Архонт. Ученик

– Так ты обучать меня пришёл, да?

От его речей становилось жутко, я поспешил перевести тему.

– Не верно. Мастер приказал снаряжать тебя всем необходимым перед походами в разломы. – Он кивнул сам себе. – Зелья, амулеты, и всякое прочее. Насчёт обучения речи не шло, так что, сам понимаешь…

Я кивнул, внутренне напрягшись.

– Значит, я теперь иду в одиннадцатый ранг?

– Тише, тише, – гном поднял руки. – Не гони лошадей. Не всё так просто. Ты не сможешь попасть в разломы одиннадцатого ранга, пока не пройдёшь все классы двенадцатого, используя исключительно магию.

Я приподнял бровь.

– Только магию?

– Только. Без оружия. Без старых привычек. – Он начал расхаживать по комнате, заложив руки за спину, будто профессор в магической академии. – Ты должен сам стать тем, кто способен не просто влиять на окружение, но буквально перекраивать реальность под себя – как художник, чья кисть рисует законы бытия.

Его походка была размашистой, с достоинством, но мне с трудом удавалось не рассмеяться. Его маленькие ножки, копошащиеся под длинной мантией, напоминали бегущие клубни картошки. Но смеяться я, разумеется, не стал. Почувствовал бы – и меня бы тут же скрючило, как студента на экзамене без подготовки, под тяжестью какого-нибудь «Зелья стыда».

– Сколько у меня попыток?

– Сколько захочешь. Пирамида любит пытливых. Каждый раз, как соберёшься – подходи ко мне. Я буду выдавать тебе по четыре зелья жизни и четыре на ману. Перед каждым заходом. Бери, пользуйся, тренируйся. Остальное за плату. Но…

Он остановился и прищурился.

– Есть одно но.

– Всегда есть, – вздохнул я.

– При контрольных зачистках зелья запрещены. Ни капли. Ни крошки. Даже если тебе оторвёт ногу, и ты будешь ползти, оставляя за собой кровавый след. Учись справляться без костылей. А главное – учись варить сам. В разломе. Из подручного. На месте. Если не научишься – всё, что я тебе дам, будет лишь временной поблажкой.

Он махнул рукой, открывая перед собой дверь.

– Идём. Покажу мастерскую. Обещаю: ты там потеряешь не только дар речи, но и веру в то, что видел алхимию раньше.

Глава 4 Последнее испытание

Когда дверь в кладовую алхимика распахнулась, я непроизвольно задержал дыхание.

Помещение оказалось куда больше, чем казалось снаружи – будто внутри оно разрослось, как дом, заглянувший в карман другого измерения – в три, а может, и в десять раз. Пространство внутри словно подчинялось иным законам. Потолка не было видно: он терялся где-то во мгле, под сводами, из которых свисали хрустальные сосуды, наполненные вязкой, светящейся жидкостью. Стены были заставлены полками, а полки – уставлены бутылками, склянками, котелками, капсулами, клубками растений и чего-то, что изредка шевелилось само по себе.

В воздухе висел сложный, обволакивающий аромат – как будто старинный винный погреб, не переживший землетрясение. Он щекотал ноздри, вызывал лёгкое головокружение и оставлял ощущение, будто ты вдыхаешь саму алхимию, – смесь прелых трав, палёного сахара, холодного железа и… дождя. Да, пахло, как в грозу. Электричество щекотало кожу.

Ликрик остановился в самом центре и с гордостью развёл руки.

– Добро пожаловать в мою маленькую алхимическую нору. Всё, что ты видишь, собрано, сварено, отобрано, украдено или выстрадано всеми обитателями Пирамиды – и самим Мастером. В этой комнате больше магии, чем в сотне разломов. Так что не суй пальцы, куда не просят, и не вдыхай слишком глубоко. Некоторые зелья любят… входить через нос.

