Полная версия
Том резко моргнул, словно стряхивая галлюцинацию. Провёл ладонью по лицу. Глаза слипались. Устал. Да. Просто переутомление. День был тяжёлый. Разгрузка, пересорт, ссора с менеджером, кофе пролился на планшет. Всё в кучу.
Он снова посмотрел на окно.
Теперь оно было пустым. Чёрным. Как и должно быть. Может, это была его тень, отражение, или игра света от уличного фонаря. Или он просто присмотрелся слишком долго.
Но всё равно…
Он не хотел заходить в дом.
Мысль всплыла в голове неожиданно. Простая. Прямая. Как факт: я не хочу заходить в этот дом.
Такое бывало в детстве, когда возвращаешься домой после фильма ужасов, и кажется, будто тьма в коридоре смотрит на тебя. Вот только Том был взрослым. Отцом. Мужем. Человеком, который всю жизнь считал себя рациональным.
И тем не менее – он сидел в машине, с ключом в руке, и не двигался.
Телефон завибрировал. Сообщение от Мэри:
«Ты скоро? Джош уже спит. Пирог на столе».
Он выдохнул и заставил себя открыть дверь.
Прошагал по дорожке. Камешки скрипели под подошвами. Старая деревянная лестница, ведущая к крыльцу, предательски заскрипела – один, два, три шага. На пороге он задержался, повернул голову и снова взглянул на окно.
Оно было закрыто. Штора чуть колыхалась от сквозняка – или от сквозняка?
Он не помнил, чтобы они оставляли окна открытыми.
Дверь отворилась прежде, чем он успел дотянуться до ручки. Мэри стояла в проходе, в домашней рубашке, босиком. Свет из прихожей резал глаза после уличной темноты.
– Ты долго, – просто сказала она.
– Были задержки. Я… – он запнулся. – Долго ехал.
– Всё в порядке. Я оставила тебе кусок.
Она отвернулась и пошла на кухню, не оглядываясь. Том прошёл следом, сбрасывая куртку. В доме было жарко, даже душно. Воздух стоял – тяжелый, как в бане. И пахло… горьким. Может, специи. Может, всё ещё пирог. Или что-то другое.
Он сел за стол. На блюдце лежал кусок яблочного пирога. Тёплый. С корицей.
Он не был голоден. Но всё равно отломил вилкой уголок.
– Джош как? – спросил он.
– Спит. Эмили делает что-то в своей норе. Я не мешаю.
Том кивнул. Пирог был хороший. Очень.
Но вкус…
…вкус был странный.
Как будто яблоки были несвежими. Или… будто начинка немного подгорела. Был привкус. Лёгкий. Сухой. Словно ешь что-то заплесневелое, но сладкое. Как варенье, которое забыл в кладовке на год.
– С пирогом всё в порядке? – спросил он.
– А что с ним? – Мэри не повернулась. Она мыла чашку.
– Просто странный вкус.
– Яблоки со скидкой были. Наверное, переспелые.
Он пожал плечами и доел. Механически. Затем ушёл в душ.
Позже, лёжа в кровати, он не мог уснуть. Мэри уже спала – ровно, беззвучно, с вытянутыми руками, будто умерла. Он повернулся на бок. И снова взгляд его упал на окно. Оно было закрыто. Шторы опущены.
Но где-то в глубине груди что-то дрожало. Он снова вспомнил этот момент – в машине. Это ощущение, будто он наблюдает, и за ним наблюдают. И – самое страшное – он знал, что кто-то там был. Он это чувствовал.
Глава 2. Шорохи
Том проснулся резко, будто изнутри. Не от звука, не от толчка. Просто – сердце заколотилось, тело дрогнуло, веки распахнулись. И сразу же – ледяной пот. Линия позвоночника будто промёрзла. Простыня была влажной под спиной, и на мгновение он не понял, где находится.
