Это все монтаж

– Разумеется, Маркус ищет девушку, которая отлично смотрелась бы в платье. С этим у нас проблем нет, как думаешь, Маркус? – посмеивается Брендан. Маркус улыбается в ответ.

– Вне всяких сомнений. – Он снова окидывает нас взглядом. – Но моя жизнь – не только гламур и роскошь. Я люблю возвращаться к основам и, – тут он пожимает плечами, – не против попотеть.

Кто-то из девочек стонет. Наверное, уже успела слишком привязаться к платью.

– Поэтому, – продолжает Маркус, – я подготовил для вас испытание.

Брендан указывает на лес у себя за спиной. Мы (и вся съемочная группа) следуем в указанном направлении, пока на глаза не показывается десятифутовая, наверное, стена скалодрома, за которой начинается лес.

– Добро пожаловать на первую свадебную полосу препятствий в истории «Единственной»! – злорадно объявляет Брендан.

Пока он объясняет, что нам предстоит отбиваться от препятствий в лице бывших и свекровей и прочих вещей, заставляющих терять веру в человечество, я гляжу на продюсеров. Они, вместе с ассистентами, даже не слушают, вместо этого вовсю уже строя планы.

Я не хочу этого делать, но я это сделаю. Вот что я думаю.

Когда и мы, и камеры расположены ровно там, где нужно продюсерам, ассистенты выстраивают нас в линию. Маркус вот-вот даст команду стартовать, но перед этим ко мне подходит Шарлотта.

– Мы поспорили, кто выиграет, – шепчет она, – и я поставила на тебя пятьсот долларов.

– Врешь, – говорю, оборачиваясь к ней лицом. – Это ты меня так настраиваешь, чтобы я кому-нибудь глотку вырвала?

Шарлотта смеется.

– Ну если есть такое желание – милости прошу, но в основном я просто хочу развести Генри на эти пятьсот долларов. Он выбрал Кендалл.

Щурюсь. Шарлотте это, кажется, нравится.

– Вы неплохо ладите, не так ли? – говорит она, не уточняя, с кем именно.

Я усмехаюсь.

– Не понимаю, о чем ты.

– Просто добудь мне золото, – отвечает она и делает шаг назад.

А потом Маркус дает команду «старт».

Я срываюсь с места, подгоняемая до одури распаленным духом соперничества. (Не знаю, был ли этот спор на самом деле. Не исключено, что был: продюсеры обожали превращать все в тотализатор.) Взбираюсь по стене, по которой мне велели взбираться, в свадебном платье, которое мне велели надеть, и не позволяю себе слишком об этом задумываться, потому что иначе не выдержу и все-таки повешусь.

Пока что я значительно опережаю других девочек, но мои ноги путаются в платье. Останавливаюсь и отрываю подол, а тканью собираю волосы в конский хвост. Заснявший все это оператор присвистывает, и я ему улыбаюсь.

Следующее препятствие – одна из этих веревочных сетей, похожих на паутину. Кендалл нагоняет меня у подножия сетки. Я прекрасно знаю, что это абсурдно и бессмысленно, но ничего не могу с собой поделать: теперь я хочу победить. Прыгаю на другую сторону сетки, немного подворачивая при этом лодыжку, и двигаюсь дальше.

Нам приходится ползти через грязь, потому что без этого никак нельзя, разумеется. Дальше – еще одна стенка с веревочной сетью, и финишная линия.

Кендалл ползет чуть быстрее меня; мы обе сломя голову несемся к стенке. Моя поврежденная лодыжка не выдерживает; я бросаюсь на веревки в попытке опередить Кендалл и сбиваю ее с ног.

Черт.

– Извини! – кричу я. – Извини!

Поднимаюсь на ноги и протягиваю ей руку. Она хватается за нее и подтягивается всем весом, чтобы встать. Я напрягаюсь, и моя лодыжка снова сдает.

– Жак! – окликает меня Прия. – Ты в порядке?