Я сделал шаг вперёд и тут же отдёрнул руку – один из сосудов на полке вдруг ожил и его содержимое, липко прильнуло к пальцу, словно стеклянная пиявка, впившаяся без предупреждения. Внутри него плавала жидкость густого синего цвета с вкраплениями золотистых искр, как звёзды в ночном небе.

– Это Зелье Глубинной Памяти, – прокомментировал Ликрик. – Выпьешь – и проживёшь заново все свои ошибки. В обратном порядке. Очень полезно… и очень опасно. Некоторые возвращаются сломленными.

Он пошёл вдоль полок, касаясь каждого предмета с осторожностью и нежностью, будто это были дети. Его дети.

– Вот это – Зелье Молчащего Возгорания. Выглядит как вода, но при контакте с воздухом воспламеняется, не производя ни звука. Подходит для убийств. Или… театральных эффектов, – он хмыкнул. – А вот это – Эссенция Сна Стража. Усмиряет разум. Может усыпить дракона. Или тебя – навсегда, если переборщишь.

Я уже не знал, чему удивляться. Где-то слева я заметил полку с пузырьками, которые сами собой шептали. Шёпот был еле слышен, но совершенно чёткий – словно кто-то рассказывал мне старую сказку на неизвестном языке.

– У тебя будет постоянный доступ к базовому комплекту, – продолжал Ликрик, выдернув из ящика деревянную коробку с выжженным схематическим рисунком Пирамиды. – Внутри, как я и говорил: четыре зелья Жизни, четыре зелья Маны. Классические. Отработанные. Надёжные. Остальное можешь приобрести у меня отдельно. Не перепутай с аналогами – вот, к примеру, это…

Он поднял пузырёк, идентичный по цвету и форме, зелью Жизни, но с еле заметным отблеском фиолетового на донышке.

– Это зелье Ложного Исцеления. С виду лечит, но на самом деле вгоняет организм в регенеративную лихорадку. Спустя час ты просто… сгораешь изнутри. Изобретение Мастера. Используется для некоторых «испытаний».

Я сглотнул.

– И запомни. – Ликрик повернулся ко мне, и на его лице впервые не было улыбки. – Магия – это не игра и не танец, а скорее огонь в стеклянной коробке: сто́ит дрогнуть – и он вырвется наружу, спалив всё, что ты любишь… Здесь умирают не от клинка. Здесь гибнут из-за незнания. Из-за того, что кто-то принял сияние за свет, а пузырёк – за спасение.

Он закрыл коробку и протянул её мне.

– Всё, что ты получаешь – заимствовано. В этом месте всё даётся в займы, для всех, кроме самой Пирамиды и Мастера. Научись выживать сам. Делать всё собственными силой и волей. Иначе ты здесь надолго. А хуже – навсегда.

– Держи свои зелья, – буркнул Ликрик, после паузы, и протянул мне ящичек с ними.

Я уже потянулся к одной из склянок, как он резко добавил:

– Так, вот тебе ещё бестиарий. Там указано, какие части можно собирать с обитателей разломов. И главное – как их извлекать правильно, пока они не превратились в пыль или ядовитую кашу. Способы обработки, применения и предостережения тоже там.

Он положил на прилавок увесистую книгу, обёрнутую в тёмную кожу с тиснением в виде клыкастого черепа. Следом он бросил ещё два тома, не менее внушительных.

– А это – по растениям и рудам. Всё, что найдёшь в своих зачистках, может пригодиться. Только не путай гриб Серый лютен с Молчаливым потоком – один лечит, другой вызывает внутреннее кровотечение через десять минут. Лично проверял. – Он усмехнулся. – Один раз.

Я кивнул, принимая книги.

– Ах да, – продолжил он, будто вспомнив что-то незначительное, хотя в голосе проскользнула особая интонация. – Тебе ведь не выдали пространственный куб? Держи. Он заменит тебе любой рюкзак или склад.