Темнота в комнате была почти ощутимой. Не такой, как в кино – без звёзд, без отражений. Здесь не было ни одного источника света. Ни лунного пятна на стене, ни тусклого фонаря через шторы. Только плотная, чёрная тьма, будто кто-то положил на глаза горячую, мокрую ткань.
Том глубоко вдохнул. Воздух был тёплым. Затхлым. И… не один.
Потому что кто-то ещё дышал.
Не громко. Тихо. Едва слышно. Но это не было его дыхание. И не дыхание Мэри, которая лежала рядом, неподвижная, с головой, утонувшей в подушке. Это был чужой ритм. Прерывистый. Как будто кто-то спрятался между стеной и кроватью. Или под кроватью.
Или стоял рядом.
Том не двинулся. Его мышцы налились свинцом, будто парализованные. Он слушал. Дыхание продолжалось. Иногда затихало. Потом снова. Чуть ближе. Будто медленно, аккуратно, кто-то наклонялся к нему из темноты.
Он приоткрыл рот, хотел окликнуть Мэри, но язык прилип к нёбу. Из горла не вышло ни звука.
«Это сон», – подумал он. «Это просто сон. Парадокс сна. Сейчас ты проснёшься».
Но он уже проснулся. Он чувствовал ткань простыни. Чувствовал зуд на щеке. Чувствовал, как у него по телу стекает пот.
И чувствовал это… дыхание.
Он лежал так, не двигаясь, почти пять минут – а может, час. Считать было бесполезно. Ни телефона, ни часов под рукой. Только тикание сердца. Тёмный гул в ушах. Холод под лопатками.
Потом он услышал – шаг. Один. На деревянном полу. Тихий, осторожный. И снова – тишина.
Он напрягся, пытаясь различить, откуда. Со стороны двери? Или из-за шкафа? Возможно, сзади, у окна? Он не мог понять.
Мэри не двигалась. Он хотел потрясти её за плечо, но рука не слушалась. Будто каменная. Или… будто что-то придавило её.
Он медленно повернул голову. Совсем чуть-чуть. Шея болела. Пульс на висках бился болезненно. Он уставился в сторону шкафа. Чернильная темнота.
Ничего. Никого. Но дыхание всё ещё было. Сбоку. Почти рядом. Чужое.
В какой-то момент он зажмурился и стиснул зубы. Если это сон – он должен проснуться. Если нет – он должен действовать. Он резко выдохнул, напрягая всё тело, и рванулся вперёд, пытаясь сесть.
Тело отпустило. Он подскочил, схватившись за край кровати.
Комната встретила его тишиной.
Дыхания больше не было. Ни шагов. Ни шорохов. Ничего.
Он сидел, согнувшись, пульс ещё не пришёл в норму. Грудь ходила ходуном. Потом он медленно потянулся к тумбочке, нащупал телефон и нажал на экран.
04:17.
Он посветил слабым светом экрана по комнате.
Пусто. Шкаф закрыт. Окно – тоже. Никаких силуэтов, теней, предметов. Ничего.
Он встал, дрожащими руками открыл дверь и вышел в коридор. Включил свет.
Лампа мигнула.
На полсекунды ему показалось, что в конце коридора кто-то стоит. Но миг – и свет загорелся ровно. Никого. Просто пол. Просто стены. Просто дом.
Он прошёл в ванную, плеснул водой на лицо, посмотрел в зеркало.
Глаза были красные, покраснение по скулам, испарина на лбу. Выглядел он как человек, переживший кошмар. Хотя всё, что случилось, – просто проснулся. Просто что-то услышал.
И всё же.
Он не ошибся. Кто-то дышал. Он чувствовал это каждой клеткой.
Он не вернулся в постель. Спустился вниз, сел на кухне. Сделал себе чай. Пытался читать что-то в телефоне – не вышло. Голова не воспринимала. Все мысли упирались в одну точку: что это было?
Он знал, как звучит сонный паралич. Он читал, что уставший мозг может симулировать прикосновения, звуки, даже зрение. Но это не было параличом. Он двигался. Он сел. Он слышал.
