
Полная версия
В постели с инкогнито
Но меня подкупило то, что дом буквально парил в воздухе на высоких холмах, куда не доносились звуки городка у их подножия. Санти-Козма-э-Дамьяно. Название городка звучит как музыка. Расположение невероятно удобное. Чуть более часа на машине до Рима и минут сорок до Неаполя. Учитывая нашу московскую привычку полдня тратить на дорогу, для нас с Родом это вообще не расстояния.
Этот дом стал моей башней из слоновой кости. Нигде мне так хорошо не работалось, как здесь. Роду вообще всё равно, где жить. Он или в поездках, или работает через интернет.
Я приняла душ, оделась и спустилась вниз, на кухню, прислушиваясь к ступенькам. Если хотя бы одна скрипнет, то сразу попрошу мужа заменить всю лестницу. Я очень чувствительна к звукам. Есть такие люди, с которыми не могу нормально общаться, потому что у них очень резкие голоса. Как бензопила. Мои уши сворачиваются в трубочку.
Ненавижу скрип ступеней. Есть в нем что-то зловещее и пугающее. Я сначала хотела сразу заменить лестницу. Но она из старого дерева и украшена такой красивой резьбой, что мне стало жаль портить вещь, которая придает особую атмосферу дому. Ступеньки отремонтировали. И после этого я раз десять подряд спустилась вниз и поднялась на второй этаж, проверяя, не скрипит ли она. Муж не мог упустить возможность посмеяться надо мной.
– В черной-черной комнате, черной-черной ночью зловеще скрипят ступени, когда по ним крадется страшное чудовище и кааааак схватит тебя! – он взлетел на ступеньки, подхватил меня на руки и зловеще захохотал.
– Перестань! Мне неприятно! Вот дурак! – я от души стукнула его по плечу.
– Попалась! Страшный черт ухватил карапузика и стекает клюквенный сок, – замогильным голосом пророкотал муж и укусил меня в шею, изображая вампира. – Страшно! Ой, как страшно! – завыл он. – Поднимите мне веки! Растопырьте мне ноги!
– Вот балда! Отпусти же! – смеясь, отбивалась я. – Подожди, отомщу тебе. Напишу мистический триллер и главного злодея назову твоим именем. Будешь знать, как пугать писателя. Потом тобой будут детей пугать.
– Это была угроза? – осведомился он, осторожно укладывая меня на ступеньки.
– Род, нет!
– Да! Это единственный способ проверить: скрипят они или нет, – он принялся раздевать меня. – Твоя беготня туда-сюда не поможет.
– Я уже проверила. Отпусти!
– Плохо проверила. В тебе живого веса минус сорок пять кило. Вопрос: будут ли они скрипеть под моим и твоим весом одновременно? Чудовище, между прочим, весит точно больше, чем ты. На то оно и чудовище.
Я едва не застонала от боли, вспоминая пронзительность былого счастья. Сердце перевернулось в груди. Да, меня всегда учили, что за счастье рано или поздно нужно платить слезами. Но я не думала, что платить придется так скоро. Пять лет жизни в чудесной сказке. Сколько слез мне теперь придется пролить за эти упоительные пять лет?
Я вышла на свою любимую кухню. Просторную, по-деревенски основательную. Здесь всё сделано из дерева, как я люблю. Шкафчики, полы, огромные столы, один для еды, другой для готовки. Ненавижу металл. Он мертвый, холодный и пугающий. Терпеть не могу все эти мраморные и гранитные разделочные столы. У меня даже половник из дерева. Два огромных окна украшены ситцевыми занавесками в мелкий желтый цветочек. Я сама долго выбирала эти занавески в Неаполе.