Он достал из-под стола небольшой чёрный куб размером с грецкий орех. На вид – гладкий, матовый, неотличимый от декоративного предмета. Когда я взял его в руки, холод – пронизывающий и жадный – прокатился по коже. Это было не просто хранилище. Это было… нечто иное.

Я начал крутить куб в руках, пытаясь понять, где кнопка, замок или хотя бы трещина, указывающая на способ открытия.

– Это как магическая сумка с карманом в другом измерении, – пояснил Ликрик. – Представь себе, будто у тебя в руке винтовка, заряженная пространством. Только аккуратнее: если магия пойдёт не туда – рванёт так, что от тебя останется лишь воспоминание. Просто пусти в него немного маны. Он привяжется к тебе, – гном указал пальцем. – И не перепутай импульс с выбросом, а то разорвёт на молекулы.

Я осторожно сосредоточился, направив в куб лёгкий магический импульс. Тот отреагировал сразу: поверхность вспыхнула серебряным узором, после чего в верхнем левом углу проявилась надпись на полупрозрачном «экране»:

«Ячеек занято: 10/48».

Я удивлённо вскинул брови. Внутри уже были вещи. Мои вещи.

– Старик, как всегда, не дал времени собрать их, неужели Корнелиус сподобился сделать это для меня? – Пробормотал я, прокручивая список содержимого в уме.

Родовая сабля, бронежилет, щит с крысиного короля, меч, найденный у вожака волков, почти целый шлем – кто знает, каким чудом он уцелел – автомат, пистолет, всё без боекомплекта, зелья маны, латные сапоги, выпавшие с последней нежити, но их я вроде не успел прихватить, лишь мельком заметил, и кольчужная рубашка, почерневшая от множества сражений, её я получил после зачистки лягушек.

Гран не было, оно и не удивительно. Я всё ещё был в долгу у Пирамиды.

Под руководством Ликрика я научился активировать куб и манипулировать содержимым – всё было просто, если знать как: мысленные команды, передаваемые через манипуляцию с руническим конструктом куба. Не слова, не жесты – намерение, наполненное энергией. Куб реагировал на желание. Почти как живой – как будто верный питомец или симбиот, улавливающий мысли.

Я уже привыкал к новой игрушке, когда помещение пронзил двойной гудок – низкий, вибрирующий, как сигнал тревоги, и в то же время неотвратимый, как приговор.

– Всё! Времени нет! – крикнул Ликрик и резко открыл портал прямо в воздухе. – Ступай в разлом!

Он даже не дал мне опомниться – просто исчез, будто его смыло из комнаты.

Я посмотрел на искрящееся магией пространство перед собой. Внутри закололо – лёгкое предчувствие боли, страха… и азарта. Ступив в портал, я вновь нырнул в подземелье к старым знакомым муравьям. Но я был уже другим.

***

– Ну что, Михаил Юрьевич, сын Владимира, наследник Великотартарии… – голос Рониуса разнёсся по залу, словно раскат грома в пустоте. – Вот и настал момент твоего последнего испытания.

Он стоял передо мной – всё тот же сухопарый старик с выжженным в глазах огнём власти и вечности. За сто двадцать лет его облик не изменился ни на гран. Всё тот же взгляд, пронзающий насквозь, та же выправка, словно он только что сошёл с трона. Но я уже знал: в нём текут не годы, а безвременье. Пирамида долго не отпускает тех, кого метит.

– Как Архонт Пирамиды Эзельта, я, Рониус Пятый, заявляю: ты достоин вступить в Питомник.

Он произнёс эти слова с такой торжественностью, что даже стены зала дрогнули от отголоска его голоса. Мгновение – и я почувствовал: это приговор и благословение одновременно.

Физически я и сам почти не изменился, разве что взгляд стал тяжелее, походка – точнее, сердце – бесшумнее. Поначалу я не мог понять, как это возможно, пока не узнал одну из способностей Пирамиды: она замедляет. Всё. И тело. И разум. И боль. И время.

