже три месяца пыталась найти новое место, но предлагали все какую-то ерунду. В тот день предстояло очередное безрадостное собеседование. Речь шла о вакансии администратора в отеле на выезде из города. Ну, или на въезде – с какой стороны посмотреть.

Собеседование было назначено на три часа, и Полина пол дня промаялась без дела, придумывая, какие ей зададут вопросы и как она на них ответит, раз за разом меняя решение по поводу того, какую одежду стоит выбрать. В Петербурге никогда не знаешь, как правильно одеться. Сейчас светило солнце, но уже чувствовалось, что скоро будет гроза: воздух застыл, дома затаили дыхание, городские неизбалованные деревья приглушенно перешептывались свежей майской листвой, ждали с трепетом. Полина тоже ждала, ей хотелось, чтобы над городом пролился не просто дождь, а настоящая гроза – бурная, шумная, свежая. Почему-то это казалось ей сейчас важным – даже важнее, чем неоплаченные квартирные счета за три месяца, важнее, чем оторвавшийся ремешок любимой сумки. Из-за этой обещанной прогнозом грозы, Полина не могла взяться ни за какие дела – это было просто какое-то наваждение. Потом все-таки она собралась, отбросила ненужные переживания, взяла зонт и вышла из квартиры.

В метро духота отступила. Народу в вагоне было немного, наверное, все сидели по домам, боясь попасть под наползающую на город бурю. Всю дорогу Полина смотрела на свое отражение, качающееся в такт в темном стекле напротив. Пыталась представить себя за стойкой ресепшена. Она понимала, что ей там будет тесно и скучно. Но все-таки это было лучше, чем ничего. Лучше, чем неоплаченные счета и постоянные мысли о собственной неустроенности. Полина была уверена, что двигаться вперед, делать пусть и маленькие, но шаги – это правильнее, чем остановиться и опустить руки. Бывает, кажется, что вот как сейчас: темно и пусто вокруг, но делаешь шаг, другой, третий – а там уже и свет, и люди, и жизнь продолжается. Глядя на свое отражение в вагонном стекле, она пыталась подбодрить себя: ей нравилась эта строгая блузка и светлый пиджак. Правда вот отросшая, растрепавшаяся темная челка, напряженно стиснутые руки и растерянный взгляд портили впечатление, совсем не шли ей, взрослой, совсем недавно еще вполне уверенной в себе двадцатипятилетней девушке.

От метро надо было еще ехать на автобусе. Полина вышла на проспект и увидела, что с Пулковских высот на город спускается роскошная, яркая грозовая туча в полнеба. На ее фоне там, вдалеке, белым маяком светился купол Обсерватории. Автобус нырнул под запутанные переплетения КАДа, а вынырнул уже под черное брюхо тучи, низко и тревожно нависшее над шоссе. Ливень обрушился стеной, смывая остатки городских строений за стеклом. И что-то еще прозвенело в воздухе кроме падающих на асфальт водяных струй. Что-то похожее на пропущенный вызов, как будто кто-то хотел позвонить, но так и не собрался. Или как напоминание о том, чего делать она никогда не собиралась. Толкнулось что-то: то ли в воздухе, то ли в груди.

Как только поднялись на горку, за окном автобуса из-за высокой ограды Обсерватории пышно и бурно полилась навстречу весенняя зелень парка. Город закончился, и Полина встрепенулась: неужели проехала? Она вскочила, снова чуть не шлепнулась на сиденье, когда автобус начал поворачивать, стала пробираться к дверям. Какой же там адрес был у этого отеля?

– Вам здесь остановить? – мазнув по ней взглядом в зеркале, спросил водитель.

– Да, здесь, кажется.

Сказала и тут же пожалела. Кажется, можно было проехать еще одну остановку. Или все-таки здесь лучше выйти? И как вообще выходить под такой ливень? Но водитель уже тормозил, уже открывал двери.

На Полину волной хлынули шум дождя, влажное дыхание парка за оградой, гул летящих мимо машин. Она задохнулась на минуту, нырнула с автобусной подножки наружу, раскрыла зонт и огляделась. Кругом не было ни души, только машины неслись мимо, выскакивая из-под переката холма, лихо выворачивая на плавном повороте и взметая в воздух брызги из-под колес.

«Неужели проехала? Или, наоборот, рано вышла?» – Полина попыталась, прижав зонт плечом к подбородку, найти в сумке ежедневник с аккуратно записанным адресом отеля. Зонт вывернулся, по спине побежали холодные струи дождя, сумка чуть не выскользнула из рук на мокрый асфальт.