Точно такую же кухню я когда-то увидела в фильме «Крестный отец», когда Аль- Пачино приехал на Сицилию. Поэтому зайдя в первый раз в дом через кухню, даже не осмотревшись толком, сразу поняла, что мы здесь будем жить. Здесь я буду работать по ночам, глядя через огромные окна на холмы и спящий внизу городок. Здесь буду выходить во двор через кухонную дверь с чашкой кофе в руках и сидеть под деревьями с развесистыми кронами. На этой старой плите, которая переживет даже конец света буду жарить яичницу на чугунной сковородке. Да, именно на чугунной. В Италии еще можно такие купить. Итальянцы так же любят старину, как и я. Тефлон здесь не в почете. И инстаграмно красивые кастрюли тоже. Настоящую итальянскую еду готовят в закопченных кастрюлях и на старых сковородках. Поэтому она получается такой вкусной.
Ни одна ступенька под моими босыми ногами не скрипнула. Поэтому никто не услышал, что я спустилась. Род стоял возле кофемашины. Рядом с ним вплотную стояла Аня, наша домашняя помощница. Я замерла на пороге, не веря своим глазам. Потому что Род вдруг поправил ее челку, упавшую на глаза.
В этом жесте было столько интимного, близкого, что я сразу поняла: между ними что-то есть. Задержав дыхание, я сделала несколько шагов назад и вернулась на лестницу. Оперлась о резные перила и зажала рот рукой. Не стонать, не кричать, не охать. Вообще не дышать! Нельзя показывать, что я это видела. Но теперь ясно, почему Родион так настаивал на том, чтобы нанять именно Аню.
Она яркая девушка. Высокая, стройная, с короткой блондинистой мальчишеской стрижкой. Но что это меняет? Родя ведь кинопродюсер. Он каждый день сталкивается с красивыми актрисами. Но я никогда не ревновала. Просто повода не было.
Аню я сразу невзлюбила. А она, как назло, с первого дня активно набивалась ко мне в подруги. И вот вроде бы она всё время пыталась угодить, но мне постоянно казалось, что есть в ней что-то фальшивое. Холодное, чужеродное, как в фильме про демонов, которые прячутся в обычных людях.
Я вообще не хотела нанимать помощницу после того, как моя любимая Рита уехала. Мне не сложно всё делать самой. Но Родион настоял. Потому что после аварии я была в ужасном состоянии. Брать на работу местных Родион не хотел. А у Ани были очень хорошие рекомендации.
Рита работала в нашем доме всю мою жизнь. Она старше меня на двадцать лет. Мама привела ее, когда я родилась. Рита – ровесница мамы и ее лучшая подруга. Она больше, чем домработница. Она – часть семьи. Рита звучала для меня как «Турецкое рондо» Моцарта. Торопливая, суматошная, вечно спешащая, но при этом очень ловкая и аккуратная даже в мелочах. Я любила смотреть, как она летает по кухне. Бросит соль в суп, протрет стол, перевернет котлеты на сковородке. Всё точными, как выстрел снайпера, движениями. Я бы сразу запуталась и сделала всё наоборот: протерла тряпкой котлеты и перевернула соль. Это женское искусство делать сразу десять дел мне совершенно недоступно.
А вот отец никогда Риту не жаловал. И не зря. Она ему не уступала и не делала скидок на его писательскую гениальность. Прямолинейная по натуре, она всегда в глаза говорила то, что думала. Поэтому избалованный мамиными вечными уступками отец Риту сильно не любил.
Они часто ссорились и постоянно спорили, не уступая друг другу ни в чем. Вместе они звучали таким резким диссонансом, что я часто едва сдерживала смех. Отец – «Болеро» Равеля, монотонный роботизированный конвейер, олицетворение порядка и последовательности. И Рита – Моцарт, сгусток энергии, упорядоченный хаос, ежеминутно готовый вырваться из установленных для него рамок. Они были гремучей смесью. Ни один не мог победить другого, потому что обе мелодии по- своему прекрасны.