Кендалл вырывается вперед и одерживает победу. Ее приз – дополнительное время с Маркусом на вечерней части сегодняшнего свидания. Я огибаю стену и хромаю за ней.

Генри подбегает ко мне, когда я дохрамываю до финишной линии.

– Что, перенапряглась? – спрашивает он. В его глазах сверкают отголоски сдерживаемого смеха.

– Я в порядке, – говорю я, – у меня просто больные лодыжки, я вечно на них падала, когда играла в софтболл. Наверное, придется сегодня их забинтовать и отказаться от каблуков.

– Это… – начинает Генри. – Это нечто. Я позову медиков.

Шарлотта спешит ко мне.

– Она же сказала, что в порядке. Кто-нибудь, приведите мне Маркуса. Жак, сядь и схватись за лодыжку.

– Что? Нет!

Шарлотта легонько мне улыбается.

– Если придется, я сама тебя посажу.

Вздыхаю. Мне все равно не хочется лишний раз наступать на ногу, так что я сажусь на землю в своем грязном свадебном платье. Другие девочки песекают финишную линию, но съемочная группа смотрит только на меня.

– Жак! – слышу я голос Маркуса. Элоди торопливо ведет его к нам с Шарлоттой. Та аккуратно исчезает из кадра, когда Маркус опускается рядом со мной.

– Ты в порядке?

– Нет, – отвечаю я и делаю глубокий вдох: – Я проиграла Кендалл.

Он смеется.

– Как твоя лодыжка?

Пожимаю плечами.

– Не знаю, – говорю я. – Но марафон на ней, скорее всего, не пробежать.

Улыбаюсь ему, и он улыбается в ответ, а потом помогает мне подняться на ноги.

– Знаешь, – говорит он, – думаю, сейчас это платье смотрится на тебе даже лучше, чем раньше.

Я демонстративно сверкаю травмированной ногой. Когда я разбиралась с подолом, разрез на платье порвался сильнее, чем ожидалось. (Често говоря, тогда мне казалось, что я выгляжу адски горячо, но на экране я выглядела абсолютно поехавшей: волосы спутанные, вся мокрая от пота, в грязи, да еще и в укусах насекомых. Но в тот момент я была абсолютно уверена, что я – венец мироздания.)

– Неплохо, а?

– Я бы тебя из своей комнаты не выгнал, – говорит он, и от его слов у меня учащается сердцебиение. Когда я смотрела сезон Шейлин, мне нравилось, насколько прям Маркус в своей сексуальности. («Если пойду на это шоу, то мы с ним хотя бы время хорошо проведем», – сказала я Саре во время созвона в Zoom.)

– Мне нужно поговорить с другими девочками, – шепчет мне Маркус.

– О, – отвечаю я. – Зачем?

Хотя мы с ним так близко, он целует мою руку.

– Увидимся вечером за коктейлями, хорошо?

Я провожаю его взглядом, чуть ошарашенная.

Мы возвращаемся в особняк, чтобы привести себя в порядок и подготовиться к коктейльной вечеринке. Несколько девочек меряют меня взглядами различной степени прохладности, и, когда я спрашиваю Рикки, в чем дело, она объясняет:

– Они решили, что ты притворилась, что повредила ногу, чтобы привлечь внимание.

Показываю ей свою перемотанную лодыжку с холодным компрессом – по словам медиков, я действительно ее растянула, пока проходила препятствия.

– Ага, ага, это все ради камер.

Рикки пожимает плечами:

– Я не говорила, что сама так считаю. Ты спросила.

– Твоя правда, – говорю я и возвращаюсь к своему отражению в зеркале. – Но я не настолько отчаянная, как некоторые девочки.

– И ты еще удивляешься, почему они к тебе так относятся, – смеется Рикки.

Я оборачиваюсь к ней.

– Не надо говорить умные вещи, когда я травмирована.

– Просто постарайся вечером быть с ними милой, – предлагает она, – если хочешь им понравиться.

