Предел бесконечности. Книга первая: Признаки болезни

Конечно, в масштабах вселенной всё осталось по-прежнему – сущая ерунда. Но для простого землянина, пока ещё не покинувшего пределы своей планеты, – это вполне ощутимый прогресс.

Феликс уже сидел на своём месте, в десятом ряду у прохода, и наблюдал, как салон отечественного авиалайнера постепенно заполняется пассажирами. Все летят, всем куда-то нужно, всем хочется побыстрее – по делам или просто так, развеяться. Каждый лист рано или поздно должен оторваться от своего дерева. Хорошо, что люди – в отличие от листьев – могут возвращаться. Туда, где было им хоть немного, но хорошо. Или хотя бы немного лучше, чем в другом пространстве. Где есть родные, близкие. Мы пока почти листья, но с правом возвращения к своим веточкам… хотя если думать про корни, то получается немного грустно. Рано думать об этом – это точно.

Феликс наблюдал за стюардессой. Она пару раз взглянула на него. Он не кокетничал, просто смотрел, ведь смотреть было больше особо не на что, а делать вид, что он погружён в собственные переживания, он не привык. Сейчас его голова нуждалась лишь в простом, спокойном созерцании происходящего, слежения за общим процессом мироустройства.

Когда появился ещё очередной пассажир – грузный, объёмный мужчина, чуть старше средних лет. Было совершенно очевидно, что путешествовать ему нелегко. Казалось, ему самое место в бизнес-классе, а не здесь, в тесной экономе. У Феликса приподнялась правая бровь: лицо мужчины показалось ему знакомым. Возможно – давнишняя встреча, а может – совсем недавняя.

Он с трудом не сразу, но узнал этого неуклюжего человека. Именно он замыкал похоронную процессию в том его странном сне, что явственно остался в его памяти. Это был он, без сомнений. Ну и что? Мало ли лиц снится. Но всё равно странно. Феликс с ним явно не был знаком. Это ведь был всего лишь сон. Сон, в котором он, между прочим, был виртуозным трубачом. Так что пусть этот человек теперь просто пассажир. И пусть в конце концов скроется, как и полагается случайным попутчикам – без следа и воспоминания.

Стюардесса, сверяясь с посадочным талоном, указала запыхавшемуся мужчине на свободное место – как раз рядом с Феликсом. Удивляться уже не приходилось. Феликс лишь ожидал реакции: узнает ли его этот пассажир? Отзовётся ли? Но тот не произвел на свет никакой реакции в отношении Феликса.

Толстяк, а как его ещё назвать, – попытался протиснуться к своему месту у окна. Феликс уже предложил ему поменяться местами. Он не возражал если бы оказался у иллюминатора, хотя всегда предпочитал сидеть у прохода. Но пассажир не пошел на сделку, ему хотелось сидеть именно там. Это было видно по выражению его лица, он явно стремился к свету исходящему из иллюминатора. Феликсу пришлось подняться и выйти в проход, чтобы дать тому возможность пройти. Грузное тело с трудом протиснулось на свое законное место в кресло у окошечка.

Прошло ещё немного времени, зашли все кто хотел, люк закрылся. Двигатели загудели, выходя на рабочие обороты. Самолёт начал выруливать на взлётную полосу аэродрома. Пассажиры, пристёгнутые к своим местам, успели в последний раз безучастно взглянуть на белый свет, где замелькали, а потом и исчезли знакомые земные ориентиры: домики, строения, всё то, что принадлежит плоскости.

Самолёт устремился в привычный ему объём неба – туда, где царит совсем иная геометрия. Набирая высоту, воздушный лайнер окончательно скрылся за облаками, покинув мир полей, лесов и рек, – всё, что распласталось на скучной по его мнению поверхности. Он был в своей стихии, в мире совершенно отличном от мира, в котором человека придавливает к земле некий вектор силы. Эта сила по-прежнему приковывает нас к любой даже немного наклонной плоскости – в той или иной степени – к земной стабильности, к иллюзии устойчивости.

По мере того как высота росла, в нас возникает странное чувство – словно невольно проникаешь в иной порядок жизни, в неведомую сферу, где действуют собственные законы. И пусть мы давно освоили полёты, всё же тревога не уходит: человек остаётся существом земным, и небеса до сих пор таят для него в себе неосознанный страх – страх отклонения от привычного вектора притяжения или давления.