«Да что сегодня со мной такое!» – Полина сердито фыркнула. Надо было дома как следует посмотреть, как дойти до этого отеля, не рассчитывать, что как-нибудь разберется на месте. Мимо проскочил спешащий укрыться от дождя пешеход. Его лицо было скрыто зонтом, он торопился, и Полина не успела ничего спросить. На другой стороне шоссе под козырьком остановки то ли прятались от ливня, то ли ждали автобуса в сторону города несколько озябших фигурок. У них можно было бы спросить. Полина выглянула из-под зонта и шагнула на проезжую часть. Она же видела, что машин не было. А потом из-под холма быстро вынырнул, соткался из серых плотных струй дождя этот автомобиль. Полина судорожно глотнула мокрого ливневого воздуха, увидев несущийся на нее капот, а потом почему-то перед глазами уже было небо с осколком отлетающего в сторону зонта. Весь мир следом за ним вдруг опрокинулся, загрохотал и разлетелся неземной вспышкой.

Это, наверное, гром и молния, успела еще подумать Полина. Только почему-то теперь тишина. И дождя больше нет. Она подняла голову и ахнула: как красиво! И как это она раньше не знала, что отсюда, с Пулковских высот, открывается такой прекрасный вид на Питер! Гроза неожиданно закончилась, и город лежал теперь перед ней умытый, залитый теплым и нежным золотистым светом. Весь он как-то собрался, и удивительным образом отсюда стали видны величавый купол Исаакия, стройная Владимирская колокольня, точеный силуэтик Смольного и бесконечный до горизонта лабиринт прямых улиц, набережных и дворов. Даже блестящую змейку Невы, и кружевной, нарядный Зимний дворец на берегу можно было теперь разглядеть. Еще никогда в жизни Полина не видела город таким прекрасным, правильным и ярким. Там, далеко, над крышами то тут, то там она замечала каких-то странных, судя по всему, огромных птиц. Полина присмотрелась и поняла, что это были вовсе и не птицы, а самые настоящие лошади, только с крыльями.

– Крылатый конь в древнегреческой мифологии назывался Пегасом. Он доставлял Зевсу на Олимп громы и молнии, – сказал задумчиво кто-то сзади. – Поэтому пегасов можно увидеть чаще всего именно во время грозы. Когда же Пегас ударил копытом о землю на горе Геликон, там забил чудесный источник, из которого поэты черпали вдохновение.

«Какое еще вдохновение? Что за ерунда?», – не поняла Полина, обернулась и увидела молодого человека, который стоял, прислонившись к куполу – металлическому, небольшому, чуть выше его, состоящему из двух плотно сомкнутых створок. Молодой человек задумчиво смотрел на раскинувшийся внизу город и вертел в пальцах птичье перо, то наматывая на него черную шелковую ленту, то давая ей соскользнуть обратно в ладонь. И тут Полина вдруг обнаружила, что почему-то сидит на крыше, причем на какой-то странной: по бокам обыкновенной, плоской, а по центру увенчанной этим самым куполом. Голова от этого открытия сразу закружилась и заболела, да так сильно, что к горлу подкатил комок.

– О-о, началось, – странный молодой человек закатил глаза и поморщился: то ли ему стало неприятно, то ли скучно.

– Ой, как это я здесь?.. – вскрикнула Полина, хватаясь за холодные металлические листы крыши. – Что это? Скажите, как я сюда попала?

Незнакомец с пером отреагировал странно. До этого он вроде бы и не смотрел прямо на Полину, но, кажется, немного рассеянно, краем глаза все-таки наблюдал за ней. А теперь, как только она заговорила, он встрепенулся и стал разглядывать ее внимательно, как будто вообще только сейчас понял, что тут кроме него кто-то есть. Он сделал пару легких шагов по крыше, подошел ближе.

– Вы что, не слышите меня? – громче спросила Полина, стараясь изо всех сил не думать, как и почему ее занесло на эту крышу, и вглядываясь в неожиданного собеседника. Такого человека можно было представить себе в кабинете на совещании или в ресторане на деловом обеде, но никак не на крыше. Спокойный уверенный взгляд, правильные черты лица, слегка вьющиеся, коротко подстриженные русые волосы, белая, идеально отглаженная рубашка, строгие брюки.

– Как я сюда попала, я не понимаю… это что? Что происходит?

– Вы меня об этом спрашиваете? – осторожно уточнил молодой человек.

