Это все монтаж

– Проснись и пой! – говорит Рикки, одаривая меня яркой, трезвой улыбкой.

Она полностью оправилась после первой ночи. Помнится, и мне доводилось быть на ее месте, хотя я помню и то, с каким ужасом каждый раз ломала голову над всем, что успела натворить в пьяном угаре. Рикки же проснулась с уверенностью девушки, никогда не сожалеющей о своих решениях.

Как только мы приехали в особняк, Рикки сразу же попросилась ко мне в соседки, и мы оказались в одной спальне с Кендалл из Сан-Диего, которая занималась продажей ПО, и Энди-бухгалтершей. Кендалл – темноволосая, темноглазая начинающая инфлюенсерша в «Инстаграм»[12]. Она выглядит как будто может меня убить и глазом при этом не моргнет. Ей тридцать, что, казалось бы, должно сделать ее моей союзницей, но пока что в мою сторону от нее только холод и еще немного холода. Зато Энди – дружелюбная, хотя довольно неловкая. Ей двадцать семь, у нее огонь в глазах, она старается изо всех сил и самую малость перебарщивает, а еще у нее такие тонкие запястья, что я легко могу обхватить их рукой. Они обе мне сразу же не нравятся, по разным причинам. Часть этих причин, возможно, ничем не обоснована.

– Ну что, по «мимозе»? – говорит мне Рикки, пока мы все старательно штукатуримся макияжем. – Я до смерти хочу «мимозу».

– Я за «мимозы»! – отвечает Энди, хотя с ней никто не разговаривал.

(Алкоголь на проекте был доступен круглосуточно, и хотя ограничения все же были, нас никогда не отговаривали от выпивки. Каждый вечер на «Единственной» был похож на прогулку через городской колледж в два часа утра.)

– Я не могу начинать пьянствовать с девяти утра, – говорю я. – Я же старая, забыли?

– Старая, – посмеивается Кендалл из постели. Я не знала, что она проснулась. – Не могли бы вы все заткнуться и свалить к чертям из моей комнаты?

Она отворачивается от нас, и Рикки тихонько смеется.

Моего терпения хватает примерно до середины общего завтрака, приготовленного Арианой и Кэди. Потом я не выдерживаю и все-таки начинаю пить – просто чтобы отвлечься от окружающей меня пустой болтовни о Маркусе и макияже и липких сиськах. Мой выбор падает на «Кровавую Мэри», потому что я пытаюсь сдерживаться. Шарлотты сегодня с нами нет, зато есть Генри, и как бы я ни старалась игнорировать его присутствие, все равно ощущаю, что он рядом.

При свете дня небрежность всего, что нас окружает, становится очевидной. Растрескавшаяся, явно нанесенная второпях краска на стенах, всегда в цветах, которые для своего дома вряд ли выберешь, но которые будут ярко смотреться по телевизору. Я слышала, что когда не идет съемка, в особняке живет какая-то семья, и их ежегодно выселяют на два месяца, чтобы превратить дом в полноценную съемочную площадку для «Единственной». Сам по себе дом открытый, с баром в фойе, перетекающим в огромную гостиную и просторную кухню. Там, где в лучшие времена располагалась бы столовая – еще одна съемочная зона, заполненная диванами. Рабочий кабинет и одна из спален в глубине дома были освобождены под ИВМ. Мебель большей частью чрезмерно мягкая и слишком яркая; ужасающий декор: занавески (не обязательно на окнах), картины, атмосферные светильники – в избытке.

На стенах местами висели камеры, но от них скрыться было куда легче, чем от микрофонов (к моменту переезда мы успели отыскать все «мертвые зоны»).

– Ну, – говорит Аалия, пока Энди моет посуду, – что нам теперь делать?

– Что хотите, – отвечает продюсер-первогодка Элоди. – Можете тренироваться, или пойти к бассейну, или… – она умолкает, будто бы в удивлении.

– Или сесть у окна и пялиться на солнце, пока мозги через уши не вытекут, – предлагаю я. Кто-то из девочек смеется, другие выглядят озадаченно, и в этот раз я знаю, что Генри смотрит на меня.

– Уже заскучала? – спрашивает он. Есть что-то электрическое в том, что мы с ним разговариваем в окружении всех этих людей, на виду.

– У меня забрали книги и компьютер, – отвечаю я, не реагируя на вызов в его словах. – Естественно, мне скучно.