Всё, что существует, имеет своё начало, свой конец и предел. Но из этого вовсе не следует, что у всего был единый и окончательный момент возникновения – некая точка отсчёта для всей Вселенной. Возможно, всё было всегда. И всегда будет. Начала и концы – лишь особенности отдельных вещей, малых эпизодов в бесконечности всех возможных бесконечностей.

Приняв идею начала, мы неизбежно признаём возможность конца. Но если бесконечность имеет предел – она перестаёт быть бесконечностью. Тогда всё рушится: само понятие вечности теряет смысл. Предел существует только в нашем сознании – точнее, в неспособности сознания выйти за границы представимого.

Если вам уже заморочили голову Большим взрывом, разбегом галактик, красным смещением и прочими гипотезами, просто задайте себе два вопроса: что было до и что будет после? Получается что-то? Не получается ничего. Всё упирается в невозможность представить, куда всё может деться, и откуда может возникнуть. Мысль не умеет жить без рамок. Нам обязательно хочется найти край – временной, пространственный. Но принять идею отсутствия пределов нам труднее всего.

На это требуется мужество. И чуть-чуть – расширения горизонтов. Не Вселенной, а собственного сознания.

Когда за иллюминаторами ночь, а в салоне самолёта полумрак, можно не думать о высоте полёта. Когда горит лишь дежурный свет и табло, а изредка – индивидуальные лампы над головами тех, кто не спит, можно тоже включить свою и просто листать глянцевый журнал авиакомпании. При этом – думать о чём угодно. Не обязательно о самолёте, не обязательно о дороге. Можно – об одиночестве, о спокойствии души, о хрупкости сущего. Можно остановиться на забавной картинке и представить себя там, на одиноком острове посреди океана, под пальмами, в незамысловатых, но уютных хижинах. Можно – улыбаться белозубой улыбкой, играть на гитаре, забивать мячи на песчаном пляже, куда легко долететь по маршруту удовольствия и соблазна. Местные красотки будут восхищаться твоим ровным загаром и спортивной фигурой, а ты – бросать смелые взгляды в сторону их волнующих форм, очаровывая их романтической беседой. А можно – просто не думать ни о чём.

Феликс перевёл взгляд на чёрный, скруглённый по краям прямоугольник стекла иллюминатора. Ни огней, ни звёзд, лишь плотная чернота, бездонная и пустая. Через какое-то время она исчезнет, тогда появится море огней, неон. Потом конечно твёрдая опора из бетона под подошвами, и привычный земной мир снова заставит бежать, спешить, возвращаться, опаздывать, оправдываться, терять время, немного расслабляться потом. Этот вечный наш маршрут под названием «жизнь».

В командировку Феликс отправлялся, обычно один. Его одного достаточно, чтобы всё уладить, согласовать все спорные моменты в договорах, иногда самому увидеть объект. Теперь оставалось только вернуться. Вернуться домой. Наверное, и та девушка в кресле у окна, укрывшаяся пледом, тоже летела домой. Он не заметил, когда именно она уснула. Наверное, сразу, как устроилась. Сейчас её лицо было скрыто фирменной маской из дорожного набора авиакомпании. Он пытался вспомнить – видел ли её раньше? Кажется, нет. Самое обычное лицо, ничем не примечательное. Обычные лица быстро стираются из памяти. Сколько их было рядом – в поездах, автобусах, в самолётах. Молодые, иногда симпатичные, иногда улыбающиеся тебе – и тут же исчезающие навсегда, как вода сквозь пальцы.

В кармане на спинке кресла перед девушкой торчал край журнала. Он был явно просто другой выпуск того же бортового чтива. Феликс надеялся, что может, там попадётся хоть что-то ещё, что можно немного почитать пока продолжается их полет. Феликс закрыл свой журнал и потянулся к тому, другому. Он нечаянно задел коленку спящей красавицы. Та слегка вздрогнула, приподняла маску, что надевают на глаза в надежде уснуть в безумстве шума двигателей за бортом, кашля и дикого рева мелких участников всей этой транспортной операции.

– Ещё не садимся?

Феликс виновато улыбнулся, пытаясь скрыть свою неловкость – скорее перед собой, чем перед ней.

– Простите… Я просто хотел полистать этот выпуск. А этот свой я уже прочёл. Не хотелось вас беспокоить. Неловко получилось.

– Ничего страшного… Мне показалось, что мы уже начали снижение. Или что-то случилось?