Семьдесят лет, проведённые бок о бок с Рониусом, не сделали меня мастером Пирамиды – лишь позволили прикоснуться к пониманию её сути. Даже за сто двадцать лет она не раскрывает себя полностью. Это не крепость. Не школа. Не дом. Это, словно, живой разум, древний, как сама Вселенная.

Рониус начал учить меня только после того, как я обрёл все двенадцать Даров трёх Аспектов. Стихии – Вода, Огонь, Земля, Воздух. Свет – Дух, Благословение, Жизнь, Исцеление. Тьма – Тело, Проклятие, Смерть, Разложение. Каждая грань Пирамиды олицетворяла один из аспектов энергии, эфира, три из них я познал. А четвёртая… Вера и Время. То, что не постигается силой. Только покорением себя.

Каждый Дар я заслуживал в огне разломов. Двенадцать разломов на каждый ранг, и чем ниже номер ранга – тем глубже ад. Если, полная, зачистка двенадцатого ранга могла пройти за несколько часов, то первого ранга… Один-единственный разлом мог затянуться на два года. Без конца. Без света. Без пощады.

И всё ради последней схватки – уничтожения Совета архимагов-отступников. Я стоял перед ними, зная: впереди – бой, от которого зависит всё. Сердце било, как в первый раз, разум был сосредоточен, как никогда прежде. Это была не просто финальная битва – это было подтверждение пройденного пути, плата за силу и шаг в бессмертие. Двенадцать. По числу Даров. По числу разломов. По числу моих смертей… умер я от их рук не меньше сорока раз. Возрождался в своей комнате, снова и снова. Каждое воскресение – не просто боль, а ещё и ущерб. Каждое стоило мне пятьдесят тысяч гран. Каждое напоминало: ты ещё жив – но не навсегда.

Утешением были они. Мои эльфийки. Анита и Алита. Да-да, Ликрик, во время нашего знакомства, не оговорился – красавиц оказалось две, и были они близнецами. Первая – утончённая, гордая. Вторая – дерзкая, горячая. Встретил я Алиту… в весьма пикантной ситуации, хотя понял это намного позже.

Первое время они упорно отказывались жить вместе. Я мотался между двумя комнатами, как дурак, пока не поставил вопрос ребром. Девушки долго не колебались – смирились с дележом, а вскоре осознали, что втроём – куда веселее. Иногда они даже приводили своих подруг. Правда, случалось это не так часто, как мне бы того хотелось… но когда случалось – это был пир для плоти.

Эльфийки… Как же я буду по ним скучать. Или не буду? Даже сам до конца не уверен – то ли тоска уже подкрадывается, то ли просто ностальгия притворяется чувством. Легкомысленные? Да. Похотливые? Безусловно. Но если признаю́т мужчину своим – верны, как клинок в крепкой руке. А обряд связывания душ… это не просто символ – это клятва, которой не нарушают даже под пытками. Его проводят только эльфы. И только по любви. И хорошо, что только между эльфами. Женится, несмотря на прожитые лета, меня как-то не тянуло.

Сорок пять лет ушло на то, чтобы, в итоге, победить Совет. Почти полвека крови, смерти, боли. И я думал – всё, конец, я свободен. Я был наивен. Настоящее обучение началось только после моего триумфа.

Однажды попав в Пирамиду, вернуться можно будет только через сто двадцать лет. Срок не обсуждается, не сдвигается, не подлежит торговле. Это не приговор – это обет. И всё, что я получу взамен, будет зависеть лишь от одного: как быстро я обрету все двенадцать Даров. От этого зависит, сколько времени останется на обучение у архонта.

А обучение у него – это бесконечный круг: битвы – исцеление – снова битвы. Боль, изнеможение, короткая передышка – и снова в бой. Словно вся Пирамида перестраивалась под этот ритм. Мы сражались с исчадиями Скверны, с чудовищами, которых невозможно описать словами, с архонтами-отступниками – павшими братьями, забывшими свою суть. Иногда к нам присоединялись другие архонты, иногда мы – к ним. Все вместе – звенья одной войны, что не кончается ни в пространстве, ни во времени.