Идея заключалась в том, чтобы лишить нас всего, что отвлекало бы от Маркуса. Шарлотта сказала, что я, разумеется, могу взять с собой записную книжку и пустой блокнот, «на случай, если почувствую необходимость писать», но мне сложно было представить себе нечто, способствовавшее бы творческому кризису больше, чем этот невнятный особняк.

Генри улыбается мне, и ему, очевидно, совсем не смешно.

– Ну давайте-ка тогда это исправим, – он оглядывается, смотрит на телефон. – Мне нужно, чтобы все собрались в гостиной, будем снимать материалы о том, кому достанется первое свидание тет-а-тет.

Я со вздохом повинуюсь.

Генри и его ассистенты устраивают нас на диванах в гостиной и велят нам обсуждать, кто первой пойдет на свидание с Маркусом.

– Был ли кто-то, кто, на ваш взгляд, особенно хорошо поладил с Маркусом в первый вечер? – спрашивает Генри.

Несколько девочек поднимают руки, как в начальной школе, но потом кто-то заговаривает:

– Ему понравилась Жак, – это Энди, и Генри переводит на меня взгляд.

– Да? Жак, каково было бы первой получить шанс побыть наедине с Маркусом?

Абсурдно, конечно, и я это знаю, но мне кажется, что все это – тест, который я обречена завалить. Генри знает, что я притворяюсь. Я знаю, что он это знает, но мы все равно пляшем перед девятнадцатью другими девочками. Никто не рвется мне на помощь, я под прицелом камеры, и нужно сказать хоть что-нибудь.

– Это было бы… – начинаю я, но умолкаю, беру свой бокал и делаю глоток, чтобы потянуть время. Мои мысли разбегаются, я не могу найти слов, любых слов, чтобы из этого выпутаться. – Не знаю, – говорю я наконец, – мне кажется, это не так уж серьезно. Конечно, было бы неплохо получить первое свидание, но это не главное. Победит только одна, и Маркус захочет узнать нас всех.

Али скрещивает руки и смотрит на меня с кислой миной.

– Похоже, ты просто преуменьшаешь на случай, если он тебя не выберет.

Пожимаю плечами.

– Может быть. Может, это все защитная реакция, но, на мой взгляд, у нас у всех сейчас одинаковые шансы. Если я не получу первое свидание, то буду работать с тем, что есть. – Думаю, это правильный тон. Нужно себя принизить.

Оглядываюсь на других девочек. Рикки и Энди хотя бы выглядят понимающе, но я точно заметила еще несколько кислых лиц. Генри переходит к другой девочке, спрашивает, что ей сказал Маркус. Кендалл появляется рядом со мной, как из воздуха, с идеальным макияжем. На ней легинсы и короткая майка.

– Хороший ответ, – тихо говорит она. – Они тебя видят, да?

Подозрительно на нее щурюсь.

– В смысле?

– У нас ровно столько силы, сколько нам дает камера, – говорит Кендалл, – и сейчас ты довольно-таки сильна. Не обижайся, – спешит она добавить, – это комплимент. Люди будут стараться быть к тебе поближе.

Потягиваю свой коктейль.

– Мне кажется, ты во что-то играешь.

– Да, – соглашается Кендалл. Она берет со стола стакан воды со льдом и кусочками огурца и делает длинный, размеренный глоток, глядя на меня. – Было бы глупо не играть.

Кендалл симпатичнее меня. Ее короткие черные волосы доходят до худых плеч; ее кожа – цвета слоновой кости, и она выглядит недосягаемой и невероятно привлекательной. Я не питаю иллюзий насчет своей внешности – я красивее среднего, но по сравнению с кем-то вроде Кендалл я – ничто. Все, что у меня есть, – это моя история, и меня на шоу брали именно за это. Кендалл, слишком резкая и умная, ищущая поклонников – воплощение последних этапов сезона «Единственной»; она – моя соперница.

– А ты что скажешь, Кендалл? – спрашивает Генри, глядя на сидящую рядом со мной девушку. Я чувствую, как учащается мое сердцебиение.

– О, – говорит Кендалл с хитрой улыбкой, – думаю, мы с Маркусом найдем, как провести время вместе.

Девочки вокруг нее хихикают. Генри смотрит на меня, явно ожидая реакции.

Трейлер 32-го сезона «Единственной»

Кендалл, с улыбкой: Как аукнется, так и откликнется.

Маркус, меряя комнату шагами, на фоне – горный пейзаж: Что, если я совершаю величайшую в своей жизни ошибку?

[Монтаж: Маркус целуется с женщинами в различных локациях. В конце – долгий поцелуй с Жак.]

