Помоги мне умереть

День рождения Данилы отпраздновали весело и по-семейному, из приглашённых были только Петровы – давние друзья семейства.

Данька заигрывал с их дочкой Вероникой, с которой подружился ещё в детском саду, и родители беззлобно подтрунивали над ними. Играли в настолки, объедались вкуснейшим тортом домашнего приготовления. И Марина время от времени возвращалась мысленно к Семёну – что это за тёмная лошадка такая?

* * *

В палате жарко. Кондиционер есть, но я не включаю, потому что ему всё время холодно. Озноб.

Месяц назад я считала дни, сейчас я считаю часы. И знаю, что скоро счёт пойдет на минуты.

Мне хочется наполнять их радостью и светом, но проклятая боль сжирает всё подчистую.

Мы с ним условились, что он обязательно встретит меня «там», когда придёт время.

– Не рассчитывай на скорую встречу. Тебе надо жить.

– Тебе тоже.

– Так получилось. Судьба.

Мне иногда становится не по себе, когда я смотрю ему в глаза и вижу не семнадцатилетнего парня, а умудрённого жизнью старика.

Почему боль так взрослит?

Глава 2

В начале марта на город упала внезапная оттепель, и он словно бы вздохнул, устав от трёх недель затяжных морозов, небо посветлело, весна разломила лёд на Неве, он сероватыми глыбами плыл по течению и с треском крошился об опоры мостов. Неожиданные плюс восемь за пару дней превратили улицы и дороги в непроходимые сплошные лужи, и люди перебирались по досочкам от магазинов и аптек к домам.

– Не засыпают же совсем, – Дмитрий выглядывал из окна на улицу, – не то что в Москве.

В последние недели он успел дважды съездить в командировку в столицу.

– Так ты тут сыпь – не сыпь, – Марина тоже подошла к окну, – море же разливанное. Как твой бесконечный проект?

– У меня теперь как у большого начальника, – он приобнял жену, – власти и обязанностей больше, ну и денег больше. А проект, конечно, медленно, но верно близится к завершению. А у тебя как?

– Знаешь, на удивление неплохо, я думала с этим Семёном Григорьевичем будет куча проблем, а он ничего так, вроде нормальный мужик оказался, даже не особо придирчивый. Пока вхожу в курс дела, изучаю документы. Японцы, конечно, те ещё хитрецы.

– Всегда удивлялся, как ты можешь разбирать эти кракозябры. – Муж пожал плечами. – Что-то дети наши не звонят. Один в художке, другой на тренировке?

– Вообще-то, сегодня суббота, дорогой папа, и дети наши просто пошли гулять. – Марина открыла холодильник. – Ты, кстати, не заметил, что Егор какой-то странный?

Кухонька была маленькая, но Марина обустроила пространство так, что все помещались. Небольшой стол уткнулся в диванный уголок, под столом устроились две табуретки, которые выдвигались по необходимости.

Квартира досталась Марине от бабушки, и в ней вперемешку уживались старые напольные часы с хрипловатым боем и широкий плазменный телик, чугунные утюги, которые теперь подпирали книги на полках, и мультиварка, бухгалтерские счёты с деревянными костяшками и ноутбуки.

– И правда суббота. – Он почесал в затылке и переспросил: – Странный? Да вроде обычный, – потом задумался, – может быть, стал чуть тише. Ну так это же подростки. Он тебе ничего не говорил?

– Сказал, что много в художке всего. – Она достала кастрюлю.

– Может, так и есть? И ты зря волнуешься, мать. – Дима приоткрыл крышку. – Пахнет очень аппетитно.

– Может, и зря.

Зазвонил Маринин телефон, лежащий в комнате, и она вышла. Дима, достал из шкафчика маленькие сушки и захрустел, глядя через стекло, как мужик в огромных резиновых сапогах выгуливает большого лохматого пса. И у того смешно разъезжаются лапы на мокрой наледи.

– Марусь… – Ему захотелось поделиться этим зрелищем. Он обернулся к двери.

– Ты что, не слышишь?! – Она стояла в проёме.

– Что? Да тут собака смешная. Что случилось? – Он наконец заметил, что она чем-то встревожена. – Да что?

– Не знаю, Данила звонил, они оба… они поскользнулись, один ухватился за другого, оба упали, и Егор теперь встать не может. И кто-то уже скорую вызвал.