Между битвами Рониус преподавал. Его уроки были тяжелей сражений. Он обучал меня принципам действия Пирамиды, основам её управления, структурам силовых связей и взаимодействию граней. Учил быть архонтом. Магии. Энергии. Смыслам. Вере. Он не тратил времени на лишние слова. Гуманизм? Забавно. Я сомневаюсь, что он вообще знаком с этим понятием. Несмотря на то что Пирамида транслирует каждому смысл на его родном языке – не уверен, что он понял бы меня, попроси я его о сочувствии.

Когда я уклонился от пылающего копья стихий, брошенного в меня самим архонтом, он скривил губы:

– Тц… Видно, не все мозги ещё протрахал. Хватит думать об эльфийках. Делай шаг.

Мы стояли на краю огромной ямы, словно пасть древнего чудовища, уходящей в темень без дна, во чреве которой извивались бальд-черви. Чудовищные создания, источники редчайшего материала – бальда. Он встречается и в других тварях Скверны, но только черви производят его в промышленных объёмах. Они жрут, перерабатывают, порождают – бесконечно.

Моё испытание было… просто и страшно. Я должен спуститься в яму и прожить там три года. При этом убивать червей запрещено.

Условия проживания – на выбор.

Первый: при помощи магии держать барьер, не позволяя червям коснуться меня. Три года. Без сбоев. Без сна. Без слабостей.

Второй: не использовать барьер вообще. Три года – позволять им жрать меня заживо, регенерируя тело, снова и снова.

Конечно, я выбрал барьер. К боли я привык, но три года боли – это пытка, для описания которой не существует слов. Даже Пирамида могла не спасти после такого повреждения рассудка. Да и нервы не выдержат раньше и я начну убивать их, несмотря на запреты.

Сон? Да, будет проблемой. Но последние десять лет Рониус заставлял меня учиться обходиться без сна вообще. Месяцами держал меня в состоянии предельного напряжения.

Пища? Я больше не нуждался в ней. Я ел энергию. Вдыхал её, как воздух. Пил её, как воду. Она текла по энергоканалам, перетекая в вены, пронизывала кости, подпитывала каждую клетку. Я существовал на ней – и ради неё.

Когда Рониус узнал, что я всё ещё пытаюсь питаться по-человечески – как прежде, как «все» – он лишь усмехнулся, едва заметно.

– Ты больше не человек, – бросил он. – Перестань цепляться за старое. Учись быть Архонтом.

После этих слов он открыл портал в мёртвую пустыню, где я едва не погиб – настоящей смертью. Там мне пришлось научиться поглощать чистую энергию прямо из окружающей среды, перерабатывать её телом, тканями, костями. Это был ад. Но я выжил. И стал другим.

Теперь – осталось только шагнуть.

Я посмотрел на бездну под собой. Она разверзлась, как гигантская пасть чудовища, наполненная кишащей, гниющей, шевелящейся плотью. Тьма внутри будто дышала, источая зловоние и жажду – колышущаяся плоть звала меня, как зовут к жертвоприношению. Скверна, живая и голодная.

– Бывай, старик, не поминай лихом… – сказал я, и на губах появилась тень улыбки.

И шагнул во тьму.

– Время пришло, Михаил Юрьевич. Здесь кончается человек. Здесь рождается или умирает Архонт. – донеслось мне вдогонку.

***

Когда-то он был силён. Воевода – одарённый четвёртого ранга с Даром Тела. Живая сталь в бою – быстрая, словно молния, и вселяющая страх, как хищник на охоте; живая воля в дружине кагана – не сгибаемая, как закалённый клинок, внезапно обнажающийся в миг решения. Его имя вызывало благоговейный трепет у союзников и дрожь – у врагов. Он владел оружием так, как другие владеют пальцами. Он чертил в воздухе дуги смерти, не теряя дыхания. Он всегда, за исключением одного раза, стоял на остриё передовой, где не выживали даже сильнейшие из одарённых. Легенда.