Жак, в комнате особняка: Кажется, я влюбляюсь в Маркуса.

Ханна, у бассейна с группой девочек: Она – зло.

Смена кадра: Жак, проводя пальцами по свадебному платью: Я не такая, как другие девочки.

[Еще один монтаж: девочки в слезах. Кендалл, Аалия, и, наконец – Рикки.]

Шэй и Маркус целуются на фоне Триумфальной арки в Париже. Шэй, за кадром: Я люблю его.

[Кадр с закрытой дверью, из-за которой доносится плеск воды. Девочки ахают. Женский голос, шепотом: Отправь ее домой.]

Юнис, с другими девочками, у бассейна: Бо-о-оже мой!

Чей-то голос за кадром кричит: Ты говорила, он мне предложение сделает!

Маркус, в слезах, в темной комнате: Кажется, я больше не выдержу.

Финальный кадр: Жак на пляже, смеется. Голос за кадром: Да пошли они [би-и-ип]!

Бекка, за кадром, на экране – логотип шоу: Не пропустите ни секунды драмы в этом сезоне «Единственной».

Брендан, за кадром: Возможно, это самый скандальный сезон. Смотрите на канале NBS, каждый понедельник в 21:00, 20:00 по Центральному времени.

6

Хладнокровная жестокая сука[13]

Первое свидание достается не мне – потому что я слишком нравлюсь Маркусу, объясняет Шарлотта. Он не может начать сразу с одной из своих фавориток.

На свидание отправляется Шэй. Я ей завидую. У нее роскошные кудри, темная кожа и весьма уважаемая работа в Портленде: она адвокат по правам человека. Она сообразительная, но при этом не резкая, легко располагает к себе людей и чрезвычайно популярна среди девочек в особняке.

Иначе говоря, она моя полная противоположность. Я сразу понимаю, что она долго продержится на шоу.

Остальным предстоит мучиться с общими свиданиями. Нас делят на две группы: первая половина выезжает сегодня и борется сейчас за ванную в попытке закончить собираться. Я во второй группе и увижусь с Маркусом только через два дня.

Утром в день нашего первого общего свидания Прия утаскивает меня в комнату для очередного ИВМ. На мне темно-синий ромпер с розовым цветочным узором. Декольте в форме сердца подчеркивает мою грудь, а ноги мои, должна признаться, выглядят невероятно длинными.

Прия смотрит на меня, поправляя очки.

– Расскажи-ка нам о парнях, с которыми встречалась дома.

На секунду я вся бледнею. Обычно я всеми силами избегаю заводить отношения, и мой выбор парней… скажем так: я о них почти ничего не знаю.

– Если честно, – начинаю я, – в последнее время я была слишком занята для отношений. Сами понимаете: писательство и все дела.

Почти полная правда. Я помню, как мы с последним парнем, с которым я встречалась в Нью-Йорке – ничего серьезного, в основном из-за его зависимости и склонности спать с другими женщинами, – сидели в баре, и он смотрел мутными глазами, как я что-то листаю в телефоне и периодически бормочу.

– Поверить не могу, что она так дорого продала свою книгу. Боже, я пишу настоящую литературу, кто будет читать эту писанину?

– Жак.

– О, ты только погляди – разумеется, издатель Кэролайн отправляет ее в тур. Господи, да тут остановок десять! Вот бы моей серии иметь такую поддержку.

– Жак, отвлекись от телефона, пожалуйста, – сказал он. – Вернись к нам, простым смертным. Я сыт по горло разговорами о чертовом издательском деле. У меня сегодня тоже день не задался, окей?

Я пожала плечами и пристыженно опустила телефон.

– Ты хотя бы зарабатываешь прожиточный минимум, – пробормотала я себе под нос.

– К слову об этом, – он повернулся ко мне на барной табуретке. Выглядел он измотанным, как те парни с Уолл‐стрит, которые никогда не спят. – Я закончил с твоими налоговыми документами, и тебе точно не стоит возобновлять договор об аренде. Твои финансы в порядке, но если ты задержишься здесь еще на год, то исчерпаешь все свои сбережения. Ты еще даже не закончила новую книгу, так ведь? Учитывая продажи…

Он вздохнул. Дэн – так его звали. Я не забыла, мне просто неприятно вспоминать. Мы были друзьями, пока не начали спать вместе и вроде как все этим испортили. Как обычно.

– Судя по всему, что ты мне сказала, даже если ты продашь еще одну рукопись, прибыль не сравнится с тем, что ты получила за первую трилогию. На твоем месте я бы завел соседа.