Я задумываюсь над ее словами на минутку и отвечаю:

– Но я этого не хочу.

Мы обе хихикаем.

– Я все равно постараюсь, – говорю я, когда мы прекращаем смеяться. – Быть милой.

– Со мной сработало, – отмечает Рикки.

– Дорогуша, – говорю я, – ты просто была пьяной.

– Это же «Единственная», – отвечает она, – все мы немножко пьяные. – Тут она задумывается на минутку. – Кроме той трезвенницы из одного из сезонов, которые шли, пока я была в старшей школе, наверное.

– Рикки, если ты решила от меня избавится, дождись, пожалуйста, момента, когда я буду стоять у своей могилы, чтобы все вышло быстро и аккуратно, ладно?

– Не говори такого при других девочках, – говорит она сквозь смех.

– Почему?

– Их такое насторожит.

Машины приезжают за нами в половине седьмого. На мне платье, которое я нашла в секонд-хэнде: короткое, изумрудно-зеленое, с чуть расклешенной юбкой, чтобы создать образ девчонки по соседству. Моя лодыжка перевязана, и на мне самые скромные каблучки, которые только нашлись у Рикки. Мы подъезжаем к отелю, одному из многих неприметных местечек в центре Лос-Анджелеса. Нас провожают внутрь и выдают шампанское. Мы ждем, пока приедет Маркус. Нас все еще так много, и Шарлотта не упускает возможности об этом напомнить, пока мы дожидаемся коктейлей.

– Я считаю, ты должна пойти первой, – говорит она мне, – Прия согласна.

Прия сейчас разговаривает с Аалией, но мне не верится, что Шарлотта хоть раз в жизни просила у нее совета.

– Не знаю, – говорю я, – кажется, это немного агрессивно.

Шарлотта смеется.

– Маркус хочет агрессии. Ты же смотрела прошлый сезон, так?

Да, смотрела, и тут Шарлотта права. Маркуса не интересовали трепетные фиалки, а мне нужно, чтобы он продолжил обращать на меня внимание.

– Сама подумай, Жак: на этом этапе путешествия так легко потеряться в толпе!

– Ты права. Но я не хочу воровать время у других девочек, понимаешь? – говорю я, вспоминая, что мне сказала Рикки.

– Поверь, Маркусу значительно интереснее поговорить с тобой, – отвечает она, – я просто хочу предоставить ему возможность.

Знаете, в чем весь ужас этого шоу? Я каждый раз прекрасно понимаю, что происходит, знаю, что мною манипулируют, и на каком-то этапе начинаю верить, что и правда должна делать то, что мне велят. А любой зритель смотрит на это потом и думает: «Жаклин Мэттис, ты не только человек дрянной, ты еще и полная дура, раз на такое повелась».

Я вручаю Маркусу стакан виски, как только он появляется. Он обнимает меня первой, а потом я терпеливо жду, пока он переобнимается со всеми остальными девочками.

– Маркус, – говорю я, когда он со всеми поздоровался и произнес обязательный тост, – можно украсть тебя на секундочку?

Все они так говорят – эта фразочка используется на «Единственной» с незапамятных времен, и она только что сорвалась с моих губ.

А потом я получаю ровно то, чего хотела.

– С удовольствием, – говорит Маркус.

Мы устраиваемся на предназначенном для таких «секундочек» диване, подальше от девочек, оставшихся в другой комнате. С нами Прия и Джанель, продюсер Маркуса.

Маркус тотчас дотрагивается до моей ноги. Странно: мне вроде нравится, но вроде и нет. Такая близость, с одной стороны, кажется самонадеянной, но в то же время приятной, как будто эта самонадеянность оправданна. В глубине души я знаю, что это мне на руку, потому что это значит, что я ему нравлюсь. Он хочет ко мне прикасаться.

Бесит, как много я об этом думаю, но я чувствую себя особенной.