Как только я выросла, отец с наслаждением и облегчением уволил Риту. И с тех пор нанимал только приходящих пару раз в неделю домработниц. Но я продолжала дружить с Ритой. И как только вышла замуж, сразу снова ее наняла. Род был не против. Рита жила с нами и в Москве, и в Италии. Но как раз перед аварией вынуждена была уехать в Москву. У нее родился внук. Невестка болела после родов и сыну Риты нужна была помощь. Правда, после аварии Рита сразу примчалась в больницу в Риме и сидела до тех пор, пока меня не перевели на реабилитацию в Москву. Она разрывалась между своей семьей и мной. И Род был вынужден нанять другую помощницу.
Я выдохнула, взяла себя в руки, спустилась с лестницы и зашла в кухню.
– Доброе утро, – ни на кого не глядя, бросила я, налила себе кофе и направилась к лестнице, чтобы подняться в кабинет и поработать.
Вернее, обдумать всё случившееся и поплакать всласть.
– А я вот с утра блинчиков напекла, – Аня бросилась мне наперерез, держа в руках тарелку с тонкими кружевными блинчиками, политыми сметаной и украшенными свежими ягодами.
Взять бы эту тарелку – да на башку тебе опрокинуть. Чтобы горячее тесто поставило клеймо бесстыжей гадины на твою физиономию. Держись, Ника! Нельзя показывать, что ты что-то видела. Во всяком случае, пока не разберешься, что здесь происходит.
– Не голодна, благодарю, – я сглотнула собственный яд, чтобы не подавиться им, и осторожно обошла ее сбоку.
– Что с тобой, Ник? – муж поднялся из-за стола и подошел ко мне. – Что за кисляк на лице с утра? – он взял чашку с кофе из моих рук, обнял меня и прижал к себе. – Это с голодухи. Тебе нужно поесть.
– Голова болит, пойду поработаю. Работа – лучшее лекарство, – осторожным движением я высвободилась из его объятий.
– Ну уж нет, так не пойдет, – решительно возразил он, увлек меня к столу и силой усадил за него. – Аня вон как старалась. С утра сока надавила, салат сделала с морепродуктами, блинчики к кофею. Витаминная бомба, а не завтрак.
– Потом поем, – отмахнулась я. – Сейчас голова болит. Не выспалась, – я встала из-за стола. – Пожалуйста, не мучай меня. Мне хочется побыть одной.
Я поднялась на второй этаж в свой кабинет. Не успела закрыть дверь и сесть за стол, как тут же пришел Род.
– Ну что с тобой, моя капризная принцесса? – он поднял меня из кресла, сел в него и посадил меня к себе на колени. – Только не рассказывай сказки, что голова болит. Я же вижу, что ты надулась. Что случилось?
– Честное слово нет. Просто устала. Энергетика на нуле. Это бывает.
– Тогда нужно зарядить батарейки, – он поцеловал меня в губы и одновременно погладил по спине.
Я сначала невольно отпрянула, но вдруг успокоилась, когда почувствовала его сильные пальцы на позвоночнике. Это был типичный жест Роди. Он знал, что меня это успокаивает. Не может чужой человек знать такие подробности.
Это он. Мой Родя. А то, что кажется чужим – это последствия травмы, усугубленной моей болезнью. Это его тепло, его движения. Голос, правда, чуть-чуть другой. Но это у всех бывает. Голос часто меняется даже в течение дня. Становится выше, ниже, у мужчин часто появляется хрипота.
И там, в кухне Аня и Родя просто стояли рядом. А то, что он к ней прикоснулся, мне показалось со сна. Не может он мне изменять. И с кем? С помощницей? Он же кинопродюсер. Если бы захотел изменить, то с красавицей актрисой, а не с невзрачной Аней. Вечно сама себе придумываю. Профессиональная деформация. Писатель он и есть писатель. Видит то, чего нет. Все писатели психи. Разве может нормальный человек придумать то, чего нет? А мы не просто придумываем. Мы в это еще и верим. Как барон Мюнхгаузен.