Теперь – он не мог поднять пульт от телевизора без стона. Старость и плата. Прокля́тая, неумолимая, унижающая. Пальцы, когда-то сжимавшие рукояти клинков, теперь дрожали над ложкой. Суставы ныли даже во сне, память тускнела, как выцветшее знамя его эпохи.

Дом престарелых для ветеранов. Да, не под мостом. Спасибо ученику – смог устроить. Суматов Дмитрий Васильевич понимал это. Он не был неблагодарен. Но он ненавидел себя в зеркале. Ненавидел слабость, беспомощность, забвение. Его грела только одна мысль – надежда. И сегодня, в этот день, она либо оживёт, либо умрёт вместе с ним.

Каждое утро этого дня, он боялся вставать. Не от боли. От страха – что снова не придёт. Но привычка как броня, защищала его разум. Он преодолевал дрожь, боль и бессилие и выходил. На маршрут. На свой путь.

Каждый месяц он отправлялся туда. Место встречи, которое давно стало местом ожидания. Пустого. Бессмысленного – как сказали бы другие. Но для него это стало ритуалом. Один из немногих смыслов, оставшихся в жизни.

Он дошёл до автобусной остановки, присел на старую лавку. Рядом – девушка, уткнувшаяся в смартфон. Она нехотя уступила место, скривив губы. Фотографировала его украдкой, думая, что он не заметил. Наверное, отправит снимок в чат, подпишет что-нибудь язвительное.

«Мразота села рядом. Нарушил мои личные границы».

И кто-нибудь в ответ:

«Фу, жесть. Терпения тебе, солнце».

Когда всё изменилось?

Когда уважение к старшим, стало устаревшей идеей? Когда молодые – забыли корни, а старики – озлобились от боли и бессилия?

Нет, он не оправдывал таких, как он сам. Те, кто требует уважения кулаком и криком, не мудрецы – а жалкие тени себя былых. Ведь ни беременная девушка, ни студент-интерн после двадцати часовой смены не виноваты, что не могут уступить своё место в общественном транспорте.

Так на ком лежит вина за те изменения, свидетелем коих ему не посчастливилось оказаться? На тех, кто не научил. Не показал. Не стал примером.

На нём самом.

Двадцать четыре года… А он не узнавал свою родную державу. Своих сограждан.

Больше всего терзало одно: а что если он сам, своими руками, отправил последнюю надежду Великотартарии – на смерть?

Но он не верил в это. Не имел права верить.

Он жив. Он вернётся. И всё встанет на свои места.

И тогда Дмитрий Васильевич, последний из старой гвардии, сможет уйти с миром.

Три пересадки. Двадцать минут электричкой. Час – пешком, по едва различимым тропам.

Место – всё тоже. Ветвистое дерево. Его дерево. И стул. Простой, деревянный, покосившийся, который он принёс сюда десять лет назад – для себя прошлого. И, может, для него. Он сел. Закрыл глаза.

Ветер шевелил листву.

И воевода Дмитрий Васильевич незаметно провалился в забытьё. Может, снова увидит его. А может – наконец, перестанет ждать.

***

Никто не предупредил меня о звуке, который издают бальд-черви, когда слаженно и упрямо пытаются вгрызться в магический барьер. Это не вой и не скрежет когтей по камню – это низкий, хлюпающий ритм, как будто тысячи мелких существ дышат в унисон, пытаясь прошептать тебе под кожу обещание смерти. Он проникал в голову, разъедал слух, грызся в череп изнутри. Я бы многое отдал, чтобы просто не слышать этот скрип, но увы – его отключить не получится, как не получится перестать чувствовать удары этих тварей в защитный кокон. И хуже всего было то, что он не прекращался никогда.