– Я с нетерпением ждал нашей новой встречи, – говорит Маркус.

Я стараюсь выглядеть застенчиво (потом это примут за неискренность).

– Ожидания оправдались?

– Поверь, еще как, – он наклоняется ближе, привлекая меня к себе рукой. – Ты очень эффектно смотрелась сегодня во время полосы препятствий.

Опускаю глаза, почти пристыженно.

– Я немного увлеклась соперничеством, – признаюсь.

Снова поднимаю взгляд. Он наклоняет голову.

– Ну я же сказал, что ищу девушку, которая готова за меня сражаться. Мне с этим не всегда везло.

Мы смеемся, но его слова слишком очевидны, и я сразу же подозреваю, что он говорит о Шейлин, и все это – часть какой-то истории. Мои глаза находят камеру прямо у него за плечом.

– Прямо в объектив не смотрим, – быстро отчитывает меня Прия. Я возвращаюсь к Маркусу, который глядит на меня в ожидании, будто надрессированный щенок.

– Моя лодыжка… эм… немного опухла, – говорю я, потому что не знаю, что еще сказать. Выставляю пресловутую лодыжку, и он хватает ее, кожа к коже. У него большие руки; физически это одна из его наиболее привлекательных черт. То, как много места он занимает, как много меня умещается в его ладонях.

В некоторых смыслах я значительно проще, чем мне хотелось бы.

– Ты сильная. Мне это в тебе нравится. – Он отпускает мою ногу и опирается локтем о спинку дивана, поворачиваясь ко мне всем телом. – Я знаю, что стресс от шоу тебя не достанет.

– Правда? – спрашиваю, повторяя его позу. – А тебя достал?

– Периодически достает, – признается он со смущенной улыбкой, как будто вспоминает какой-то постыдный момент из своего прошлого. Он наклоняется еще ближе ко мне, как будто способен защитить нас от всего, что могут услышать наши микрофоны. – Есть одна странность с продюсерами. Ты знаешь, что они пытаются тобой манипулировать, но все равно вечно стараешься им угодить. От этого душа немного разрывается.

– Да? – говорю я. – С моей душой пока что все в порядке.

Маркус пожимает плечами, но его улыбка колеблется.

– Просто будь осторожна с Генри. Он был моим продюсером в прошлом сезоне.

Мои брови взлетают.

– Но не в этом?

Маркус на миг умолкает. А потом…

– Хватит, Маркус, – говорит Джанель, его продюсер. – Ты же знаешь, что мы ничего из этого не сможем использовать. Поговорите о чем-нибудь еще?

– Как скажешь, – Маркус улыбается агрессивно-милой улыбкой, и у меня такое чувство, что сейчас родилась наша внутренняя шутка: мол, мы следуем правилам, которым не хотим следовать. – Кто ты, Жаклин Мэттис?

– Твою мать, – бормочу я. (Для ясности: ничто из этой беседы в эфир не попадет, потому что «Единственную» интересует только самая поверхностная глубина. Пожалуйста, перечислите, где работаете, чем увлекаетесь и все ваши психологические травмы, выход – слева.) – Наверное, в этом моя проблема. Я никогда до конца не уверена, кто я.

– Ага, – говорит Маркус, – знаю, о чем ты. На это шоу с идеальным осознанием того, куда стремится твоя жизнь, не приходят.

Я смеюсь и чувствую, что кто-то меня понимает, впервые за последние пять лет, на протяжении которых мои друзья заводили семьи и детей и продвигались по карьерной лестнице. Разумеется.

– Тебя не пугает, что тебе за тридцать и ты до сих пор потерян?

– До жути, – отвечает он.

– Можно тебя поцеловать? – спрашиваю я, закусывая губу. Он без раздумий подается вперед и приникает ртом к моему. Поцелуй длится дольше, чем наши предыдущие; он неспешный и напряженный и оставляет после себя обещание следующего, а потом Маркус провожает меня к другим девочкам и уходит с Грейс-Энн.