– Барон Мюнхгаузен славен не тем, что летал или не летал на Луну. А тем, что он никогда не врет, – говорил персонаж знаменитого советского фильма о бароне.
Подпишусь под каждым словом. Мы, писатели, живем нашими фантазиями. Мы сами настолько в них верим, что даже очевидные для других вещи видим по-другому. Просто понимаем, что это нужно скрывать. Иначе нас объявят сумасшедшими. У меня во ВГИКе был одногруппник, который писал научную фантастику про инопланетян. Естественно, он утверждал, что их не существует. Но как-то Юра случайно узнал, что он активный член общества уфологов, которые сутками неустанно ищут этих самых инопланетян.
Так и я. Сама себе придумала, что это не Родя. Сама поверила. А ведь врачи меня предупреждали, что последствия травмы после аварии непредсказуемы. Особенно с моим диагнозом. Хорошо, что я еще не перешла ту писательскую красную линию, за которой собственные фантазии становятся реальностью. Моя мама сейчас бы сплюнула три раза через плечо и постучала бы по дереву. А еще перекрестилась бы и прошептала:
– Далеко от нас, далеко.
С души упал камень размером с Эверест. Аж дышать стало легче. В кармане мужа пискнул телефон, принимая сообщение. Род достал телефон, мельком взглянул на него и вздохнул.
– Труба зовет. Вот же чёрт! Ни минуты для личного счастья, – он припал к моим губам долгим поцелуем. – Но до того, как убежать, я успею принести тебе завтрак сюда. А то ты совсем истаешь. И что я буду обнимать вот этими самыми рукамы?
– И нахамы, – засмеялась я, подхватывая шутку.
В бассейне нашего с Родей любимого фитнес-клуба одно время работал тренер с очень забавной манерой разговора.
– Рукамы хребите, рукамы, и помохайте себе нохамы, нохамы, – кричал он, бегая по краю бассейна.
Не может чужой человек знать таких подробностей. Никак не может.
– Насчет этого можешь не волноваться. Не нужно ничего нести. Позже спущусь вниз и поем, обещаю, – я обняла его за шею, прижалась к щеке и потерлась лицом.
Как же мне хочется хотя бы один раз увидеть его лицо! Я столько раз пыталась представить себе, как оно выглядит. Я гладила его, ощущая пальцами каждую ямочку на коже, каждую иголочку щетины, когда он не побрит. Но ничего не получалось. Разрозненные детали даже в воображении не складывались в целостную картинку. Просто мне не с чем сравнивать. Не понимаю, как выглядят лица. А ведь приходится их описывать в книгах. Это гадко, признаю, но описания лиц я ворую у других писателей. Мне очень стыдно, но выхода нет. Люди не понимают, какой подарок они получили от бога. Ведь они могут просто любоваться дорогими им лицами.
– Хочу шоколадного шоколада в шоколаде, – прошептала я, целуя его в шею. – И пирожных. Килограмма два. А лучше три.
– Будет сделано, ваше величество. Закончу дела, запрягу коня и поскачу в Неаполь, в ту самую кондитерскую, что ты любишь. Ограблю их полностью. Вечером будем валяться в кровати и ложкой есть торты и пирожные в шоколадном шоколаде, пока липа не спопнется. А потом я тебя обмажу этим шоколадом и…
– Извращенец! – я легонько хлопнула его ладонью по губам. – Как я могла выйти замуж за такого озабоченного эротомана?
– Ты Моцарта любишь? – совершенно серьезно спросил он.
Но мое чуткое ухо уловило скрытый смех в его вкрадчивой интонации.
– Чего? – понимая, что нужно подыграть, искренне удивилась я.
– Мужик приходит домой. Жена ставит перед ним ужин. Он ест и говорит ей: «А теперь в койку». На следующий день всё повторяется. На третий день жена не выдерживает и возмущается: «Вася, ну что мы, как животные? Поели и в койку. Нужно же как-то культурно развиваться». Вася промолчал. На следующий день пришел домой, поел и спрашивает у жены: «Ты Моцарта читала?». «Да», – отвечает она. «Хорошо, а теперь в койку».