– Погоди… Они где? – Дима метнулся в прихожую, схватил свой мобильник и стал набирать сына. – Егор не отвечает, – он тут же стал звонить Даниле, – алло! Что? Почему Егор не берёт? Вы где?

В трубке слышались голоса и уличный шум.

– Говорит, что у него без звука. Пап, ты это, ты не волнуйся, скорая вот только подъехала.

– Подожди, как скорая? Вы так серьёзно упали? Что там? Поставь на громкую. – Марина стояла рядом, прислушиваясь к голосу в трубке. – Даня, вы где вообще? Егор?!

Дима нажал кнопку и прибавил звук.

– Мы возле «Июня». Просто гуляли… Да… я брат. Данила Клеверов. – Он начал говорить кому-то в сторону.

Потом заговорила какая-то женщина:

– Здравствуйте, я врач скорой помощи, вы родители?

– Да. – Они ответили хором.

– Вы не волнуйтесь, сейчас осмотрим вашего мальчика.

Дима перебил:

– Нам приехать? Мы на машине и можем…

– Погодите, – доктор его остановила, – через несколько минут я вам скажу, приезжать сюда и везти его домой или ехать сразу в больницу.

– Хорошо, – Марина приложила руку к груди, – Егор, Егор, ты как?

– Нормально, мам, не переживай, – послышался вполне бодрый голос, – просто встать не могу.

– Зашибись как «нормально»!

– Как вы там вообще оказались, – спрашивал Дмитрий, – возле «Июня»?

Даня ответил резковато:

– Пап, давай потом это выясним, ладно? Гуляли просто.

Повисла тишина, в которой были неявно слышны голоса и шум дороги. Потом врач взяла трубку:

– Придётся ехать в больницу. Или кость, или связка – сказать трудно. Нужен рентген, МРТ, КТ.

– Господи, – Марина посмотрела на мужа и обратилась к врачу, – а куда? Куда ехать?

– Сколько лет? Пятнадцать? – Кажется, она спрашивала у Егора.

И он уточнил:

– Будет первого апреля.

– Взрослый парень. Повезём в Раухфуса на Восстания, Лиговский проспект, 8. Это хорошая клиника.

– Я поеду с братом, – сказал Даня, очевидно врачу.

– Конечно. Возьмите для сына пижаму, тапки, зубную щётку. Не факт, что его оставят, но на всякий случай, – доктор параллельно давала кому-то указания, – да, фиксируй, пожалуйста, плотнее к шине. Если мы уедем раньше, чем приедете вы, просто назовитесь, и вас к нему пустят.

– Хорошо. Спасибо доктор. – Марина быстро открыла шкаф.

– На здоровье.

– Мам, у меня сейчас батарея сядет, – телефон снова взял Данила, – если что – звоните Егору, он звук включил. И мы это… поехали.

* * *

Мы говорим с ним о смерти всю последнюю неделю. О его смерти, о моей, о смерти вообще. Но без страха и кокетства, без ложного величия, которое так часто приписывают этой строгой даме в чёрном. Просто как о событии, которому предстоит случиться.

– Так жаль, что я не успел разбогатеть. – Он полулежит на высоких мягких подушках, и маленькая прикроватная лампа подсвечивает его гладкую лысину.

– Почему? – Я отрываюсь от вязания и откладываю пряжу в сторону.

– Хотел написать завещание, но мне нечего завещать. – Он не шутит, а констатирует факт.

– Гм… – я задумываюсь, – у тебя же всё равно есть какие-то личные вещи, ты можешь распорядиться ими.

– А, – он легко машет рукой, – всё, что понравится, пусть забирают братья, ей я отдам отдельно, ну ты знаешь, а остальное… не раздавайте только кому попало, ладно? Вещи в детский дом можно отдать.

– Твои вещи уже совсем не детские.

Он ростом за метр восемьдесят.

– Вообще да.

Он смотрит на белую дверь, будто пытается найти там какой-то ответ. Я чувствую напряжение.

– Снова боли? Добавить? – показываю на кнопку дозатора.

– Мне страшно.

Глаза на его исхудавшем бледном лице кажутся огромными.

– Я знаю милый, знаю, – я чувствую, как у меня начинает дрожать голос, но приказываю себе успокоиться, – умирать – это страшно.

– Нет, – он с удивлением переводит взгляд на меня, – я не боюсь умереть, я боюсь НЕ умереть.

И когда я понимаю, о чём он, становится страшно мне.