Я ничего не ответила, глядя в свой бурбон. Я приняла удар.

– Скучно тут, – сказала я. – Пойдем лучше к тебе.

В комнате для интервью Прия поджимает губы, как будто мне не верит.

– Допустим, – отвечает она. – Можно ли сказать, что карьера отвлекла тебя от личной жизни?

– Я жила в Нью-Йорке, – говорю камере, примерно понимая, чего от меня хотят. – Получила очень большой договор на книгу, это было так волнительно. Мне казалось, я всю жизнь проведу, не знаю, сама по себе, в роскоши, в духе «Гэтсби» и так же драматично, только моя книга провалилась. Мне совсем не хотелось выкладываться так же сильно в других областях, например, в личной жизни, только чтобы потерпеть потом крах. Мне просто… Мне нужно было начать с чистого листа.

– Ладно, – говорит Прия. – Немного депрессивно, но с этим можно работать. – Она опускает глаза на экран телефона. – Одно замечание, – продолжает она, снова глядя на меня, – Шарлотта говорит, мы отыгрываем тебя в роли успешного автора. Вся эта тоскливая история про то, как тебя нагнуло издательство, на зрителей не подействует. Они не поймут.

– Но разве это не моя фишка? Я возрождаю карьеру и личную жизнь?

– Нет, – говорит Прия. – Ты – вдохновляющий пример. Очень успешная писательница.

– О-о…кей, – говорю я, – но…

Но это была часть моего персонажа. Успешная писательница – это что-то немного высокомерное. Неудавшийся автор – образ понятный и узнаваемый. Отчего-то мне стало не по себе, как будто продюсеры лишили меня важной части моей истории.

– Пора выезжать, – говорит Прия, вскакивая на ноги и отмахиваясь от стоящего перед ней оператора. Прежде чем последовать за ней, я на миг замираю в кресле как потерянная – сама не знаю почему.

Я забираюсь в последний микроавтобус, и мы трогаемся с места. Когда я поднимаю глаза, я понимаю, что сижу рядом с Генри.

– Ох ты ж Господи Иисусе, – вырывается у меня.

– Можно просто Бог, – сухо бормочет он в ответ. За нами о чем-то щебечет стайка девочек, поэтому я ловлю момент.

– Почему вы врете о моей карьере? – быстро спрашиваю я, чтобы у него не было времени обдумать мои слова.

– Потому что от несостоявшейся книжной серии тоска берет, – отвечает он таким тоном, как будто не понимает, что здесь вообще можно обсуждать. – А еще это слишком сложно объяснить зрителям.

– Знаю, что тоска берет, – говорю я, опуская на глаза солнечные очки. На камеру нам их носить не разрешается. – Я это прожила. Но ты не представляешь, насколько будет унизительно, когда все в Нью-Йорке подумают, что я строю из себя автора бестселлеров, хотя продала всего двести экземпляров второй книги, а третий роман в серии вообще отменили.

– Думаешь, кто-то настолько тобой одержим, чтобы все это знать?

– Мы говорим об издательском мире, – отвечаю я. – Здесь все за таким следят.

– Разве ты не из тех, кому до лампочки, что о них думают какие-то снобы из Нью-Йорка?

Я смотрю на него, и что-то в выражении его лица отличается от того, каким я видела его раньше на площадке. Он меня оценивает. Не знаю только: это он чтобы мною манипулировать или потому что видел меня голой?

– Мне до лампочки, что обо мне думают зрители. Мне совсем не наплевать, что обо мне думают люди в Нью-Йорке. Я хочу еще когда-нибудь продать рукопись.

Он улыбается, не показывая зубы.

– Смешно. Ты думаешь, в Нью-Йорке смотрят это шоу?

– Ага, ага. Смотрят – чтобы посмеяться.

Я замечаю тот взгляд, который он бросает в мою сторону.

– Как скажешь, – и он возвращается к своему телефону, как будто все, что я, участница, могу сказать, недостойно его внимания.

Я раздраженно молчу всю дорогу.

Примерно час спустя мы останавливаемся у большого поля. Я окидываю взглядом необъятную пустоту и оборачиваюсь к Генри.

– Что-то не похоже на калифорнийскую роскошь.

– Бюджет пойдет в ход ближе к концу сезона, так что постарайся выглядеть соблазнительно.

Я вздыхаю.

– Постарайся меня не унизить.

