Привкус горечи

Она даже развернула зеркальце от косметики в другую сторону, что раньше никогда не делала.

Мелочь. Но цепляющая.

– Мам?

– М?

– Ты хорошо спала?

– Вполне. А ты?

– Нормально. Просто ты… – Эмили запнулась. – Ты в той же кофте, что вчера.

Мэри замерла на долю секунды.

– Нет.

– Да.

– Может, похожая.

– Мам, это кофточка с пятном от варенья. Ты вчера его капнула на воротник.

Мэри провела рукой по ткани, взглянула на пальцы. Потом повернулась к дочери и… улыбнулась.

Эта улыбка была пустой. Как будто она вспомнила, что нужно улыбаться, но забыла, зачем.

– Просто не заметила. С кем не бывает.

– Ты же всегда замечаешь.

– Бывает.

По дороге в колледж Эмили думала о матери. Вспоминала, как та раньше красила ресницы даже по утрам в воскресенье, чтобы не выглядеть «замученной». Как следила за ногтями, складывала вещи по цвету.

А теперь – немытая голова, вчерашняя кофта, и взгляд, полный отсутствия.

Это не просто усталость. Это как будто внутреннее выключение. Как будто в теле Мэри кто-то другой, более равнодушный, чужой, обитает теперь.

На лекции по социологии Эмили не могла сосредоточиться. Все вокруг казались шумными, живыми, нормальными. Улыбки, чавканье, смех. Обыденность.

И в этом фоновом шуме она почувствовала резкую отстранённость. Как будто она – гость из другого мира, временно зашедшая в жизнь обычных людей.

Она достала телефон и машинально открыла галерею. Нашла фото с мамой – старое, на Рождество. Та в зелёном платье, с улыбкой до ушей, блестящей помадой. В руках – кекс.

И это лицо не совпадало с тем, что она видела утром. Не просто старше. А как будто… менее живое.

После занятий она решила не сразу ехать домой. Побродила по магазинам, выпила кофе. Купила брату новую головоломку. В глубине души ей не хотелось возвращаться.

Дома было… не то.

Не уют. Не тепло. Не “мамина кухня” и “папин ворчливый голос”.

А – пауза. Как будто дом держал дыхание. И ждал чего-то. Или кого-то.

Когда она всё же пришла – дома было тихо.

Слишком. Мама лежала на диване. В той же самой кофте. Смотрела в потолок. Телевизор был включён, но без звука. Картинка мельтешила – рекламные ролики, мыльные оперы, новости. Мэри их не смотрела. Просто… смотрела сквозь.

– Мам?

– Да?

– Ты целый день в этой кофте?

– А что?

– Просто. Ты её даже не снимала?

– А смысл?

Эмили кивнула. Положила коробку с игрушкой для Джоша на пол.

– Всё в порядке?

– Всё отлично.

– Ты сегодня в зеркало смотрелась?

Пауза. Мэри медленно повернула голову. В глазах – усталость и что-то ещё. Что-то, чего Эмили не могла прочитать.

– А зачем?

– Ну, просто…

– Мне не хочется. Мне кажется, зеркала врут.

Эмили замерла.

– Что?

– То, что мы там видим… – Мэри подняла руку, чуть помахала ею в воздухе. – Это не всегда мы.

– Мам…

– Иногда это что-то другое. Оно… улыбается, когда ты не хочешь.

И снова – та пустая, мёртвая улыбка.

Эмили больше ничего не сказала. Просто вышла из комнаты. И долго сидела в своей, прижав подушку к груди. Впервые за всю жизнь она заперла дверь на замок.

Глава 4. Сбои

Том сидел за столом, держа чашку с остывшим кофе. Руки дрожали. Но не от холода – от непонимания.

Он пытался вспомнить сегодняшний день.

Проснулся ли он? Да. Наверное. Мэри спала рядом. Или это было вчера? Потом он… собирался съездить в город. Или остался дома? В памяти всплывали обрывки – будто чужие. Мелькали улицы, машины, светофоры. Но если напрячься, он не мог назвать ни одной конкретной улицы.

А может, он весь день провёл на диване, глядя в телевизор?

– Том, ты ел? – Мэри стояла в дверях, держа тарелку.

Он посмотрел на неё, словно видя впервые.

– Ел… – пробормотал он. – Кажется.

– Ты ничего не ел. Тарелки чистые.