Неделю спустя ранним утром Марина наскоро позавтракала и была готова к видеосвязи с начальником.

– Не поймите неправильно, не хочу вас ругать, но с последним отчётом, который вы прислали, происходит что-то странное, – голос Семёна чуть отставал от изображения на видео, – есть ощущение, что его делал другой человек.

В основном она переписывалась с Семёном, время от времени они разговаривали в зуме, обсуждая те или иные детали. Оказалось, что он сам неплохо знает японский и английский, не так, как она, но вполне сносно.

Семён Григорьевич Толбут был человеком космического спокойствия и потрясающей самодисциплины, как выяснилось в процессе работы. Этого же ожидал от других. Он никогда не говорил с Мариной свысока, никогда не предъявлял ненужных претензий, всегда был исключительно вежлив, и тем не менее она всегда ощущала, что он босс. И сейчас, видя его скрытое недовольство, она заговорила торопливо, хотя ей не хотелось ни объясняться, ни оправдываться:

– Я переделаю за два-три дня.

Она понимала, что отчёт действительно сделан меньше чем на троечку.

Семён Григорьевич молчал. И смотрел. И ей казалось, что его внимательные глаза заглядывают за шторки зрачков гораздо дальше и глубже, чем ей хотелось его впускать, и она отвела взгляд.

По оконному стеклу ползли едва заметные блики, день пробивался сквозь желтоватые занавески. Мысли потекли в другом направлении – о том, что снова подморозило и всё наконец засыпали реагентом, который оставлял белёсые разводы на асфальте и нещадно портил обувь, и она пыталась вспомнить, где же у неё лежит специальная чистилка для замши.

– Марина, я хотел бы с вами встретиться, обсудить дальнейшую работу.

Она вздрогнула, напряглась, вернувшись в реальность, – неужели он настолько недоволен, что нужно «встречаться и обсуждать»?

Ей нравились и условия работы, и деньги, которые за это платили. И совсем не хотелось нарушать такую идиллию непонятными «разговорами». Тем более сейчас, когда Егору предстояла операция и отложенное на «небольшой домик» быстро улетучилось.

– Семён, я в кратчайшие сроки исправлю недочёты.

– Конечно, спасибо, – он начал листать ежедневник, – завтра вам удобно?

«Чёрт!» Она надеялась избежать встречи.

– Да. Желательно в первой половине дня.

– Отлично! Тогда увидимся в десять, адрес я пришлю.

– Хорошо.

– Всего доброго, Марина, до завтра.

– До свидания.

Разговор предстоял утром, и весь день она старалась не думать о встрече и даже что-то переделала, но ей всё равно казалось, что она слишком рассредоточена и можно сделать лучше.

Когда мартовский день лениво перевалил за середину и потянулся к предвечерним сумеркам, Марина услышала, как клацнул дверной замок. Данила. Больше прийти в это время было некому.

Он разделся и направился в кухню.

Марина посмотрела ему в спину и заметила, что он идёт как-то странно.

– Даня, а ты сам-то чего хромаешь?

– Так я же вместе с Егоркой приложился, – он обернулся, – но ты не волнуйся, я-то ходить могу. Просто синяк.

Марина знала, что Данила симулировать не будет.

Она рассчитывала, что старший сгоняет к младшему в больницу, но, увидев, как тот устал, передумала. «Ладно, ночью над отчётом посижу».

«Дима-Дима-Дима… как же мне проект твой осточертел! И как же ты нужен тут! – с внезапной злостью подумала она. – Пропади твой дурацкий вокзал пропадом».

Архитектурное бюро, в котором муж работал, участвовало в проектной разработке какого-то вокзала. Предстояла масштабная работа, и процесс затягивался на неопределённый срок.

Она открыла шкаф, который тоже был бабушкиных времён или даже старше, – деревянный с резьбой снаружи, ящичками и потайным отделением внутри. Ужасно тяжёлый и прекрасно вместительный. Порой ей казалось, что сама она как этот старый шкаф – надёжный, удобный, в которой много чего можно сложить и в котором всё по полочкам и вешалкам.

«Только потайное отделение пустует».

Джинсы, свитер… она с отвращением посмотрела на ярлык, на котором красовалась буковка «L», и быстро оделась.

* * *

Каждый раз, когда он засыпает, я думаю, что однажды он не проснётся. Я смотрю на его лицо в ореоле неяркого света от настольной лампы – почти ничего не осталось от того мальчика, которым он был ещё недавно. Как быстро он стал взрослым.

