Портрет властителя ада

По старой привычке опускаюсь в кресло у стены, где порой сидят ожидающие, разваливаюсь и утыкаюсь в телефон, не желая мешать Кристине работать. Она, как всегда, загружена под завязку. Хотя краем глаза я продолжаю посматривать на нее, восхищаясь совершенными изгибами тела и потоками карамельных волос на хрупких плечах. Печально признавать, но вытравить из своей головы ее образ у меня не получается. Как бы я ни старался и сколько бы ни уверял себя, что ее можно заменить другой. Та же Лиля, не уступающая ей в уме и красоте, – просто девушка из толпы, в то время как Кристина – это светлое пятно во тьме моего угрюмого существования.

А потом в приемную заходит какая-то «выдра» – женщина под сорок, одетая с иголочки и взирающая по сторонам с высокомерной брезгливостью. В этом она даст фору даже моему занудному папаше. Она интересуется у Кристины о занятости Юрия Андреевича, тяжело вздыхает, оставляет на ее столе какую-то папку и просит набрать в случае его появления. И уж собирается уйти, как ее взор привлекает моя разморенная фигура. Не выходя из образа пофигиста, я подмигиваю ей. Женщина округляет в удивлении глаза и начинает расспрашивать, каким ветром меня занесло в депутатский офис. Складывается впечатление, словно я в стрингах пришел в церковь. Ну и сразу советует мне обратиться за помощью к депутату посредством электронной почты. Я говорю, что не умею пользоваться клавиатурой, и расплываюсь в блаженной улыбке, наблюдая за ее негодованием. А потом дерзко добавляю, что все, что хочу, скажу ему при встрече, а она может проваливать из приемной, если мои драные джинсы оскорбляют ее гордый взор. Короче, мы сцепляемся. И она даже грозит вызвать охрану, а потом обращается с претензией к секретарю. Кристина и открывает ей глаза на то, что я сынок Андреевича.

У этой стервочки аж дар речи пропадает. Она минуты две на меня просто смотрит молча. А потом встряхивает головой, словно пробуждаясь, и цокает обратно в свой террариум.

Мы с Крис смеемся, как дети, и я вдруг вижу ее абсолютно другой: еще совсем юной и в душе веселой девчонкой, способной на шалости. Но это длится очень недолго. Она быстро возвращается к работе, заметив мой пристальный взгляд.

Литвинова я так и не дожидаюсь, зато кофе напиваюсь на неделю вперед. На обратном пути заглядываю к Сене – программисту. Он труженик не хуже тракториста. Просто мегамозг. Года три работает у отца. Тот очень доволен. Паренек рассказывает мне, что какой-то придурок на крыше многоэтажки изобразил отца в ненадлежащем виде. «Ну честное слово, будто я его голым нарисовал». И что он хотел запросить записи камер близ этого дома, чтобы вычислить паршивца, ибо почерк знакомый – видно художник безобразничает не первый раз, пора бы прижучить. Вот он – век технологий. Никуда не скроешься. Я аж начинаю нервничать. Но Сеня меня успокаивает, сказав, что отец в итоге отказался выяснять личность художника, а просто распорядился смыть граффити. Да, у папаши свои причуды. Кто его поймет. Может, просто посчитал ниже собственного достоинства за отморозками вроде меня гоняться.

Домой я возвращаюсь под вечер и сразу замечаю машину отца. Странно, что так рано. Но еще больше меня удивляет, что самого его я встречаю не где-то, а в моей комнате. Он сидит на кровати, держа на коленях стопку моих рисунков, которые рассматривает с нескрываемым интересом.

У меня словно сердце останавливается. Я замираю в дверях, даже не смея его уличить в посягательстве на мое личное пространство.

Кого я только не изображал в своих работах: от абсолютно чужих мне людей, как старичка на скамейке, до него самого с мамой. Маму, конечно, я рисовал чаще, но получалось хуже. Время стерло из памяти четкость ее безупречных линий, и я опирался на случайные фото. А вот сам отец всегда выходил хорошо. И теперь он рассматривает мои труды, а я словно язык проглотил.

Всю дорогу до офиса и обратно я думал о том, как с ходу начну предъявлять претензии и корить его за то, что сует нос в мою личную жизнь, превращая ее в ад. А теперь… я просто молча ожидаю его реакции. Становятся понятны его мотивы, когда он отказался выяснять, кто художествовал на крыше. Он заподозрил меня сразу, потому и пришел сюда в поисках улик. Может, он и не видел спортивную сумку с баллончиками краски под кроватью, но и моих рисунков вполне хватило, чтобы угадать стиль.

Я вмиг забываю про претензии и тупо жду, когда он скажет вслух все, что думает обо мне, а заодно огласит свой приговор. Но он складывает все обратно в папку, хлопает по ней рукой, убирает в сторону и поднимается. В его взгляде читается холод, более ничего. В такие моменты он кажется старше своих лет. Мне даже стыдно становится, несмотря на то, что я усердно уверяю себя, что он и сам не святой. Но отец не ругает меня. Странно.

– Хорошо рисуешь, – говорит он как-то отстраненно и проходит мимо, покидая мою комнату.

В душе все перемешивается. Становится так неприятно и даже дышится тяжелее.

7 глава

Следующие несколько дней отец общается со мной редко и довольно холодно. Но в этом как раз ничего особенного и непривычного нет. Я не стал говорить ему про Лилю. Черт с ним. Зато теперь буду с ней осторожнее. Лекции я ей вернул, а заодно ознакомил со своим решением. Сказал, что дел с ней иметь не хочу, ибо она не в моем вкусе. Почти не обманул. Ей, конечно, не понравились мои слова, и она было хотела еще что-то сказать об учебе и ответственности, но я просто ушел. А она, видимо, ошарашенная тем, что ее отверг обалдуй вроде меня, даже не посмела пойти следом, дабы вразумить.

Ну а Литвинов так и не поведал мне о том, что его портрет стал украшением крыши шестнадцатиэтажки, как и о том, кто, по его мнению, его создатель.

«Портрет властителя ада» – так я подписал тогда свое творение, и за эту подпись мне было неудобно вдвойне.

Все происходит в день рождения бабушки. Об этом дне я предусмотрительно напомнил отцу за сутки. Не знаю наверняка, слышал ли он меня, потому как в этот момент был поглощен чтением бумаг, разложенных прямо на барной стойке, словно ему своего кабинета не хватает. Не отрывая взора, он нахмурился, словно припоминая, а потом кивнул мне. Я сказал, что буду ждать его дома в шесть в надежде к семи оказаться на торжестве.