Больше он не спал.
Когда в доме зашуршали первые утренние шаги, когда скрипнула лестница и вниз спустился Джош – с чмокающим зевком и привычным «утро!» – Том сидел за тем же столом.
Мэри, проходя мимо, даже не посмотрела на него. Она включила плиту, налила воду, достала хлопья.
– Ты не ложился? – спросила Эмили, кидая взгляд на отца.
– Не спалось, – коротко ответил он.
Она пожала плечами и ушла за рюкзаком. Мэри поставила перед ним чашку кофе, ничего не сказав. Как будто всё – как всегда.
А он сидел, ощущая, как по руке снова медленно ползёт пот, и как в глубине груди снова нарастает паника.
В этот раз – без причины.
И без звуков.
Только воспоминание о том, как ночью кто-то дышал совсем рядом.
День тянулся, как кисель. С самого утра у Мэри было ощущение, что воздух в доме стал плотнее. Словно стены подсели, потолок опустился на пару сантиметров, а каждая комната стала чуть тише и… глуше. Словно все звуки заглушили мягкой ватой.
Она открывала окна – проветрить. Но сквозняки не появлялись. Воздух стоял. Пахло варёной капустой, старыми газетами и чем-то ещё – металлическим, едва ощутимым, как ржавчина или кровь.
После того, как дети ушли, Мэри осталась на кухне одна. Она не пошла в клинику. Опять. Просто сидела, наливала себе чай, убирала уже чистые поверхности, потом снова садилась.
Под раковиной – темнота.
Раньше там хранились швабра, старый совок, какие-то коробки. Сейчас всё вытащено, Мэри хотела сделать генеральную уборку. Но вот уже третий день заглянуть внутрь не получалось – не хотелось. Оттуда тянуло холодом. Не физически – ощущением. Как будто оттуда можно было упасть, если заглянешь слишком глубоко.
Она стояла у раковины, когда это случилось.
Сначала – едва слышный щелчок. Как будто лампочка в духовке перегорела.
Затем – шорох. Тихий, как будто кто-то проводит ногтями по внутренней стороне трубы.
Мэри замерла, с губ сорвался выдох. Она медленно, очень медленно, наклонилась, опираясь на край столешницы.
Шкафчик был приоткрыт. Совсем чуть-чуть. Щель в палец шириной. Темнота внутри была плотной, неразличимой. Словно не освещённое пространство, а другая комната – беспросветная, бездонная.
Шорох повторился. Медленно, ровно, как дыхание. И потом – её имя.
– Мэри…
Тихо. Почти ласково. Голос был… знакомым. Но искажённым. Будто кто-то подражал, пародировал, как дети подражают голосам взрослых, не попадая в интонацию.
Слово прозвучало как что-то прожёванное. Словно шёпот сквозь мокрую вату.
Она вскрикнула – тихо, скорее, как выдох. Отпрянула, споткнулась о ножку табурета, ухватилась за раковину.
Шкафчик под раковиной был закрыт.
Она моргнула. Раз. Два.
Щель исчезла. Тьма исчезла. Молчание.
Сердце билось, как у загнанного животного.
Она шагнула ближе. Протянула руку. Дотронулась до ручки.
Ладонь вспотела, и пластик казался липким, будто его кто-то только что держал с той стороны. Она дёрнула – дверца отворилась легко.
Ничего. Пусто. Только труба. Пластиковый изгиб и пыль.
Никакого звука. Никакого дыхания.
– Мне показалось, – сказала она вслух. Голос её дрожал.
– Конечно. Устала. Просто дом. Ветром дёрнуло.
Но сегодня не было ветра. И она не устала.
Остаток дня она ходила по дому, будто что-то искала. Заглядывала в шкафы, закрывала двери, потом открывала снова. Стирала полотенце, которое только что повесила. Очищала плиту, хотя не готовила. Раз за разом, без смысла.