Генри перехватывает меня для ИВМ, и я несу какую-то безвкусную, предсказуемую нелепицу о Маркусе. Генри выглядит, как будто вот-вот заснет.

– Если в общем, то как ты себя чувствуешь после сегодняшнего? – спрашивает он, меняя подход.

– Думаю, нам стоит довериться процессу, – говорю я.

– Путешествию, – говорит Генри.

– Чего?

– Повтори все то же самое, но скажи: «Думаю, нам стоит довериться путешествию».

– Ни за что, – отвечаю я, – это предложение не имеет смысла, а я писатель. Я использую точную лексику.

– Ага, – говорит Генри, – только мы на шоу говорим «путешествие», а не «процесс». Иначе создается впечатление, что мы заталкиваем вас всех на огромный конвейер и выпускаем в конце парочку ради рейтингов.

– Да, – медленно говорю я, – но будем честны: именно это здесь и происходит. – Я скрещиваю руки. Что-то в нем делает меня особенно враждебной. – Мне все еще позволено думать свои собственные мысли.

– Путешествие, – повторяет Генри.

Я показываю ему два средних пальца (этот кадр появится в эфире позже, во время моей ссоры с одной из девочек, с обеими руками в пикселях). Он смотрит на оператора и жестом велит ему прекратить снимать.

– Думаю, мы закончили.

Когда я возвращаюсь к девочкам, они вовсю разговаривают о маникюре. Скукота. Несколько девочек уходят с Маркусом, а потом возвращаются. Когда настает очередь Алианы, Кэди возбужденно к нам поворачивается. Она невысокая, бойкая и рыжая, у нее талант на сплетни и, на мой взгляд, маленькие шансы задержаться на шоу. Ей не хватает содержания. Но, похоже, ей страшно хочется обсудить свою новость.

– Али нелегко приходится, – говорит Кэди, наматывая на палец длинную прядь рыжих волос.

С прищуром гляжу вслед Али.

– Почему? – спрашиваю.

– Потому что она скучает по дочке, – говорит Кендалл, вскидывая руки, как будто это что-то очевидное.

– Уверена, Жак просто не знала, что у нее есть дочка, – вежливо встревает Рикки и делает большой глоток из своего бокала вина.

Я молчу, потому что, если честно, мне все равно, и ни Кэди, ни Алиана мне ни капельки не интересны.

Мы ждем и ждем. Кажется, время прекращает свой ход, пока мы разговариваем между собой, потом с продюсерами, потом снова между собой, и мне так мучительно скучно, что я убить готова за какое-нибудь интересное занятие.

– Я уволилась с работы, чтобы сюда прийти, – вытягивает меня из раздумий голос Грейс-Энн.

Я почти давлюсь напитком.

– Ты ради этого уволилась?! – спрашиваю ее. – Почему?

– Потому что Маркус – моя вторая половинка, – говорит Грейс-Энн – серьезно, как сердечный приступ. Я истошно смеюсь.

– У тебя с головой все в порядке? – интересуюсь. Я снова слишком много выпила.

– На самом деле, – встревает Кендалл, – многие участницы бросали свою работу, а потом сходились с главным героем.

– Ой, спустись с небес на землю, – отвечаю я. – Зарегистрируйся в приложении для знакомств!

– Жак, – шепчет Рикки на выдохе, но достаточно громко, и мы все равно ее слышим. Она тоже не понимает, насколько пьяна. – Ты опять грубишь.

Вздыхаю.

– Извини. Ты права. Я знаю, что не все могут просто не ходить на работу три месяца, – бросаю взгляд в сторону Рикки, – остается только надеяться, что все сложится, наверное. Потому что так уж жизнь устроена, да?

Кендалл смотрит на меня исподлобья.

– Ты же знаешь, что не все мы настолько ограниченны, чтобы не понимать сарказма? Перестала бы ты важничать, Жаклин.