– Не думаю. По ощущениям – ещё около часа. Может, меньше. Но пока рано.

Девушка зевнула и снова ушла в сон. Феликс открыл журнал. Взглянул на часы. – Хотя… вы, возможно, правы, – пробормотал он. – Странно, что нам ещё не объявили посадку.

Ему представилась огромная очередь самолётов, повисших друг за другом в небе, машущих крыльями у границы аэродрома – как утомлённые птицы на подлёте к единственному островку в бушующем океане. Все ждут своей очереди, чтобы наконец приземлиться. Самолёты, полные людей: родственников, туристов, командировочных. Все летят домой. Ему тоже хочется домой. Не меньше, чем всем остальным. Он вздохнул. Девушка снова приподняла маску на лоб, зевая, и теперь уже явно решила продолжить разговор.

– Я, знаете, обычно не нервничаю по пустякам. Но терпеть не могу ждать. Сама завожусь, если куда-то опаздываю. А если ещё кто-то ждёт – вообще капец.

Наверное, её всё равно дождутся. Даже если она опоздает. И простят. Таким многое прощают. Это ему – нельзя. Это его начнут тормошить, ему придётся оправдываться, ссылаться на обстоятельства, искать аргументы, как идиот объяснять очевидное.

– Не всё от нас зависит, – сказал он. – Лучше не думать об этом. Так будет проще.

– У вас просто нервы хорошие, – проворчала она. – А у меня зла не хватает. Выпустите, пожалуйста, пока ещё туда не выстроилась очередь!

«Туда» – в этом случае означало, конечно же, туалет. Но называть вслух то место, которое и так понятно без слов, большинству гораздо проще, как раз именно таким словом «Туда». А уж приличным девушкам и вовсе не стоит произносить подобное – поэтому самое разумное действительно сказать просто «Туда». Она сбросила плед, аккуратно его сложила. Феликс понял: избежать суеты не получится. Если у женщины пробуждается желание отправиться «туда» – а это удивительная сила, способная смести всё на своём пути – остановить её уже невозможно.

Феликс встал и вышел в проход между кресел. Девушка скользнула мимо и бодрым шагом направилась в хвостовую часть самолёта. Самому Феликсу тоже давно следовало бы встать и хоть немного размяться – ограниченность пространства неизбежно приводит к неприятному затеканию конечностей. Но, как и многие, он просто терпел, дожидаясь одного: прибытия в пункт «Б». Все эти кормёжки, перелистывания бортовых журналов, копания в гаджетах, чтение условной литературы, даже сон – всего лишь способ убить время. Пока ты в пути – ты не ты, ты временный, между. Личность в режиме ожидания. Цель достигнута лишь тогда, когда ты стоишь на твёрдой поверхности в пункте прибытия. Только тогда можно решительно вычеркнуть всё, что видел и делал во время полёта. Как будто не с тобой было.

Большинство пассажиров сейчас дремлет, откинув спинки кресел. Некоторые читают, с видом глубокого осмысления, пусть даже и рекламный проспект. Дети – совсем другое дело. Они живут по своим меркам и в собственных масштабах происходящего. Для них полёт – приключение. Это праздник, предвкушение чего-то ещё более волшебного. За этим следует поведение. Отчаянная свобода. Полная безнаказанность в проявлении всего спектра их чувств.

Вот, например, малышка лет четырех-пяти через пару рядов. Ей интересно всё. Сейчас она просто смотрит – и в одну секунду выбирает для себя объект наблюдения. Потом новый. Феликс поймал на себе её взгляд. Он улыбнулся как можно открытее, доброжелательнее. Но девочка тут же отвернулась. Просто переключилась на что-то новое, более интересное, чем дядька с усталым лицом и вымученной гримасой улыбки. Глупо, наверное.

Феликс устроился поудобнее. Журнал – вот всё, что ему сейчас нужно. Полистать – а там, глядишь, и объявят посадку. Кроссворд? Почему нет. Хорошее дело. Слово под номером пять. По вертикали: «ручное огнестрельное оружие». Первая буква – «Пэ», пятая – «Бэ». Десять букв. Десять пальцев. Рук. Ног.