Рука снова чесалась. Всё то же место – внутренняя сторона предплечья. Она снова расчесала его до крови. Кожа вздулась, пошли мелкие капли. Внутри зудело, как будто под кожей что-то ползло.
Она завязала тряпкой, плотно, чтобы не видеть.
На часах было без десяти четыре, когда она услышала второй раз.
– Мэээри…
Но теперь голос был снаружи, со стороны заднего двора.
Она выглянула через окно – ничего. Пустой двор. Детские качели. Пластиковый бассейн, перевёрнутый вверх дном. Тень от дерева – вытянутая, как язык. Тишина.
Она закрыла окно, задёрнула штору.
Что-то внутри неё дёрнулось.
Как будто этот голос уже знал, что она боится.
Когда пришёл Джош, она встретила его с улыбкой. Чрезмерной. Натянутой.
– Как день, зайка?
– Хорошо. Нам рисовали череп в музее, потом кормили хот-догами.
– Череп?
– Ну, не настоящий. Макет. Я его потрогал. Там было мягко. Как резина.
Мэри кивнула, снова и снова, как будто подтверждая что-то сама себе. Потом села на табурет, устала выдохнув.
– Мам, у тебя на руке кровь.
Она отдёрнула руку. Ремешок-тряпка промок насквозь.
– Ой, это я укололась. Случайно.
– Так много?
– Ну, нож острый был.
Он кивнул, но не убеждённо. Посмотрел на неё немного дольше, чем обычно.
Эмили пришла позже, с книгами, наушниками и раздражением.
– Папа уже дома?
– Нет, – ответила Мэри.
– Ты в порядке?
– Всё отлично. Почему спрашиваешь?
– Просто вид у тебя… странный.
– Это свет.
– Ага.
Эмили ушла в свою комнату. И Мэри снова осталась одна.
До самого вечера она не приближалась к раковине. Не открывала шкаф. Не подходила к окну.
Но в голове её звучало: «Мэээри…»
Как будто голос всё ещё искал вход.
Эмили не сразу поняла, что что-то изменилось. Такие вещи не случаются в один день – они накапливаются. Как пыль под диваном. Как раздражение, которое сначала мелочь, а потом – ком в горле. Только в отличие от пыли, это невозможно вытереть.
Обычно дом дышал. Он жил своей жизнью – дети, хлопанье дверей, телевизор, запах еды, цоканье мамы на каблуках, ворчание папы по утрам. Всё это складывалось в фон: знакомый, домашний, тёплый.
Теперь дом был тихий. Слишком. Не уютно-тихий, а… выжидающий.
Как будто стены прислушиваются.
Она заметила первым делом, что мама перестала петь. Мэри всегда пела, когда что-то делала. Иногда вполголоса, иногда полным голосом, фальшиво, но с удовольствием. Особенно на кухне.
А теперь – тишина. Мама мыла посуду, мешала кашу, резала яблоки – без единого звука. Как будто кто-то внутри дал команду: «Молчи».
Эмили застала её несколько раз стоящей у окна. Просто стоящей. Без движения. Смотрящей куда-то в глубину двора, где ничего не происходило.
– Мам?
– Ммм?
– Всё нормально?
– Конечно. Почему ты спрашиваешь?
– Просто…
– Просто я думаю. Я имею право думать?
Голос был ровный, но в нём чувствовалась резкость, которой раньше не было. Эмили промолчала.
Отец тоже стал другим.
Том никогда не был болтливым, но всегда находил, что сказать. Особенно ей – «Как дела в колледже?», «Ты выспалась?», «Тебе дать денег на проезд?» Он был суховат, но всегда включён. Сейчас – отключён.
Она пыталась с ним заговорить – вечером, когда он вернулся.
– Пап, ты не выглядишь хорошо.
– Спасибо.
– Нет, я серьёзно. Ты как будто…
– Как будто что?
Он смотрел на неё с непонятным выражением. В его глазах было что-то… тусклое. Как будто он смотрел сквозь неё. А потом просто встал и ушёл в ванную. Там он просидел полчаса. Вода текла, но Эмили не слышала, чтобы он что-то делал – ни душа, ни звука бритвы.