Три месяца я только и делал, что пытался подстроить свою нервную систему, заставить себя не реагировать. Барьер требовал постоянной подпитки, и удерживать его в нужной конфигурации, бороться с нарастающим желанием уснуть, с напряжением в теле и этой звуковой пыткой – было задачей невыносимой, мучительной, почти нереальной. Спать я не мог. Заснёшь, потеряешь контроль над конструктом барьера – и тебя просто разорвут. Здесь – один шанс. Ошибся – всё, конец. Конец всем стараниям стать архонтом.

На дне ямы царила абсолютная темнота, но моё зрение, благодаря полученным за годы трансформациям, позволяло различать червей – скользкие, извивающиеся тела, облепившие мой барьер со всех сторон. Они ползали, давили, норовили найти слабое место, проникнуть. Когда слух и мозг, наконец, удалось адаптировать к окружающим звукам, пришло нечто новое: ложное ощущение прикосновений.

Казалось, что они уже здесь, внутри барьера, что их мягкие тела скользят по коже, вызывая дрожь и тошнотворное ощущение липкости, цепляются за мышцы, словно присоски, и медленно, мучительно прогрызаются внутрь. Я знал, что это невозможно. Я понимал – барьер не допускает физического контакта. Но мозг не слушал доводы логики. Он верил в то, что чувствовал, и рисовал картины, от которых холодел позвоночник.

Рониус мог бы хотя бы намекнуть на подобное. На эту безумную комбинацию боли, истощения и паранойи. Но, конечно, он промолчал. Потому что «архонт не знает преград». А я, в свою очередь, не остался в долгу – и прихватил с собой чёрный куб экстрамерности. Прямого запрета на это не было, но пару намёков, на нежелательность такого действия, архонт проронил. Куб был моим, баста. Расширен до предела моей жизненной энергией, заслужен кровью и потом, и я не собирался оставлять его, даже в качестве подарка. Пусть теперь решает, стоит ли ему так легко присваивать чужое.

Сколько прошло времени – я не знал. Ни дня, ни ночи. Лишь ритм дыхания, боль в энергоканалах от постоянного потока маны на поддержание барьера и тёмная медитация, в которую я уходил, чтобы не сойти с ума. Каналы скукоживались с каждым прожитым в этом аду днём, резонировали, переставали быть частью меня. Я чувствовал, как становлюсь чем-то иным. Не человеком. Не учеником. Не бойцом. Но – чем-то бо́льшим. Сильнее себя прежнего, но и слабея себя нынешнего.

А потом всё оборвалось. Неожиданно.

Резкий толчок, перепад давления, тонкий свет, врезавшийся в зрачки. Я вскочил, инстинктивно выставив руку вперёд, создав стихийное копьё, и в следующее мгновение понял, где нахожусь и развеял конструкт.

Лабиринт Судеб. Он совсем не изменился. Всё та же тишина, в которой, казалось, затаился сам мир, наблюдающий за каждым моим шагом. Всё тот же холод, пробирающий до костей – даже несмотря на тепло, что я нёс в себе.

Прошло больше ста двадцати лет. Для меня. А для мира – всего двадцать четыре.

Потянувшись к Источнику, я сразу ощутил – он, мало того, что вернулся на показатели одарённых двенадцатого класса и ранга, так ещё и энергоканалы были истощены до предела. Мой магический потенциал съёжился, как высохший родник в сердце пустыни. Ожидаемо, конечно. Но от этого не менее отвратительно. Ощущение внутренней пустоты, когда тело помнит силу, но не может ей воспользоваться, – одно из самых мерзких. Будто тебе оставили броню, но отняли силу, способную её поднять – как если бы тебя заперли в теле титана, но лишили рычагов управления им. И ты чувствуешь это: каждое движение даётся с предательской тяжестью, как воспоминание о могуществе, превратившееся в издёвку. Придётся восстанавливаться. Долго, упорно, болью и медитацией, но кто из нас искал лёгких путей? Прорвёмся. А с кубом – так и вовсе с ветерком.