– Вот дурак! – на этот раз я засмеялась искренне.
– Так, у меня есть еще минут пятнадцать, – он взглянул на часы. – Предлагаю почитать Моцарта в койке. Нужно же как-то культурно развиваться.
– Иди уже, извращенец.
Род вышел. Я села в широкое кожаное кресло и облокотилась на спинку, глядя в открытое окно. Всегда ставлю стол возле окна. Не могу работать, уткнувшись в стену. Легкий ветерок принес сладкий аромат медовых трав.
За окном раскинулись зеленые от высокой травы холмы. Яркие цвета начали постепенно отцветать, уступая место золотистым и багряным тонам ранней осени. Сентябрь в Италии особенно прекрасен. Светло-голубое небо постепенно наливается бирюзой, готовясь к зиме. Еще тепло, но уже не душно. Под холмами весело переливается яркими заплатками крыш городок Санти-Козма-э-Дамьяно. Оттуда не доносится ни единого звука. Слишком далеко. Какое же это счастье! От этого благостного пейзажа все мои страхи померкли и исчезли. Я, наконец, расслабилась.
Из ящика стола послышался писк эсемэски. Я открыла ящик и достала дядю Сёму. На экране высветился текст эсемэски. Короткий и емкий. Но мое сердце заметалось в груди, а рука с телефоном задрожала.
«11:11» – было написано на экране.
Сообщение пришло со скрытого номера. Что за ерунда? Сегодня ночью я заметила на часах то же число. Несмотря на легкий ветерок в комнате, мне стало душно. Кровь прилила к голове.
И в этот момент открылась дверь и на пороге появился Род, держа в руках поднос с завтраком. Он подошел ко мне, поставил поднос на стол и удивленно выдохнул:
– Ух, ты! Это что за динозавр?
Все звуки смолкли. Все. Кроме одного. В ушах пробил колокол. Мощно, гулко и очень страшно. Тот самый колокол, о котором нельзя спрашивать, по ком он звонит. Потому что он всегда звонит по тебе.
– Это… это… – я закашлялась, поспешно бросила телефон в ящик стола и схватила чашку с чаем с подноса. – Нашла в столе старый телефон. Он не работает, но выбросить жалко, – я поспешно отхлебнула чай. – Ностальгия. Ты же знаешь, что я Плюшкин.
– Знаю, – улыбнулся он и чмокнул меня в щеку. – Всё, побежал. Чтобы всё съела, – шутливо пригрозил он от двери. – И чай допей. Аня тебе травяной заварила, успокаивающий, как ты любишь.
У меня так задрожали руки, что чай пролился на колени. А я даже не почувствовала боли от ожога. Если он не знает про дядю Сему, значит это точно не мой муж. Но кто? И как он обманул всех остальных? Неужели он так похож на Родиона? Боже мой, я схожу с ума! Что же мне делать?
На меня вдруг навалилась дикая усталость. Тело стало тяжелым. Глаза начали закрываться сами собой. Я с трудом дошла до спальни, бросилась на кровать, обняла любимую подушку-пингвина. Она еще пахла Родом.
Он всегда дарил мне пингвинов. Просто подсадил на них. Род неизменно ставил верность на первое место. А пингвины образовывают пару один раз и на всю жизнь.
У нас везде были пингвины: чашки, подушки, статуэтки. Где же ты, Родя? Мой любимый! Мой родной! Даже в имени твоем теплота и близость. Жив ли ты вообще? Нет, не смей! Не смей даже думать об этом! Я ударила себя по лицу наотмашь. И еще. И еще. Да так больно, что из глаз потекли слезы.