Девушка вернулась. Феликсу не особенно хотелось снова подниматься – он только что устроился поудобнее, вполглаза глядя в кроссворд. Она вполне могла бы протиснуться мимо него сама – места хватало, но стояла, немного склонившись и извиняясь своей наивной, по-девичьи милой улыбкой. И эта улыбка, чистая и лёгкая, не шла ни в какое сравнение с его собственной – вымученной, натянутой, автоматической. Пришлось встать, пусть и нехотя, но вежливо, с намёком на галантность, пропуская её к месту у иллюминатора.

Страницы журнала сомкнулись, захлопнув кроссворд. В неловком движении – он как-то неуклюже пытался быть услужливым – журнал выскользнул из рук. Феликс нервно засмеялся, стараясь придать этому нелепому моменту дружелюбный оттенок. Девушка, подняв ему журнал с пола, мягко, почти заговорчески глянула на него и тихо прошептала: – Это вы меня простите… Но у вас на брюках пятно. И, кажется, свежее.

Смысл сказанного дошёл до него не сразу. Только усевшись и чуть успокоившись, он вдруг посмотрел вниз – и правда, пятно. Совершенно непонятно откуда. Он встретился с её взглядом – в нём не было ни насмешки, ни брезгливости, лишь деликатная сочувствующая интонация: ну всякое бывает. Но всё внимание Феликса уже сместилось – не на брюки, а обратно к журналу, к кроссворду. Это было совершенно простое слово, он был уверен, что только что его разгадал, но не успел записать… Он раскрыл журнал – и замер.

Слово уже было вписано. Он узнал почерк. Свой. Каждая буква, вплоть до характерных черточек. Это точно писал он.

«Парабеллум!»

Только когда? Феликс поклялся бы на чем угодно, что ещё ни одной буквы туда не вписывал. Что держал в голове ответ, но записать не успел. Он взял ручку и машинально написал то же слово рядом только рядом, уже с отчётливым ощущением абсурда. Два одинаковых слова, один его почерк. Он тряхнул головой, будто пытаясь стряхнуть с неё глупость. Надо успокоиться. И заняться, наконец, брюками. Бросив журнал в карман спинки кресла переднего ряда, он встал, расправился и направился в хвост самолёта – туда, где располагались туалетные кабинки. Пора было заняться этой мелкой, но навязчивой проблемой. Пятно, пусть и крошечное, казалось теперь символом чего-то большего – случайного, неуместного, необъяснимого.

Простые буквы

Почему-то про себя проще говорить с закрытыми глазами. Наверное, это потому, что кажется – в этот момент взгляд направлен внутрь себя. В темноте хочется рассмотреть что-то сокровенное, что лежит на самом дне сознания. Чей-то голос задаёт вопросы, но кажется, будто это ты сам спрашиваешь себя. Твоё внутреннее «я» берёт у тебя интервью.

Феликс лежал на кушетке. Глаза его были закрыты. Он был спокоен – насколько это вообще возможно, когда говоришь о себе в прошедшем времени, почти в третьем лице. Ещё недавно ему казалось, что он никогда не сможет спокойно и последовательно описать всё, что с ним происходит. А вот теперь – говорит без запинок, почти красноречиво, будто читает с листа, описывает случившееся. Невероятно. Может, всё дело в расслаблении. Может, потому что он лежит на удобной кушетке, а глаза закрыты и обращены внутрь.

Он изложил всё, что с ним происходило – по порядку, последовательно. И его рассказ вдруг показался ему самому увлекательным, почти сюжетным, достойным внимательного слушателя. Слушатель был идеален – не перебивал, не задавал глупых вопросов. Теперь, подытожив, Феликсу хотелось одного: услышать, что думает тот, кто так внимательно и его выслушал, пока не дав своих оценок ни эмоционально, ни рассудительно.

– К сожалению, я почти ничего не помню с того момента, как пошёл искать… это… что-то. И с того, как уже оказался в самолёте. Приезд. Встреча. Переговоры. Моя скамейка. Всё, что помню из этой командировки. Сон – с похоронами. А потом я в самолёте. А дальше я здесь. Про это я вам уже всё рассказал.

– Всё, что вы рассказали, – это совсем не так мало, как вам может казаться, – ответил голос, мягкий, почти неожиданный, но с тем тембром, который внушал доверие. Спокойный баритон принадлежал тому, кто, похоже, знал, что делает. – Я бы даже сказал, это много. Особенно учитывая, что с вами произошло. И мне кажется, именно в командировке лежит причина вашего нынешнего… двойственного состояния.