Даже Джош заметил.
– Папа странный, – сказал он вечером.
– Что значит странный?
– Он меня не поцеловал на ночь.
– Может, просто устал.
– А мама не дала мне витаминки.
Эмили нахмурилась. Раньше мать была почти навязчивой в заботе. Контроль, внимание, трогать лоб, проверять уши, заливать в рот сироп даже без температуры.
А теперь – будто забывает.
Ближе к полуночи Эмили спустилась в кухню – попить воды. Свет не включала. Любила идти в полумраке, когда весь дом будто усыпал, и можно было остаться наедине с собой.
Но на кухне стояла мать. Просто стояла у раковины. С опущенной головой. Свет с улицы пробивался сквозь щель в занавеске, падая ей на лицо – и лицо было необычное. Пустое. Восковое. Эмили застыла. Мэри не двигалась.
– Мам?
Мать вздрогнула. Медленно повернула голову. Лицо было бледным, губы сухими, как будто потрескались.
– Эми?
– Ты чего?
– Не могла уснуть. Подумала… воды попить.
Голос был тихим. Почти мёртвым.
– А я вот как раз… – Эмили замялась, почувствовав странную дрожь в пальцах. – Я тоже воды хотела.
Мать кивнула. Снова отвернулась.
Эмили открыла шкаф, достала стакан, медленно налила воду. Когда она краем глаза взглянула на мать – та уже не стояла у раковины. Будто растворилась. В своей комнате Эмили ещё долго не могла уснуть. Сидела на кровати, слушала дом.
Шорохи были. Очень лёгкие. Не громкие. Как будто кто-то ходит босиком. Или тянет что-то по полу. Один раз ей показалось, что мама прошептала её имя, через дверь, как-то искаженно. Но она не была уверена.
Она не боялась. Пока. Она просто впервые почувствовала себя чужой в собственном доме. И это было страшнее.
Глава 3. Не спится
Том лежал на спине и смотрел в потолок. Свет ночника от детской проникал в коридор и чуть освещал проход под дверью, тонкой полоской пробивая щель. Этого хватало, чтобы тени казались длиннее. Ровнее. Более живыми.
Он не спал. Точнее, он и не пытался.
С тех пор, как в прошлую ночь проснулся от чьего-то дыхания – сна как будто не стало. Как будто в доме поселилась тишина, которая смотрит на него из каждого угла.
Рядом дышала Мэри. Мерно. Спокойно. Но даже её дыхание не успокаивало – оно казалось ему ненастоящим. Будто записано и включено на повтор.
Он не спал. Он ждал.
Сначала он подумал, что ему показалось.
Просто дом. Старые доски. Сквозняк. Всё объяснимо.
Но потом звук повторился. Шаги.
Лёгкие. Нерешительные. Сначала один, потом два подряд, потом короткая серия – топ-топ-топ. Словно кто-то босиком перебегал по коридору. Не взрослый. Лёгкий вес. Маленькие ступни. И не шёл – бежал.
Том приподнялся, затаив дыхание. Звук прекратился. Он смотрел в темноту, но ничего не менялось. Всё было так же: Мэри спит, свет от детской – под дверью. Ни шагов, ни голосов. Тишина.
Он не стал будить жену. Он встал сам.
Коридор встретил его всё той же полоской света. Тёплой, но чужой. Шаг за шагом он продвигался вперёд. Дом будто замер. Ни один пол не скрипнул. Ни одна доска не подалась под весом.
Он подошёл к двери Джоша. Открыл тихо. Заглянул внутрь.
Мальчик спал, свернувшись калачиком, с руками под щекой. Рядом – плюшевый медведь, край одеяла сбился с кровати. Дыхание ровное. Ни намёка на тревогу.
На полу – тапки. Обе пары.
Том отступил, снова закрыл.
Потом прошёл к комнате Эмили. Та была закрыта. Он постучал – еле слышно.