– Да здесь, вроде, больше нет никого, – растерянно ответила Полина, но головой крутить и проверять не стала, опасаясь нового приступа тошнотворной боли.

– Ну да, – кивнул белая рубашка, продолжая внимательно разглядывать Полину, еще на шаг приблизился и, наконец, присел рядом, легко подогнув ноги в хороших мягких ботинках. С приветливым любопытством заглянул ей в лицо и спросил:

– А вы, стало быть, Полина Сергеевна? Очень рад. Enchanté!

– Merci, – невпопад ответила она тоже почему-то по-французски. – Откуда вы меня знаете? Вы кто?

– Скажите-ка мне лучше, Полина Сергеевна, сколько пальцев я вам сейчас показываю?

– Три. Так вы врач?

– Это как вам будет угодно.

– В каком смысле?

– О смысле надо было думать раньше, Полина Сергеевна, когда вы на проезжую часть выбегали. Совершенно бессмысленное поведение. Там же переход есть совсем рядом, вы не видели?

– Не видела, – призналась Полина и неуверенно подумала:

«Врач? А почему он принимает на крыше? И как я сюда попала? У врача должен быть белый халат, а у этого только белая рубашка. Нет, на врача он совсем не похож…»

– Совсем не похож, – странно отреагировал белая рубашка, неправдоподобно угадывая ее мысли и рассеянно крутя в пальцах перо и ленту. – Но ведь и вы сегодня на себя не похожи. Раньше вы никогда не стали бы так неосмотрительно выбегать на проезжую часть. Вы же видели, какой ливень! А тут ведь еще и поворот небольшой, не говоря уже о том, что подъем на горку. Горка небольшая, конечно, всего семьдесят пять метров над уровнем моря. Сущая ерунда, но над здешними живописными болотами считается возвышенностью. У водителя просто не было времени вас заметить и затормозить. Так что сами видите…

Странный незнакомец небрежно махнул рукой, как бы предлагая Полине увидеть что-то и так ею уже виденное. Она повела глазами вслед за легким жестом, удержала очередной приступ тошнотворного головокружения, проскользила взглядом над разбросанными среди деревьев старыми зданиями, над высокой металлической решеткой ограды и увидела стоящую на шоссе, и мигающую сквозь дождь аварийными огоньками серебристую легковушку и отъезжающую от места происшествия скорую. Неожиданное понимание холодным крючком зацепило что-то внутри.

– Это что же?

– Да вот, то самое.

– Я что…совсем…?

– Думаю, нет, но… Во всяком случае, у нас, кажется, есть еще несколько минут.

– Для чего?

– Чтобы поговорить.

– О чем поговорить? Кто вы? – Полина замялась, а потом ей вдруг стало удивительно спокойно рядом с этим странным молодым человеком. Пока здесь, на грани жизни и смерти, было совсем не страшно, скорее даже любопытно. – Вы что же… Бог?

Белая рубашка снова заскучал, занялся пером и лентой, как будто забыл про Полину. Потом все-таки заговорил, с упреком посматривая на собеседницу:

– Ну вот вы, Полина Сергеевна, в прошлом году ездили в Москву. Вы ведь не думали, что на вокзале вас будет встречать сам президент или кто-нибудь из правительства? Почему же вы меня приняли за Него?

– Я поняла, поняла, – кивнула поспешно Полина, не зная, как сгладить неловкость. И тут же пожалела, что пошевелила головой. Скрутило на этот раз еще сильнее, перед глазами заплясали мерцающие огоньки, со всех сторон на нее поползла ватная матовая темнота, в нос ударил какой-то медицинский запах. Молодой человек, как будто почувствовав ее состояние, заторопился, даже порывисто взял ее за руку:

– Дайте мне еще минуту, пожалуйста! Скажите, куда вы, любезная Полина Сергевна, собственно, так спешили?

– На собеседование. На работу устраиваться.

– А вы что же, сейчас нигде не работаете?

– Нет.

– Вы в этом уверены?

– Конечно!

– Так вы не работаете в Другом Министерстве?

– Нет. В каком министерстве?

– Это сейчас не важно. Что ж, значит, так тому и быть. Я беру вас на работу в мой Отдел. Вы согласны?

– Я? Я согласна! А вы уверены, что моя квалификация…

– Уверен. Знаете, Полина, вы хорошо держитесь в этих непростых для вас обстоятельствах. И потом мало кто меня вот так сразу может увидеть и понять, о чем идет речь. А ведь это важно. Вы просто молодец! Так что уж постарайтесь вернуться к нам!