Феликс и сам это понимал. Но не задать следующий вопрос он не мог.

– А вы не думаете, что я… сошёл с ума?

– Что вы, – откликнулся голос с лёгкой усмешкой. – Скорее, вы просто устали. Очень устали. Вы начали видеть сны с продолжением. Такое бывает.

Голос был настолько спокоен, что невольно передавал это спокойствие. И Феликс ощущал его как внутренний ориентир, как голос, к которому хочется прислушаться.

– Возможно, отсюда – и ваша невозмутимость. Это спокойное принятие и собственных, и чужих действий. Ведь подобное чаще всего происходит именно во сне.

И правда – он всё меньше различал, где сон, где явь. Но и это его уже не удивляло. Всё давно перепуталось и окончательно – непоправимо.

– Если говорить образно, – продолжал голос, – воспоминания о снах и воспоминания о реальности обычно хранятся в разных отделах мозга. Это как полочки в шкафу. Одна – для снов. Маленькая, короткая. Вы туда редко заглядываете, чаще стремитесь очистить её, вытряхнуть, забыть. Другая – для воспоминаний о реальности. Там вы всё протираете тряпочкой, перебираете любимые моменты, избегаете касаться ошибок и провалов. А у вас, скорее всего, нарушен режим сна. Вы спите на ходу. Полочки перепутались. Сны и реальность теперь ищут себе места – но перепутали адреса. Возможно, эти две полки наложились друг на друга. Причина? Всё та же – хроническая усталость.

Всё звучало просто. Даже чересчур. Феликсу вдруг захотелось открыть глаза и посмотреть, но вместо этого он лишь задал банальный вопрос:

– И что же теперь со мной будет?

Голос сразу отозвался:

– Память вернётся. И чувство реальности тоже. Не забывайте: в вашей голове множество полочек – мечты, планы, повседневные дела. И они тоже иногда перемешиваются. Просто не давайте всему это выйти из-под контроля.

Феликс представил себе некий «полный абсурд». Почему-то сразу вспомнился Толстяк.

Голос спокойно подвёл черту:

– Давайте договоримся: пока всё не зашло слишком далеко – просто не паникуйте. Не воюйте сами с собой. Примите всё, как есть. Ваш разум справится. Он справится. Обязательно.

Феликс попытался вообразить свой недуг – и вдруг увидел себя самого, но в двух ипостасях.

– Хорошо… – пробормотал он. – Но что будет, когда я стану здоровым? Кто из нас останется?

Голос не сразу отозвался – будто не сразу понял вопрос или сделал вид, что не понял. – Кто из вашего множества?.. А кто вам более симпатичен? Или вот так: кто вам больше по душе?

Нашёл, что спросить. Ещё бы добавил: что тебе ближе – правая рука или левая? Феликс усомнился в квалификации этого светила психоанализа и, сам не зная почему, пустился в пространные рассуждения о своей раздвоенности. Ерничая, он говорил, что оба его «я» – и тот, и другой – имеют свои плюсы и минусы. Но, заплутав в собственных аргументах, он вдруг потерял нить и спросил то, что неожиданно и по-настоящему его встревожило:

– А как я вообще сюда попал? Кто записывался к вам на приём?

Он открыл глаза. В полумраке комнаты повисла пауза. Феликс попытался разглядеть собеседника – но видел лишь смутный профиль.

– Феликс. И только Феликс, – уклончиво отозвался голос.

Профиль изящно избежал прямого ответа. Феликс раздражённо подумал, что это какая-то глупая игра – вечно не отвечать на простые вопросы. Повисло глухое молчание. Он уже решил, что сеанс, похоже, окончен. Но вдруг услышал:

– И вот что я вам скажу, Феликс. Вам нужно разгрузить голову. Есть у меня одна методика… не бог весть что, но мне помогает. И некоторым пациентам – тоже. Главное, она занимает ум и даёт мне пищу для анализа.

Голос снова обрел свою ровность и опытную уверенность. Феликс расслабился и снова прикрыл глаза.

– Методика простая. Берём две буквы алфавита. И начинаем придумывать словосочетания, где первое слово начинается на первую букву, второе – на вторую. Вот, скажем, П и Б. «Простые буквы».

– Почему именно П и Б? – спросил Феликс и тут же сам себе ответил: Какая, собственно, разница?