– Но я же…

Он замолчал. Потому что во рту до сих пор был вкус супа. Он точно помнил, как ел его. Помнил, как держал ложку, как обжёг язык. Помнил даже, как Мэри поставила перед ним миску.

Но Мэри только что сказала, что не ставила.

А на столе действительно не было ничего.

– Пап, ты где был? – спросил Джош, вбегая на кухню. – Я слышал, как машина уезжала!

– Когда?

– Днём. Ты уехал!

– Нет, я был дома, – сказал Том. – Я не трогал машину.

– Но я слышал! Ты уехал и вернулся.

Эмили, стоявшая у раковины, нахмурилась.

– Я тоже слышала. Двигатель. Дверь хлопнула. Потом тишина.

– Я… – Том провёл рукой по лицу. – Я… был дома.

Но внутри шевельнулось что-то. Он помнил, как сидел за рулём. Как ехал по трассе, мимо поля. Как видел на обочине фигуру в тёмной куртке, стоящую неподвижно. И как потом повернул на поворот, который… не существует в их городе.

Он резко поднялся.

– Я сейчас, – бросил он и вышел.

Гараж встретил его тишиной. Машина стояла на месте. Пыль на капоте была снята, как будто её недавно протирали. А на колесах – свежая грязь. Влажная.

Он открыл дверь. Салон пах бензином. И чем-то ещё. Сладким. Тяжёлым. Не своим.

На пассажирском сиденье лежала салфетка. В смятом бумажном комке виднелось что-то похожее на… волосы. Длинные. Тёмные. Женские.

Том замер.

Он не возил никого. Не сегодня. Не вчера. Никогда.

– Чёрт, – прошептал он.

Закрыл дверь. Огляделся. В гараже было душно. Слишком душно. Как будто воздух оттуда не выходил.

Вернувшись в дом, он увидел Мэри. Та сидела на стуле, глядя в одну точку.

– Ты… – он сглотнул. – Я ездил сегодня в город?

Мэри медленно повернула голову.

– Ты был дома.

– Точно?

– Я тебя видела. Ты спал в кресле.

– Но машина…

– Ты был дома, – повторила она. Голос стал жёстким. Почти угрожающим.

Он открыл рот, но закрыл.

Что-то в её взгляде остановило любые вопросы.

Вечером он снова попытался вспомнить день. Лёжа в постели, глядя в потолок.

Были ли улицы? Был ли звук мотора? Была ли фигура на обочине?

Чем больше он старался, тем больше воспоминания размывались, как чернила в воде.

Оставалась только пустота.

И ощущение, что кто-то другой подсовывает ему новые картинки, которых не было.

– Том? – Мэри тронула его за плечо. – Ты не спишь?

– Нет.

– Почему?

– Я не знаю… что сегодня было. Я не знаю, где я был.

Она медленно улыбнулась.

– Никто не знает.

– Что?

– Иногда лучше не помнить.

Она погладила его по голове и легла обратно. Её рука на секунду показалась ему слишком холодной.

Том закрыл глаза.

Но в темноте перед ними снова вспыхнула дорога. Тёмная фигура на обочине. И голос. Еле слышный:

“Ты был здесь. Ты ещё вернёшься.”

Дом спал.

По крайней мере, так думала Эмили, когда ложилась.

Том уже давно отрубился на диване. Джош ворочался в своей комнате, иногда вскрикивал во сне. Эмили, укутавшись одеялом, листала телефон, пытаясь не думать о странном дне.

Но звук разбудил её.

Он был тихий, почти неразличимый, как шорох бумаги. Сначала казалось – сквозняк. Но сквозняков не было. Все окна закрыты.

Эмили замерла. Прислушалась.

Это был шёпот.

Глухой. Прерывистый. Как будто кто-то говорил очень близко к чему-то мягкому – может, к стене, может, к ткани. И он шёл… откуда-то из глубины дома.

Она выскользнула в коридор. Осторожно, босиком, чтобы половицы не скрипели. Шёпот становился чуть громче.

И в нём были… паузы, как будто кто-то отвечал.

– …да… я понимаю…

Пауза.

– …нет… не надо так…

Пауза.

– …я же сказала, что не хочу…

Голос принадлежал Мэри. Без сомнений. Но интонация была… не её. Слишком мягкая, почти хлюпающая. И слишком покорная, как будто она не разговаривала, а выслушивала приказ.

Шёпот доносился из гостиной.