Я смотрю на него спящего – его почти невесомое тело лежит между белых простыней. Он всегда был худым, но сейчас это почти скелет, обтянутый кожей. Выпирающие скулы и заострённый нос, как у старика, впадины глаз и тёмные круги под ними. Губы сохранили припухлость, но стали почти белыми, бескровными.

Меня не страшит его смерть, я знаю, что она придёт за ним и тогда его страдания закончатся. Я не вижу будущего без него, оно туманится и сминается моей болью.

Он чуть подёргивается во сне, я ложусь рядом и обнимаю.

– Ш-ш-ш-ш… Я с тобой, с тобой. Всё хорошо.

Он стонет:

– Добавить. Надо добавить.

Я нажимаю на кнопку дозатора. Его лоб в испарине, и виски блестят от пота, но он мелко дрожит, словно в ознобе.

– Дим, какая, к чертям собачьим, командировка? – Она всплеснула руками. – Неужели нельзя было отказаться? Я не могу справляться одна. Или перекладывать на Даньку. Ты нам нужен сейчас.

– Марусь, ну что было делать? – Он опустил голову. – Ты же знаешь, меня повысили, и я теперь…

– Умывальников начальник и мочалок командир! – выпалила она.

– Эй, полегче на поворотах! – В его голосе появилась резкость.

– Я не могу всё делать одновременно и всё на «отлично».

– Конечно, можешь! У меня же самая лучшая жена на свете!

– Ага, – скривилась она, – многостаночница-супервумен!

– Угу-угу, – он прислонился головой к её голове, – Мару-у-уська, ты у меня…

Она смягчилась и посмотрела на него с грустью.

– Без твоей командировки и правда не обойтись?

– Эх, – он нарочито вздохнул, – если бы я мог. Знаешь, мне тут по секрету шепнули, что осенью наша начальница отдела собирается уходить, и если я себя хорошо покажу, то, может быть…

За окном вздыхал и плакал капелью март, ветки голых деревьев уныло скребли в стекло, и чернеющий снег грязно стаивал во дворе. Марине вдруг стало всё равно. Она поняла, что он поедет в эту командировку, потому что для него это важно. И не просто важно, а важнее, чем сын. Одиночество блёклым плащом легло на плечи. Злость утихла.

– Кроме работы ещё есть жизнь, Димка, обычная жизнь – наша с мальчишками, в которой тебя становится всё меньше. И у Егора операция на следующей неделе.

– Не дави на больное, ладно? Так хочется сделать меня виноватым? – Его шутливо-примирительный тон закончился. – Если бы я мог, я бы не поехал.

– А, да брось ты. – Она поняла, что нормального разговора не получится, всё сведётся к выяснению отношений, обвинениям и претензиям. Так что лучше не начинать. – Я пошла спать.

Лёжа в холодной кровати и слыша, как шумит в ванной вода, Марина думала о том, что будто бы что-то треснуло и покосилось в их хорошей, почти образцовой семейной жизни.

Когда родился Данька, им обоим были послешкольные восемнадцать – юное дурачьё. Несмотря на протесты Марининой строгой матери и явное недовольство его родных, они поженились и родили своего первенца. Поддерживал её только отец, который сказал: «Маришка, делай, что считаешь нужным, если любишь – рожай, я помогу». И он правда помогал. И деньгами, и тем, что сидел с внуком, когда она бегала учиться.

О второй беременности она узнала на пятом месяце, когда делать что-то было уже поздно. Никто и не думал, что молодая кормящая мать быстро забеременеет второй раз. Егорка всех повеселил и родился первого апреля. Разница со старшим у них была в год и два месяца.

Глава 3

– Что вам заказать? – Семён обвёл взглядом меню. – Только не говорите мне, что позавтракали.

– Нет, не завтракала. – Она явно была растеряна.

Марина не ожидала, что «вызов на ковёр» будет проходить в гостиничном ресторане с видом на Эрмитаж.

– Ну а где же ещё проводить деловые встречи? – удивился Семён, когда Марина уточняла, правильно ли записала адрес.

Сейчас она сидела напротив него за безупречно накрытым столом с крахмальной скатертью и смущалась, как школьница.

– Здесь отличные круассаны и яйца бенедикт, – он делал вид, что не замечает её неловкости, – да, и кофе отменный!