– Эми? Всё в порядке?
Никакого ответа. Через секунду внутри послышался шорох – Эмили повернулась. Возможно, открыла один глаз, снова уснула. Всё в порядке. Он выдохнул. Значит, не дети. Значит – что?
Он спустился на первый этаж.
Кухня. Гостиная. Всё было на месте. Только будто… не так.
Как будто каждый предмет – чуть сдвинут. Не настолько, чтобы сразу заметить. Но Том чувствовал – в кресле подушки лежали иначе. Газеты на столе были повернуты под другим углом. Часы на стене – казалось, тикали громче.
Он подошёл ближе.
Секундная стрелка двигалась.
Тик. Тик. Тик…
Но между этими “тик” был ещё один. Едва слышный. Как эхо, отстающее на полсекунды. Тик – и как будто второй тик, из другой комнаты. Или из-под пола.
Том приложил ухо к стене. Ни звука. Он закрыл глаза. И снова услышал: топ-топ-топ. На этот раз звук донёсся с чердака.
Том долго смотрел на люк. Верёвка от него свисала, как змея. Он не помнил, чтобы кто-то лазил наверх. Там были старые коробки, зимняя одежда, пыль.
И всё же шаги были там. Он дернул за верёвку. Люк с глухим щелчком открылся. Лестница выдвинулась, зарычав металлом. Дом снова замер.
Он поставил ногу на первую ступень.
Каждый шаг отдавался звуком внутри головы.
Стук сердца, скрип металла, дыхание.
Чердак был тёмным. Запах старого дерева, сухих коробок, плесени. Том нащупал выключатель – старая лампа моргнула, вспыхнула жёлтым светом. Никого.
Он прошёлся вдоль балки, огляделся. Коробки, плед, велосипед Джоша. Пусто.
Ни звука. Ни следов. Ни ответа.
Он стоял там минут десять, пока не почувствовал: его там быть не должно.
Как будто чердак стал чужим местом, которое больше не принадлежит дому. Он спустился. На обратном пути, проходя мимо зеркала в коридоре, он заметил… движение. Но не в отражении – позади него.
Он резко обернулся. Никого. Зеркало отражало пустой коридор, свет от ночника, закрытые двери.
Но на мгновение ему показалось, что кто-то стоял прямо за ним.
Он не вернулся в спальню. Он снова сел на кухне. И снова услышал:
топ-топ-топ… Словно что-то маленькое и босое бегало по дому, зная, что его никто не видит. Утро началось туманно.
Не в смысле погоды – в смысле сознания. Мэри с трудом вспомнила, как проснулась. Помнила, что Том встал раньше, или ночью, что-то шаркал на кухне долгое время, потом ушёл в душ. Или это было вчера?
Она не была уверена. На часах было 11:07.
Она смотрела на них, пытаясь вспомнить, завтракали ли они сегодня. Джош сидел за столом с тарелкой хлопьев, но хлопья выглядели мокрыми, как будто стояли там со вчерашнего дня.
Эмили уже ушла – значит, утро прошло. Или нет? Время текло… как будто по спирали.
Она несколько раз проверила календарь. Четверг. Хотя казалось, что понедельник.
Или суббота.
На кухне было тихо. Тишина казалась вязкой, как будто звук вяз в воздухе. Мэри поставила чайник, достала замороженные котлеты, включила духовку. Щелчок. Свет внутри загорелся.
Она машинально вытерла руки о фартук и посмотрела на дверцу духовки.
Стекло – чистое, отполированное. Отражение – тусклое, но различимое. Там была она.
Она посмотрела в глаза своему отражению. И вдруг заметила: её лицо в отражении двигалось с замедлением. Почти незаметным, но… задержка была. Как будто оно догоняло её. Мэри нахмурилась.
В реальности – её лоб сморщился. Но в духовке отражение промедлило на долю секунды, прежде чем повторить. А потом вдруг… улыбнулось.