Эмили на цыпочках подошла к двери и заглянула.

Мэри стояла посреди комнаты. Одна. Света не было. Лишь луна из окна освещала её силуэт.

Она стояла спиной. Слегка наклонив голову набок, как будто кто-то невидимый стоял рядом с её лицом. Губы шевелились. Её руки были опущены, пальцы странно расслаблены, как у куклы.

– …да, я могу… могу, если хочешь…

Пауза.

– …но они ведь ничего не сделали… они дети…

Пауза. Длиннее.

– …хорошо… да… хорошо…

Эмили почувствовала, как по спине пополз холод.

Мэри вдруг подняла руки. Очень медленно. Словно что-то держала. И разжала пальцы. Как будто отпустила невидимую верёвку.

А потом – рассмеялась. Тихо. Хрипло. Так, как Эмили никогда её не слышала. Смех не был человеческим. Он звучал как скрип несмазанной двери.

После смеха она снова зашептала.

– …но они же увидят кровь… её трудно будет отмыть…

Пауза.

– …хорошо… я попробую…

Эмили сжала дверной косяк, не в силах двинуться.

И вдруг Мэри резко повернулась лицом к пустому креслу.

– Не смей! – выкрикнула она, но голос прозвучал глухо, будто заглушенный водой. – Не трогай его… не сейчас…

Потом снова пауза.

А потом она… начала гладить кресло. Пустое кресло. Долгими движениями, как будто там сидел кто-то невидимый.

Её рука задержалась на подлокотнике. Пальцы оставили тёмный след.

Эмили вгляделась и заметила: на пальцах Мэри что-то было. Что-то тёмное и липкое. В свете луны казалось – чёрное.

– Мам? – голос Эмили сорвался.

Мэри замерла.

Шёпот оборвался.

Голова повернулась слишком медленно. И когда её лицо оказалось в лунном свете, Эмили увидела, что губы всё ещё шевелятся. Словно они продолжали разговор. Но звука больше не было.

– Мам… с кем ты…

– Я пела, – спокойно сказала Мэри. – Колыбельную.

Голос был ровный. Слишком ровный.

– Но…

– Колыбельную, Эмили. Иди спать.

Эмили не двинулась.

Мэри улыбнулась. Та самая улыбка – пустая, чужая. И шёпотом добавила:

– Он же тоже хочет спать.

Эмили отступила.

А за её спиной в темноте кто-то вздохнул. Точно за её плечом.

Она обернулась – никого.

Когда она снова посмотрела на гостиную, Мэри уже сидела в кресле. Руки лежали на коленях. Глаза закрыты. Как будто её там и не было всё это время.

Этой ночью Эмили долго не могла уснуть.

Всё время перед глазами стояла картина из гостиной: мать, стоящая в лунном свете, гладящая пустое кресло и шепчущая кому-то. И её фраза, сказанная чужим голосом: «Он тоже хочет спать.»

Эмили пыталась убедить себя, что это было… чем угодно. Сном. Галлюцинацией. Глупостью.

Но в груди оставалось липкое ощущение, что она видела правду.

Ближе к полуночи, когда дом уже давно затих, она услышала звук.

Не сразу поняла – это не шаги. Это снова… шёпот. Но в этот раз он шёл не из гостиной, а из спальни родителей.

Он был тихий. Слов почти не разобрать.

– …слишком рано… – голос отца, еле слышный, сиплый.

– …но он ждёт… – голос матери, мягкий, как мокрая ткань.

– …дети… не должны…

– …они всё равно узнают…

Пауза.

– …мы не можем это остановить…

– …мы должны… они же наши…

Слова смешивались, прерывались, как если бы двое разговаривали с третьим, которого Эмили не слышала.

Она медленно встала. Пол под ногами холодный.

Подошла к двери родителей. Приложила ухо.

Теперь шёпот был чуть громче. Раздельный.

– …не сейчас… я сказал, не сейчас…

– …он не любит ждать… он голоден…

– …я слышал, как он шёл за мной по коридору…

– …он всегда рядом… даже когда мы одни…

Эмили стиснула зубы. Сердце билось так сильно, что она боялась, что его услышат там, за дверью.

Внезапно шёпот изменился.

Голос отца стал… похож на чужой. Хриплый, низкий.

– …если они узнают – их придётся забрать первыми…

А мать ответила совсем тихо:

– …я знаю… я уже готова…

Эмили отшатнулась, прижав ладони к губам.