– Хорошо. – Ей вдруг захотелось ему рассказать, что она тоже отлично умеет готовить, в том числе яйца пашот в соусе бенедикт, но она просто отложила меню в сторону. Тут же к ним подошёл официант, принёс по стакану свежевыжатого апельсинового сока. Семён заказал сырники с малиновым вареньем.

Марина огляделась – в ресторане были ещё люди, не слишком много, но были. Кто-то явно жил тут, а кто-то, как и они, пришёл позавтракать.

«Какая-то совсем другая жизнь». Она смотрела, как немолодая пара за столиком неподалёку на немецком весело рассказывают друг другу, куда бы они хотели пойти сегодня. И улыбнулась.

Семён перехватил её взгляд:

– Вы знаете, о чём они говорят?

– В общих чертах, мой немецкий не так хорош, как японский. Да и акцент…

– Акцент? – Он не понял.

– Скорее всего, они австрийцы, а не немцы.

– Вот оно как, – он поставил руку на стол и опёрся подбородком, – сколько языков вы знаете, Марина?

– Ну, «знаете» – это громко сказано, – она чуть потупила взгляд, – профильных два – японский и английский. Немецкий – хуже, и испанский совсем слабенько.

– Ого! – присвистнул он. – Я ограничен только английским, мой японский весьма плачевный.

– Не скромничайте, – Марина была удивлена, – с вашим японским всё в порядке.

Он ничего не ответил.

Повисшая тишина не была тяжкой, Марина разглядывала просторный зал. Ожидание того, что её будут «песочить», улетучилось, и она почувствовала себя спокойнее. Вряд ли он пригласил её сюда, чтобы уволить. И тут же закрались сомнения – тогда зачем?

Яйца под соусом были безупречны, и она мысленно поблагодарила повара. Это была такая редкость – чтобы кто-то готовил для неё. Обычно для всех готовила она.

– Закажите себе к кофе пирожное с ореховым пралине, – Семён взялся за ажурную ручку небольшой чашечки, – ах, отличный кофе! Думаю, что кенийский средней прожарки. Я бы добавил перечную нотку. Но и так сгодится.

Он поднял руку.

– Два с ореховым пралине, – он смотрел на Марину, – да?

– Да, – пришёл её черёд удивляться, – вы так разбираетесь в кофе, что можете отличить кенийский от… от, я не знаю, какой ещё бывает. От арабики?

Он чуть скривился:

– Арабика, робуста, стенофила и либерия – это виды кофе, а Кения и Эфиопия – это страны произрастания. И конечно, кофе сильно отличается. Так же, как и от прожарки и от помола, – да много факторов. Как везли, как хранили…

– Надо же!

Марина украдкой глянула на часы – стрелка бодро двигалась к одиннадцати, но он ни словом не обмолвился об отчёте.

Она смотрела как он держит чашку, на красивые мужские руки – небольшие, с ровными, длинноватыми пальцами и аккуратно постриженными ногтями. Перевела взгляд на лицо – заострённые скулы и яркие глаза, которые в свете редкого питерского солнца казались насыщенно-шоколадного цвета, и подумала о том, что внешность у него неординарная.

Он открыто улыбнулся:

– А теперь поговорим о работе.

– Ух… – очарование улетучилось, она тут же собралась, – конечно. Как я уже говорила, я…

– Погодите, Марина, – он поставил чашечку и посмотрел на неё внимательно, – что у вас случилось?

– В смысле? – не поняла она.

– В прямом, – Семён покачал головой, – если работу делали вы и никому её не отдавали, а я в этом не сомневаюсь, то остался единственный вариант – что-то случилось именно у вас. Не бывает так, чтобы гениальный аналитик в одночасье превратился в посредственность. Не поверю.

– Э-э-э… – Ей было лестно услышать «гениальный».

– Так что?

Ей не хотелось рассказывать подробности своей семейной жизни, но и врать не хотелось тоже.

– У меня ребёнок в больнице.

– Гм… – он напрягся, – в какой? С каким диагнозом?

– Я всё исправлю, Семён, я…

Глаза напротив ждали ответа.

– В детской Раухфуса, сложный перелом, разрыв связки. Операция на следующей неделе.

– Да-а-а… дела, – он побарабанил пальцами по столу, – а велик ли ребёнок?

– Через неделю будет пятнадцать.

– О, такой взрослый сын? Дочь? – Он скользнул взглядом по её лицу и шее.