– Спасибо, я постараюсь – расцвела Полина от посыпавшихся на нее комплиментов. – Вы знаете, я уже три месяца ищу работу. У меня есть опыт, я в разных проектах работала… Я языки знаю, только вот не французский. А в прошлом году я еще на курсы ходила…

– Это прекрасно! – улыбнулся, уплывая куда-то в мутную темноту, молодой человек, и только его белая рубашка еще некоторое время светилась слабым маячком где-то на краю Полининого зрения.

– Постарайтесь вернуться, Полина! Но не спешите просыпаться! Это будет больно.

Видимо, вот тогда-то Полина и устроилась на работу, но вот что это была за работа, она потом не помнила, потому что все вокруг заволокло той самой ватной темнотой, высушившей губы, залепившей глаза и забившей нос резким медицинским запахом.

Потом Полина долго лежала в больнице. В первые дни ей давали много лекарств, и все вокруг было, как в тумане. Почему-то самым странным ей показалось появление Бориса. Он был, конечно, родным человеком, старшим братом, но она не видела его полгода. Собирая материал для своих журналистских расследований, он оказывался в самых неожиданных географических точках. И вдруг обнаружился на краешке ее кровати: непривычно грустный и по-настоящему обеспокоенный. На следующий день она даже стала сомневаться, не приснился ли он ей.

Как только Полине стало лучше, она поняла, что лежать в больнице – это намного неприятнее, чем сидеть без денег и искать работу, хотя еще совсем недавно она не могла себе представить ничего хуже. Пока она валялась в палате, дома копилась пыль и неотвеченные письма, запланированные и записанные в ежедневнике дела, так и оставались невыполненными и невычеркнутыми. Полину тяготило больничное безделье, она мечтала поскорее вырваться отсюда к привычному домашнему порядку, городской суете, повседневным заботам, телефонным звонкам, запаху утреннего кофе. До происшествия на шоссе Полина считала себя человеком деятельным, но осторожным и разумным, во всяком случае, достаточно разумным для того, чтобы не вылетать под колеса несущемуся навстречу автомобилю. Вся эта история с несчастным случаем на дороге и разговором на крыше как-то не вязалась с ее прежней нормальной и понятной жизнью. Иногда на Полину накатывало странное беспокойство, и она старалась вспомнить что-то забытое, что крутилось на краешке сознания. Утром или после дневного недолгого сна, ей казалось, что вот сейчас удастся ухватить, зафиксировать это что-то забытое. Какую-то договоренность, обещание, что-то важное, очень нужное ей, но ускользающее из памяти и почему-то не занесенное в ежедневник. Но ухватить не удавалось.

Глава 3

В пятницу утром зазвонил телефон. Полина была уже дома, сидела за кухонным столом с чашкой кофе, с удовольствием посматривала в окно на оживленную улицу, на шагающих по делам летних пешеходов и едущие мимо машины. Она была рада окунуться в городскую суету после нездорового больничного затишья, вернуться к делам после вынужденного безделья. Полина составляла список задач на следующую неделю. Пунктов в списке получалось немного, и она с готовностью ответила на звонок. Телефонная трубка красивым женским голосом сказала:

– Доброе утро! Полина Сергеевна Голубева? Это бухгалтерия беспокоит. Мы ждем вас со всем пакетом документов в понедельник к десяти утра.

– В понедельник? – повторила Полина, стараясь собраться с мыслями. – С какими документами? Куда?

– К нам в бухгалтерию. В Отдел, – ответил голос и многозначительно, как показалось Полине, замолчал.

– В какой отдел? – переспросила она. В голове у нее крутилось почему-то механическое: «Ваш звонок очень важен для нас». Полина подумала сразу, что этот звонок как-то связан с тем забытым, что ей никак не удавалось вспомнить после несчастного случая. Наверное, она договаривалась об этом звонке и об этой встрече еще до того, как попала в больницу. Только вот что это была за договоренность, с кем?

– Напомните, пожалуйста, в какой отдел? Куда я должна приехать?

– Чтобы мы вас оформили на работу к нам в Отдел, вам нужно приехать в понедельник в бухгалтерию Небесной Канцелярии. Папка с вашим делом и все необходимые бланки для заполнения уже у нас. Вам назначено на десять утра. Желательно не опаздывать. Адрес я вам сейчас продиктую, вы готовы записать? – подробно объяснил мелодичный голос. В нем теперь слышались нотки легкого недоумения.