Они что-то замышляют? Или… о ком они говорят?

Дверь приоткрылась сама. Скрипнула. Совсем чуть-чуть – ровно настолько, чтобы Эмили увидела щель.

Внутри было темно. Но в этой темноте… двигалось.

Силуэты родителей. Слишком близко друг к другу. Их лица были почти вплотную. Но губы шевелились неестественно быстро, как если бы они не разговаривали, а целиком что-то проглатывали.

Эмили замерла.

И вдруг оба силуэта замолчали одновременно.

Повернулись к двери. Медленно.

Тишина.

– Эмили? – раздался голос матери. Спокойный. Ровный. – Ты что-то хотела?

Она не ответила.

– Почему ты стоишь в коридоре? – голос отца. Глухой. Без эмоций.

Дверь открылась шире. В темноте блеснули их глаза.

– Я… – Эмили сделала шаг назад. – Я… воды хотела…

– Тогда иди пей, милая, – сказала мать. – Мы просто разговариваем.

– О чём?

– О тебе, конечно.

Улыбка в темноте. Белые зубы, слишком отчётливо видимые.

Эмили развернулась и побежала.

В своей комнате она долго сидела на кровати, сжимая подушку, боясь даже моргнуть.

А в тишине снова послышался дальний шёпот. Но теперь он шёл откуда-то из-под пола.

– Она слышала.

И ответ, еле уловимый:

– Пусть слышит. Она тоже скоро узнает.

Глава 5. Закрытые двери

Утром Эмили проснулась от глухих ударов.

Когда она вышла из комнаты, застала странную картину: Том стоял перед дверью подвала с молотком в руке и прибивал деревянную полку поперёк двери, словно пытаясь наглухо её закрыть.

– Пап, что ты делаешь? – Эмили остановилась на пороге.

Он не сразу обернулся. Удары молотка были ровными, методичными, как будто у него не оставалось сил ни на что другое.

– Закрываю, – сказал наконец. Голос сухой, без выражения.

– Зачем?

Он вбил ещё один гвоздь. Доска жалобно скрипнула.

– Туда лучше не спускаться.

– Но почему?

Том на секунду застыл. Медленно повернул голову. Его глаза были мутными, покрасневшими, с тёмными кругами под ними.

– Там… – он запнулся. – Там… небезопасно.

– В смысле? Там же просто кладовка…

– Я сказал, туда не нужно ходить, – резко оборвал он.

Эмили непроизвольно отступила.

– Ладно… хорошо…

Мать появилась в прихожей, зевая и поправляя халат. Посмотрела на доски, на отца, на дочь.

– Том, что ты делаешь?

Он не ответил сразу. Стоял, тяжело дыша, держа молоток в руке, словно не понимал, зачем он тут.

– Закрываю подвал, – пробормотал наконец. – Там… сырость. Грязь. Это… неправильно.

Мэри нахмурилась.

– Но зачем так? Мы же хранили там вещи…

– Там больше ничего нет, – его голос дрогнул. – Там не должно быть… никого.

Он вбил последний гвоздь с такой силой, что доска треснула.

Эмили заметила, что по низу двери идёт тонкая тёмная полоса, будто кто-то пролил жидкость.

– Это что? – спросила она.

Том не посмотрел.

– Подвал сырой, – сказал слишком быстро. – Там течёт.

Но запах был странным. Не сырость. Не плесень. А что-то сладковатое, гнилое.

– Пап, может, вызовем кого-нибудь, чтобы проверить?..

Он обернулся на неё так резко, что она замолчала.

– Я сказал, никто не пойдёт туда!

В голосе была не злость, а… паника. Словно сама мысль о том, чтобы открыть дверь, была для него невыносимой.

Мэри подошла ближе и осторожно взяла его за руку.

– Том… всё в порядке. Это просто подвал.

Он отдёрнул руку. Смотрел на неё дико, будто не узнавал.

– Ты… ты же слышала его…

– Кого? – она нахмурилась.

– Ты знаешь, – он наклонился к ней, прошептал одними губами. – Он там.

Эмили ничего не поняла. Смотрела на родителей, как на чужих.

– Мам… пап… вы… в порядке?

Они оба повернулись к ней одновременно. И оба улыбнулись. Но эта улыбка была… неправильной. Пустой.

– Всё хорошо, милая, – сказала Мэри мягко. – Просто не открывай дверь. Никогда.