Она не улыбалась. Но отражение – да. Улыбка была широкой, неестественно вытянутой, обнажавшей дёсны. Как будто рот растянули пальцами в стороны. Она отпрянула. Сердце ухнуло в грудь.
Рука дрожала. Она моргнула – и отражение снова стало обычным. Она – бледная, уставшая, без макияжа. Всё как должно быть.
Только духовка продолжала тихо гудеть.
И смотреть на неё.
Она решила, что это – переутомление. Или сны. Возможно, она даже ещё не проснулась до конца. Всё вокруг казалось не настоящим: цветы в вазе на окне выглядели пластиковыми, хотя она точно помнила, как купила их у Мелиссы в продуктовом.
Кошка, которая жила у соседей, сидела под забором и смотрела прямо в окно, не мигая.
Мэри отвернулась. Занялась уборкой. Потом снова подошла к духовке. Котлеты шипели, выделяя пар. Запах был странный. Не мясной, а сладковато-тухлый. Как будто котлеты лежали в холодильнике слишком долго. Она сняла перчатки, нагнулась – и снова посмотрела на дверцу. Сначала – всё нормально. Но затем – рука отражения пошла в другую сторону.
Мэри подняла руку вправо – отражение сделало то же, но с задержкой и налево. Как будто движения перепутались.
И снова – улыбка. Широкая, до ушей. Теперь с прищуром. Будто отражение наслаждалось происходящим.
Мэри сделала шаг назад. Потом ещё. Дверца оставалась прозрачной. Свет из духовки бил снизу, и на миг ей показалось, что в тени под противнем что-то шевельнулось.
– Мам?
Она вздрогнула. Джош стоял у двери, теряя нос.
– Мам, ты меня не слышишь?
– Всё в порядке, – быстро ответила она. – Просто задумалась.
– У тебя лицо как у… как у рыбы. Такое вытянутое было.
Она уставилась на него.
– Что?
– Ну… как в мультике. Когда у них глаза большие, и рот как банан.
Мэри вытерла руки, закрыла духовку.
– Иди поиграй.
– А котлеты?
– Позже.
Весь оставшийся день она не могла проходить мимо зеркал спокойно.
В ванной она мыла руки, не глядя в отражение. В спальне – не стала пользоваться косметикой. В коридоре – избегала взгляда на зеркало в раме, висящее у лестницы.
Каждый раз ей казалось, что её там кто-то ждёт. Не она – другая. Та, что улыбается.
Та, что знает что-то, чего не знает Мэри.
Вечером, когда Том вернулся, она попыталась рассказать.
– Мне сегодня… показалось. В духовке.
Он смотрел на неё без эмоций.
– Что?
– Что-то не так с отражением. Оно… двигается само по себе.
Он молчал.
– Ты не думаешь, что… – она замялась. – Что с нами что-то происходит?
Том отвёл взгляд.
– Усталость. Давление. Всё объяснимо.
– Но…
– Просто не думай об этом, Мэри.
Она больше не сказала ни слова.
Но в ту ночь, засыпая, она поставила стул перед зеркалом в спальне. Спинкой к стеклу. Чтобы не видеть, если вдруг кто-то решит снова улыбнуться.
В колледже пахло кофе, бумагой и духами. Эмили почти наслаждалась этим запахом – он был настоящим, обволакивающим, живым. Это был запах внешнего мира. Не дома.
Дом пах по-другому. Там стоял застойный запах – будто в нём долго не открывали окна. Но дело было даже не в воздухе, а в чём-то менее осязаемом. В ощущении, что всё внутри стоит на месте.
Как вода в болоте.
Утро началось странно. Эмили не сразу поняла, в чём дело. Сначала – просто ощущение: что-то не так. Только потом, спустившись на кухню, заметила.
Мать стояла у плиты, что-то мешая в кастрюле. Но при этом… она не смотрела в стекло микроволновки, как обычно. И не в отражение на кафеле. Ни на что отражающее. Как будто её взгляд скользил по комнате, избегая точек, где можно было бы увидеть себя.