– Сын. И это младший, – она невольно улыбнулась, – старшему сыну шестнадцать, погодки.

– Ещё интереснее. Вы умеете удивлять! Сейчас… – он достал мобильный, нашёл какой-то номер и нажал кнопку вызова. Через пару гудков ему ответили, – да, привет Павел Кириллович, и я очень рад. Рано? Да брось. По делу. Паша, мне нужно детёныша одного посмотреть. И при необходимости прооперировать. Нет, не мой, но можешь считать, что мой. Ага… сейчас. Я… Марин, как зовут ребёнка?

– Егор Клеверов.

– Пятнадцатилетний парнишка, Егор Клеверов, я пошлю тебе текст, Паш, в Раухфуса. Перелом и связки там… Хорошая, говоришь? Ну и отлично! Когда? Пару часов? Договорились. Спасибо. Наденьке и Анюте приветы от меня.

Он положил телефон на стол.

– Всё будет хорошо, Марина, он через пару часов перезвонит и…

– Погодите, – она смотрела на него во все глаза, не очень понимая, с чего вдруг едва знакомый заказчик текста взялся решать её проблемы. Ей было приятно, ей было странно, и… она разозлилась, – но я… я вас ни о чём не просила.

– Ох, извините, – в его шоколадных глазах блестело солнце, и он чуть щурился, – я как-то не подумал, но вы не против? Вашему сыну от этого будет только лучше. Мой друг позаботится о том, чтобы у мальчика был проверенный подтверждённый диагноз, и если операция действительно нужна, то будут лучшие в городе детские хирурги. Вы не возражаете?

Против такого трудно было возражать.

– Нет, но это… как-то…

За затылком появилось неприятное ощущение должницы.

– Нет-нет-нет, – он замахал на неё руками, – даже не думайте, я это делаю исключительно из корыстных целей, пытаясь сохранить свой проект.

– Погодите…

– Марина, вы нужны мне в здравом уме, трезвой памяти и максимальной работоспособности. Я просто знаю, что с этими двумя японскими компаниями, где не только финансовые, но и юридические дебри, кроме вас, эту работу не сделает никто. И я очень хочу, чтобы аналитика по этим компаниям была проведена и закончена вовремя. Кстати, по поводу сроков: сегодня вам на карточку поступят деньги – не удивляйтесь, это премия за несрывание этих самых сроков. И это было решено ещё до того, как вы мне рассказали о сыне.

Принесли кофе и небольшие круглые пироженки.

– Ох, попробуйте, – он переключился на другую тему, – вкусно невероятно! Я, знаете ли, страшно люблю поесть!

– По вам совсем не скажешь. – Она невольно его оглядела.

Фигура у него была вполне спортивная – невысокий, коренастый, но отнюдь не толстый.

– Спасибо, – Семён чуть склонил голову, – вы даже не представляете, ценой каких нечеловеческих усилий мне удаётся оставаться в относительной форме. А что ваш сын? Как ему удалось угодить в столь неприятное место?

Он спросил это легко, без трагичной нотки, просто приглашая к разговору, и весь следующий час Марина рассказывала… О том, как упал Егор, о том, что старшего сына зовут Данила, что он давно занимается плаванием и показывает неплохие результаты, а младший учится в художественной школе. О том, что замуж она вышла в восемнадцать и муж у неё архитектор и что в детстве её чуть не отдали в балет, и слава богу, что не отдали… О том, как после пятилетней зубрёжки японского она решилась на второе образование и стала финансовым аналитиком-аудитором. О давней мечте – купить крохотный домик и наводить в нём уют, о Японии, в которой она была однажды, но цветение сакуры так и не застала, и любимых поэтах хокку и танка.

Телефон дал знать о поступлении сообщения, Марина взяла его и с изумлением посмотрела на Семёна.

– Господи помилуй, полпервого уже! Я же… к Егору собиралась попасть до двенадцати. И он уже спрашивает, где я.

– Это я вас заболтал, – он подозвал официанта, – я на машине, так будет быстрее, мне всё равно ехать в ту сторону, а то пока вы вызовете такси, пока оно приедет…

– Семён, – она посмотрела на него строго и прямо, – мне это всё как-то…

– Что? Не нравится? – Он встал и подал ей пальто. – Наверное, я иногда бываю слишком напорист, но только в тех ситуациях, когда нужно быстро соображать и действовать. Так что? Отвезти вас?