– Почему бы тебе не рассказать девочкам, чем ты занимаешься, а, Жак? – легко встраивается в разговор Прия. Я смотрю на нее и готовлюсь защищаться, но когда поворачиваюсь обратно к девочкам, то вижу, что они глядят на меня с интересом.

– Я писательница, – говорю я после неловко длинной паузы.

– Что, серьезно? – спрашивает Грейс-Энн.

Кендалл изящно поднимает бровь.

– И мы могли прочитать твои книги?

Я кошусь на продюсеров и съемочную группу. Они наблюдают за нами. Я могу притвориться кем-то успешным.

– Ну… – я растягиваю слово. – Не знаю даже. Если вы из читающих, то да, – я встречаюсь глазами с Кендалл и говорю: – Мои романы довольно популярны в книжных клубах.

Обман. Обман, который непременно будет раскрыт, но Генри улыбается мне из-за плеча Кендалл.

Тут возвращается Алиана, вся в слезах.

– Стейша, – говорит она сквозь всхлипы, – украла мое время с Маркусом. Мы говорили о моей дочке, а она просто… она сказала, он ей нужен.

– Эй, – Грейс-Энн подскакивает и обнимает Алиану. – Эй, все в порядке. Все будет хорошо.

Алиана садится рядом с Грейс-Энн, все еще всхлипывая. Она пьяна. Все мы пьяные. Я бросаю взгляд в сторону Рикки. Она просто пожимает плечами в ответ на творящийся у нас на глазах бардак.

– Я просто… – продолжает Алиана, – это сложно, но у нас с ним все так хорошо двигалось. Она пытается встрять между нами с самой полосы препятствий!

– В смысле? – спрашиваю я, потому что мне скучно и я пьяная.

Али смотрит на меня со слезами в глазах, и на миг мое ледяное сердце тает. Она выглядит по-настоящему несчастной.

– Во время гонки она сказала Грейс-Энн, что раз я так рано родила, значит, простушка и поэтому Маркус меня ни за что не выберет.

У Рикки отвисает челюсть, а я хмурюсь:

– Она тебе… такое сказала?

Али начинает было что-то говорить, но потом качает головой и снова приваливается к Грейс-Энн. Та молча кивает.

– В каком контексте она вообще такое ввернула? – озадаченно спрашиваю я. И добавляю для верности: – Это хрень какая-то.

– Ты же можешь это как-то иначе сформулировать, – встревает в разговор Элоди.

– Если творится хрень, – говорю я Элоди, глядя на нее куда более воинственно, чем имею право, – то я назову это хренью.

Кендалл наклоняет голову в мою сторону.

– В этом с ней не поспоришь.

Девочки становятся все громче и громче, поглощенные негодованием и обсуждением ситуации со Стейшей, а я поднимаюсь и украдкой направляюсь к бару. Элоди следует за мной, даже не скрываясь.

– «Олд-фешен», – говорю я бармену. Элоди опирается на стойку рядом. Я поворачиваюсь к ней, давая понять, что слушаю.

– Может, тебе стоит поговорить со Стейшей по поводу того, что она сказала Алиане? – предлагает Элоди. – Чтобы разрядить обстановку?

Я ни разу даже словом не перебросилась со Стейшей с начала шоу. Я даже не знаю толком, как она выглядит.

– Не думаю, – бормочу я в ответ Элоди.

Элоди озадаченно хмурится.

– Ты разве не пытаешься расположить к себе девочек? Не борешься за права женщин? Стейша, считай, заслатшеймила Алиану, не думаешь?

Я глубоко вздыхаю.

– Элоди, извини, конечно, но я феминизм не год назад обнаружила. Побереги модные словечки из соцсетей. Я тебя выслушаю, когда предложишь что-то лучше неимоверной глупости.

Из угла раздается чей-то смешок, и я знаю, кто смеется. Его голос пробирает меня насквозь. Генри снова на меня смотрит так же, как сегодня со свадебным платьем.