Я не выживу без тебя. Не смогу. Не оставляй меня в холодной пустоте одиночества. Так же нельзя, миленький, родненький. Ну пожалуйста! Пожалуйста! Я хочу к тебе. Мне все равно куда. Куда-нибудь, где только ты и я. Хоть на край света, где птицы режутся о кромку неба. Я буду там с тобой. Мы сядем на край обрыва и будем смотреть, как схлопываются вселенные. Как бог дирижирует концом света.
Там будет снег. А мы босые по нему пройдем. И мне не будет холодно, ведь ты рядом. А потом мы полетим прямо к угасающему солнцу. Его умирающие лучи янтарными слезами прольются на наши лица. Ты прижмешься губами к моим губам и закроешь собой весь мир. Я больше не увижу его. Мне не нужно. Ты – мой мир. Ты, родненький мой. Не хочу без тебя, Родя, не могу.
Я уткнулась лицом в мягкий плюш пингвина, еще хранящий тепло рук мужа.
– Осиротели мы с тобой, пингвинчик, осиротели. Наша с тобой верность продрогла на сквозняке незапертой двери, которую распахнул Родя, когда шагнул прямо в пустоту неизвестности, – шептала я, обнимая игрушку.
Он еще здесь. Невидимый, неузнанный, под плачущим от одиночества небом. Но не дотянуться. Не прикоснуться. Не прижаться к нему. Не вздохнуть мне без тебя, Родя.
Я проспала. Наверное, это последствия аварии. В последнее время внезапно засыпаю. Причем тогда, когда нужно куда-то спешить или что-то срочно делать.
Я вскочила с постели и в ужасе заметалась по спальне. Меня ведь ждут в офисе кинокомпании. Там сегодня в первый раз собирается вся сценарная группа третьего сезона. Я сама настояла на том, чтобы участвовать в написании сценария. Это было предусмотрено в контракте киностудии. Кто будет главой сценарной группы я до сих пор не знаю. В компании было много споров. Продюсеры никак не могли договориться между собой. А я, как дура, проспала. Теперь даже нет времени привести себя в порядок и уложить волосы.
Косметикой я и так не пользуюсь. Как можно красить глаза, если не понимаешь, где они на лице? Мое собственное лицо для меня выглядит как на картинах Пикассо. Всё вкривь и вкось. Иногда меня красила Рита перед особо важными мероприятиями. Конечно, можно было попросить Аню, но не хочу, чтобы она ко мне прикасалась. Вообще не люблю чужие прикосновения. Это очень страшно, когда к тебе прикасается человек без лица.
Хорошо хоть одежду с вечера подготовила. Спасибо маме, что научила с детства так делать. Я быстро оделась, схватила телефон и побежала во двор, на ходу доставая ключи от машины. Выскочив из дома, вспомнила, что не взяла дядю Сёму. Вот чёрт! Я помчалась в кабинет на второй этаж и достала его из ящика стола. Он всегда должен быть рядом.
Там же в ящике лежал маленький плюшевый пингвин. Род подарил мне его, думая, что это просто игрушка. Но как-то рассматривая его, я нашла скрытую кнопку, которая открывала карман в брюшке. Мне так понравился этот мягкий секретный сейф, что я всегда держала его под рукой. И вроде скрывать от мужа мне было нечего, но все девочки с детства любят секретики. Я бережно уложила дядю Сёму в мягкое брюшко, бросила пингвина в сумку и побежала вниз.
Села в машину и бросила взгляд на часы. Снова 11:11. Да что же такое сегодня? Опять эта цифра. Второй раз за сутки вижу ее на часах. И в эсэмеске, что пришла на дядю Сёму, то же число.
Такое значимое для меня. С него начался мой успех как писателя. Это число стало сюжетным гвоздем той книги, которую написала моя мама. Это был ее последний подарок. Самый дорогой и самый важный. Книга осталась в разрозненных, плохо читаемых черновиках, если можно так назвать торопливые и хаотичные заметки. Я ее полностью переписала заново. Хотела на обложке поставить два имени: мое и мамино. Но отец не позволил. Боялся проблем с авторскими правами.