– Ничего не обещаю, – говорит он и направляется к продюсерской группе. Несколько секунд я смотрю ему вслед, но потом замечаю, что Шарлотта за мной следит. Я машу ей, улыбаюсь и присоединяюсь к другим девочкам.

– Как думаешь, что происходит? – спрашивает Рикки, нагоняя меня.

– Где Маркус? – говорит Кэди. Она невозможно маленького роста, поэтому ей приходится странно выгибать шею, чтобы хоть что-то разглядеть за Аалией.

Грейс-Энн вздыхает.

– Я так чертовски завидую, что Шэй получила свидание тет-а-тет!

– Почему? – спрашиваю я. – Маркус что, дал тебе повод думать, что ты ему нравишься?

Она усмехается.

– Разве он не дал всем нам повод?

Пожимаю плечами. Кендалл улыбается как Чеширский кот.

– Но Жак больше всех повезло, – говорит она, чуть подталкивая меня локтем. Выглядело бы шутливо, но я знаю правду.

– Ты разве не хочешь убедиться, что это всерьез, прежде чем кинешься в омут с головой, Кендалл? – спрашиваю я так мило, как только могу.

– Я всегда бросаюсь в омут с головой, – отвечает она, – это моя самая привлекательная черта.

Она подмигивает, играя в соперничество.

– Дамы! – кричит Шарлотта, привлекая наше внимание. – Маркус вот-вот прибудет. Выглядите поживее. Улыбаемся! – говорит она и указывает на меня в частности.

Я пытаюсь.

– Замечательно! А вот и наш главный герой!

Маркус выходит из машины под восторженные крики девочек. Его сопровождают миниатюрная блондинка в джинсах и Брендан-ведущий, одетый в зеленый свитер с вычурным узором. Сам Маркус одет просто: в джинсы, прилегающие к бедрам, и белую футболку, подчеркивающую его телосложение.

Приехавшая с ним женщина подходит к продюсерам, сначала обнимает Элоди, потом приобнимает одной рукой Генри, широко ему улыбаясь.

Это Джанель, продюсер Маркуса, и она неплохая. Но это не важно. Ничего здесь на самом деле не важно.

Я отворачиваюсь и полностью отдаю свое внимание Маркусу. Он смеется, судя по всему – над какой-то шуткой Брендана. Он подходит к нашей группе, очаровательно улыбаясь, и на миг мне кажется, что он смотрит прямо на меня.

– Здравствуйте, девочки! – говорит он. Девочки. Снова это слово. Мы дружно ему улыбаемся, как будто он – солнечный свет. – Вы знаете, что я пришел сюда в поисках будущей жены, и… я подумал, в этом деле важна каждая деталь, – тут он указывает в сторону белого тента по левую сторону от нас. – Внутри вас ждут свадебные платья, которые я для вас выбрал, но мне интересно посмотреть, какое платье выберете вы сами.

Девочки встречают его слова дикими визгами. Многие из них мечтали выбрать свое свадебное платье чуть ли не с самого своего зачатия или, может быть, с момента, когда прошли на шоу.

Мы направляемся к тенту под ободряющие советы продюсеров «выглядеть радостнее» – на самом деле это значит «пожалуйста, постарайтесь перегрызться друг с другом, чтобы мы смогли показать женщин как животных, у которых только свадьба на уме». Я захожу в тент последней, в знак протеста, что не остается незамеченным. Один из ассистентов отводит меня в сторонку для разговора с Аалией. Мы обсуждаем, как будем примерять свадебные платья, и операторы записывают клип, в котором я говорю, что эта затея кажется мне немного архаичной. Еще одна вещь в копилку того, что мне не стоило говорить на камеру.

Я иду между рядов, проводя рукой по ткани каждого из платьев. Было бы жутким клише выбрать что-то кроме белого – готова поспорить, что Кендалл это невероятно порадовало бы, – так что вместо этого я решаю подобрать неожиданный оттенок белого. Я не кривила душой, когда говорила, что никогда не задумывалась о свадебных платьях. В моей жизни всегда просматривался отчетливый недостаток серьезных парней и какого-либо желания воплотить стереотипный образ краснеющей невесты. Я предпочитаю лишний раз не касаться этой стороны своего характера, потому что мое отчаянное нежелание соответствовать ожиданиям превращает меня в тот тип людей, который я ненавижу: таких, которые ненавидят что-то, просто чтобы ненавидеть, и не дают окружающим получать от этого удовольствие.

Но меня все равно бесят эти девочки и то, как им нравятся эти платья, и я считаю, что они и сами должны себя бесить.