– Чего ты хочешь? – спрашиваю через плечо. Я чувствую, как Элоди уходит. Не дожидаясь приглашения, беру свой коктейль и присоединяюсь к Генри – за кадром.

– Тебе нельзя прятаться рядом со мной, – говорит он.

Я наблюдаю за происходящим с расстояния. Девочки в большинстве своем уже слишком упились для разумной речи, но продолжают успокаивать плачущую Алиану.

– Так скажи мне уйти, – отвечаю я Генри, но, когда встречаюсь с ним взглядом, он ухмыляется. Мы не были с ним так близко с прошлой ночи в моем номере. Сюрреализм какой-то: мы существовали тогда в настоящей жизни, а теперь все понарошку, и все вращается вокруг Маркуса и того, что ему нравится, и свиданий с Маркусом. Присутствие Генри – будто путеводная звезда, напоминание о том, что моя жизнь все еще существует, и в конце концов я останусь все той же неудачницей Жак. Это хорошо, и это плохо.

Не знаю. Но это ничего не меняет.

– Значит, вы отобрали на шоу девочку, которая родила подростком, а потом надоумили Стейшу наговорить ей предубежденных гадостей.

– Не знаю. Возможно, – уступает Генри. – Некоторые начинают мутить воду, когда понимают, что с главным героем у них не клеится, и знают, что только так попадут в телевизор. У тебя такой проблемы нет.

Все это он говорит с нейтральным выражением лица.

– Почему я? Зачем мне заступаться за Алиану? – спрашиваю я. – Я ей даже не нравлюсь.

– А что ты сделала, чтобы ей понравиться? – спрашивает Генри в ответ и смотрит на меня пронизывающим взглядом.

Отпиваю своего коктейля. Нам обоим известен ответ на этот вопрос.

– Слушай, – говорит он, – тебе не нужно больше эфирного времени, но если собираешься здесь задержаться, то, хочешь ты того или нет, тебе нужно, чтобы девочки были на твоей стороне. Иначе тебя ожидают презабавнейшие двенадцать недель.

– Что ты предлагаешь? – спрашиваю я, разворачиваясь к нему лицом. – Мне что, встать во главе толпы и расправиться со Стейшей, чтобы врагом народа сделали ее, а не меня?

Генри смеется в голос.

– Господи, ну и воображение у тебя.

– Мне за это платят, – отвечаю с каменным лицом.

– Просто начни разговор. Помири их. Ты с этим справишься, так ведь?

Я смотрю на него, прикусывая губу. Отпиваю еще глоток коктейля. Наблюдаю за девочками.

– Просто поговорить? – спрашиваю я.

– Разве ты не об этом меня просила? – тихо отвечает он.

Именно что об этом. Помоги мне. Он дает мне возможность. Возможность быть той, кем я собиралась быть на шоу. Таким человеком, который нравится другим. Это мой персонаж.

Я решительно возвращаюсь к девочкам.

– Я поговорю со Стейшей, – заявляю я. Они смотрят на меня в недоумении.

– Ты? – удивляется Грейс-Энн.

– Просто мне кажется, нужно разрешить ситуацию, – объясняю, – мирным способом.

Вот именно, думаю я. Вот именно.

– Я тебя провожу, – говорит Элоди, прежде чем кто-то успевает ответить. Она ведет меня в другую комнату, не в ту, где я говорила с Маркусом, и открывает дверь. На фоне витиевато украшенных обоев, Маркус и Стейша сидят на белом диване. Эта комната слишком большая для них двоих. Чувствую, как земля уходит у меня из-под ног: Стейша плачет, Маркус наклоняется к ней и вытирает ее слезы.

– Жак? – спрашивает он.

– Я только хотела, – начинаю я, заходя в комнату, – поговорить… об Алиане… – тут я умолкаю.

Стейша переходит на громкие, разрывающие всхлипы. Маркус быстро поднимается, кладет руку мне на плечо и выпроваживает меня из комнаты.