– И потом мама сама хотела, чтобы ты написала эту книгу. Она настаивала на этом, – терпеливо объяснял отец. – Твой успех был для нее важнее собственного. Не разочаровывай ее там, – отец поднял глаза вверх, в них блеснули слезы.
И я сдалась. Речь в книге шла об архангеле Метатроне. Это был такой современный детектив с налетом мистики. Свежая идея, редкий материал, поэтому книга так выстрелила. Я очень удивилась, когда переписывала ее. Потому что не знала, что мама увлекается такими вещами. То есть, мистикой да. Она была суеверна до ужаса. Верила в приметы, сглазы и гадания. Но я не знала, что она интересовалась эзотерикой на таком глубоком уровне.
Но почему число буквально преследует меня? Ангелы подсказывают, что кинопроект будет успешным? Так это уже понятно. Первый сезон сериала побил все рекорды популярности. Он вот-вот заканчивается. Сейчас я и сценарная группа пишем третий сезон. Параллельно начинаются съемки второго сезона. И сценарная группа наготове, понимая, что прямо в процессе придется вносить изменения.
Сериал ждут, кинокомпания тщательно подогревает интерес. А эти цифры не оставляют меня в покое. Но кто прислал эсемэску на телефон? Номер скрыт. И текста в сообщении нет. Только цифры.
Я попыталась завести машину, но тщетно. Чёрт! Только этого не хватало! Нужно вызвать такси. Но с этим в нашем захолустье беда. Пока дождешься, окончательно опоздаешь. Правда, на выручку часто приходит Калвино, хозяин местной лавки. Мы каждую неделю заказываем у него продукты с доставкой на дом. И иногда он или его сын еще и подрабатывают у нас таксистами, когда машины не на ходу и нужно срочно ехать куда-то.
Эта семья вообще безотказная. Они так рады постоянным клиентам, что готовы сделать для нас всё. Починить сантехнику или электричество. Доставить почту, если единственный на всю округу почтальон заболел. Подстричь кусты или деревья в саду. Подогнать платье по размеру. У них огромная семья, в которой есть на все руки мастера. Но пока Калвино доедет до меня, это еще минут пятнадцать-двадцать. Лучше попытаться справиться самостоятельно.
Я выскочила из машины и решительно направилась в гараж. Там стояла машина, которая досталась нам вместе с домом. Древний «Шевроле» с откидным верхом. Риэлтор сказал, что машина идет в нагрузку к недвижимости и мы можем выбросить ее, если захотим. Но Род не согласился. Он сказал, что машинами не разбрасываются. Не баре мы. И нечего начинать жить на такую широкую ногу.
– Машины они выбрасывают, – ворчал Род, копаясь в моторе. – У нас «Жигули»-«копейку» внукам передавали. Берегли как зеницу ока. Сами красили, сами переобували, сами чинили. В моем детстве любой нормальный мужик все выходные проводил в гараже. А эти выбрасывают. Буржуи!
– Да ее чинить дороже, чем выбросить, – смеялась я. – Вот же Плюшкин!
– Ничего, починю, – отмахивался Родя. – Вот увидишь: бегать будет как молодая. Тут же всё руками с любовью сделанное, а не штампованное, как сейчас. Не эта вот картонная электроника, которую и выбросить не жалко. А эта ласточка на века! Все «Теслы» сдохнут, она останется.
Скупым Род не был никогда. Рациональность всегда была его основной чертой. Мы друг друга дополняли. Я, вечно парящая в небесах, и он, твердо стоящий на земле. Муж своего добился и машину починил. Мы с ней устраивали романтические пикники. Родя надевал белую рубашку и широкие брюки. А я черное платье в крупный белый горох с юбкой солнце-клёш, как в фильмах 60-х. Мы брали плетеную корзинку со снедью и ехали на природу.