– Надень вот это, – говорит Генри. Он подходит ко мне, на ходу снимая с вешалки платье. Оно светло-серое, необычного цвета и фасона, но все равно элегантное: лиф украшен замысловатым кружевом, шифоновая юбка к подолу становится почти черной. Генри внимательно смотрит, как я провожу пальцами по ткани.

– Почему? – спрашиваю его.

Он криво улыбается.

– Потому что я так сказал и я здесь главный? – Его глаза сверкают.

– Вот какого ты обо мне мнения, значит. Считаешь, мне не стоит надевать белое?

– Нет, – мудро говорит Генри. – Ты сама о себе такого мнения.

– В этом я не такая, как другие девочки, а? – Мне нравится это платье, думаю я, рассматривая его. Оно говорит, что мне наплевать на ожидания, но при этом не выглядит совсем уж нонконформистским. – Все они точно должны быть в белом, но Жак? Нет, ее надо нарядить как-нибудь иначе.

– Но все равно, – говорю я, – мне нужна причина получше, чем «ты здесь главный».

Он опускает глаза на платье, задерживается на нем взглядом и снова смотрит на меня.

– Маркусу понравится, – говорит он, – как знать, может, и мне тоже.

Его слова застают меня врасплох, и я невольно верю в их искренность. Снова гляжу, как громом пораженная, в его проникновенные глаза. И на его предплечья, кажущиеся в этой футболке почти неприличными.

– Тебе разве можно со мной заигрывать? – спрашиваю я.

– Это моя работа, – просто отвечает он.

Я не могу сдержаться: уголки моих губ приподнимаются в легкой улыбке, и я чувствую, как мои щеки вспыхивают от слов, которые я вот-вот скажу.

– Получается у тебя не очень, – сообщаю я ему.

– Хорошо, – говорит он, возвращая платье на вешалку. – Пока, Жак.

Он разворачивается, машет мне, не оглядываясь, и хвалит выбранный Рикки элегантный комбинезон цвета слоновой кости, проходя мимо. Она подмигивает мне с хитрой улыбкой.

– Он прав, – говорит Прия из-за вешалки, откуда, судя по всему, слушала весь наш разговор. Я подскакиваю от звука ее голоса, как будто меня застукали за чем-то постыдным. – Это одно из лучших платьев, которые мы подобрали. Шарлотта хотела, чтобы оно досталось тебе.

– И для этого отправила Генри со мной флиртовать?

– Ага, – отвечает Прия, – а я здесь, чтобы передать тебе ее пожелания и убедиться, что ты все исполнишь. Мы скоро начинаем, так что поторапливайся, – с этими словами она поспешно куда-то уходит, переговариваясь по рации.

Я снова смотрю на Генри. Он улыбается и поигрывает с прядью волос Кендалл.

Черт бы его побрал.

Я надеваю платье.

Задерживаюсь у зеркала ненадолго, чтобы полюбоваться на себя. Хотя платье не было подогнано под мою фигуру, оно все равно очень эффектно на мне смотрится. Мне это нравится. Я прекрасна. Шарлотта отлично меня знает. В перспективе эта мысль становится страшной.

Десять минут спустя мы – девять человек, все как одна в свадебных платьях, – стоим шеренгой: разного роста, в различных оттенках белого. Маркус оценивающе нас разглядывает.

– Вау, – говорит он, – такое безумное чувство: знать, что, возможно, я сейчас смотрю на свою будущую жену в свадебном платье.

Девочки лучезарно улыбаются.

Глупо, конечно, но сейчас я впервые с начала шоу, вопреки себе, хочу, чтобы Маркус обратил на меня внимание. Когда я пришла сюда, у меня был план, неписаные правила, по которым я решила играть: побыть клоуном в свадебном платье и смеяться вместе со зрителями над тем, насколько это бессмысленно, в надежде их очаровать. Я флиртовала бы с Маркусом, мы целовались бы с фейерверками на фоне, а потом он тихонько отправил бы меня домой перед началом эпизодов в родных городах участниц. Тогда мои новообретенные сотни тысяч подписчиков в соцсетях из сочувствия бросились бы покупать мои книги.

Я совсем не собиралась думать ни о Маркусе, ни о том, как мне приятно ощущать, что его взгляд задерживается на мне, ни о том, что Шарлотта наверняка велела ему задержаться на мне взглядом. Я должна была хорошо провести время, не больше. Я не должна была стать очередной жертвой стокгольмского синдрома «Единственной».