– Можно любые, – продолжал голос. – Но эти мне больше нравятся. Вариантов много. И в них есть нечто… дуальное. Почти как «инь» и «янь». Попробуйте. Сочините несколько сочетаний. Запомните. Или запишите. Или просто скажете их мне потом.

– Простые Буквы… – почти не задумываясь, произнёс Феликс.

И вдруг мысли его потекли странным образом, обрывками, некими мыслями непонятно откуда оказавшиеся в его сознании.

Предел бесконечности у каждого абсолютно свой. Ты его логически выстаиваешь в свою картину мира и всеобъемлимой вселенной, но есть другие.

Чем больше ты понимаешь другие ПБ, тем сильнее твоя собственная ПБ. Она растёт, стремится к пределу бесконечности всех ПБ, которые ты узнал. Понимание бесконечности – это процесс в расширении собственного горизонта. В осознании границ других существ, обладающих сознанием.

Можно приравнять ПБ к жизни. Но это упростит всё – ведь жизнь слишком часто упрощают до схемы: рождение, развитие, угасание, смерть. Сознанию свойственно воспринимать общее как некое частное, и потому возникает соблазн представить вселенную моделью себя. Но ведь наоборот: нужно видеть себя моделью вселенной. Подобием целого, способным его осознать.

Если кто-то начнёт рассказывать вам о бессмертии души – не слишком доверяйте. Представить что-то после своей смерти можно – но только пока ты жив. Когда ты умрёшь, ничего не останется – кроме памяти о тебе у тех, кто ещё жив. И осознать это ты сможешь только до самой смерти. Живите, понимая это. Цените свою жизнь и жизнь других. Не откладывайте главное – то, что вам даровано: вашу ПБ.

ПБ – это жизнь, любовь, сострадание, познание, стремление улучшать этот мир. Это возможность дать жизнь другим – как вам её дали до вас. Благодарить тех, кто был до, и ждать благодарности от тех, кто будет после.

Увеличивать свою ПБ – задача каждого. А задача всей цивилизации – расширять ПБПБ.

Пятна беспечности

Когда вы обнаруживаете на одежде пятно или дырку – след вашего неудачного движения, чужой неосторожности или собственной беспечности – закономерно возникает гнетущее чувство досады. Казалось бы, вот он – миг, отделяющий «до» и «после», но уже ничего не поправить. Остаётся только опыт – скупой и запоздалый советник, который, возможно, в следующий раз поможет избежать промаха. Но бывает и так, что даже опыт – не приходит.

Феликс вглядывался в пятно, будто надеясь уничтожить его одним только взглядом. Потом пришло время подручных средств: немного мыльной воды, бумажные салфетки. Пятно стало ещё откровеннее. Как всегда. Ты сделал всё, что мог, – и остаётся только бросить на своё отражение в зеркале презрительный взгляд. И умыть руки.

Он взял салфетку из аккуратной стопки над раковиной. Взгляд зацепился за крошечную картинку в уголке – логотип авиакомпании. Воспоминания приходят неожиданно. Совершенно спонтанно. Абсолютно спутанно. Как небрежно смотанный клубок разноцветных ниток.

Феликс потянулся к нагрудному карману пиджака и вытащил сложенную вчетверо точно такую же салфетку.

Теперь он явственно вспомнил всё: он взял её у того пассажира, толстяка, что сидел рядом. Тот неловко протянул её в знак вины – капля соуса выскользнула из разорванного пакетика. Соус – жутко опасная вещь в руках вечно голодного создания, спешащего насытить свою утробу с помощью скромного авиапайка.

Он вспомнил и голос: – Простите! Я не хотел. С этим у меня вечные проблемы.

Феликс уже не мог сопротивляться. Всё всплыло – живо, отчётливо, как если бы только что.

– Да ладно, – ответил он тогда. – Со мной вечно такое случается. Я и тут виноват.

– Вы? Чем же вы виноваты? Это я такой неуклюжий.

– Ну… тем, что оказался рядом с вами. Я мог бы сесть в другом месте, другим рейсом. А может, вообще остаться дома, пойти на работу. Не ехать в эту командировку.

Толстяк задумался, и неожиданно сказал:

– То есть, у вас не было выбора? Или выбор был, но сделан не вами? Или, может, вы жалеете о выборе, которого не делали?

Феликс раздражённо усмехнулся:

– Конечно, выбор есть всегда. Только почему-то я в итоге всегда виноват. Жена точно знает – патологическая вина во всём.