Елеафам

– Я боюсь.

– Чего?

– Змей.

– Они тоже тебя боятся. Не выскочат же они на тебя из травы.

– А если выскочат?

– Ты дура или где? Как ты себе это представляешь?

Катя пристыженно замолчала. Она представляла это себе довольно живо, как обычно все люди, одаренные воображением, представляют себе всякий вздор. Алексей не представлял. Потому, наверное, когда СМИ взорвались сотней заголовков о гигантской рыбьей голове, показавшейся из Солнца, он лишь посмеивался и принужденно вздыхал, несмотря на то что до этого он представлял себе картину мира исключительно по этим самым заголовкам. Он мог поверить и в каждодневные магнитные бури, и в помощь кофе и алкоголя в профилактике инфаркта, и даже в то, что «сельдяной король», нелепой лентой разрезая воду, предопределял землетрясения по всей Земле. Но поверить в такого же в небе не мог никак. Это было уже слишком.

Они наконец приблизились к дому. Различать в темноте было уже трудно, исключая общие очертания, подсвеченные лишь рассеяным светом бледных звезд, что, конечно, не мешало Алексею разглядеть стоящее перед ним здание и сделать вывод, что оно мало изменилось. Глаза не нужны были, чтобы увидеть собственную память, ведь мы помним не глазами, не разумом, а ощущениями. Не важно, запахи ли это, что будят в нас воспоминания, или ощущение влаги прикосновения первого поцелуя. Даже лица, что давно забыты, вспоминаются нам лишь по тому, как мы их ощущали в момент сближения. Во сне и в бреду мы видим не четкие, разумные контуры, но лишь силуэты, искаженные сознанием, зато всегда прекрасно понимаем, кто перед нами, и часто это даже те, кого мы давно забыли. Что это все говорит, однако, трудно сказать. Можно было бы поспорить о Боге и его вмешательстве в устройство нашего сознания, но Алексея это не волновало. Как не волновало его и то, что, возможно, все это могла бы объяснить новейшая нейронаука. Нет, такие вещи вовсе его не интересовали, и не в данный момент уж точно. Такие вопросы не объять, а его интересовало только то, что можно объять прямо сейчас – сиюминутно – и забыть тут же, в то же мгновение. Пока что это была кровать.

Он взошел на порог дома, представлявший из себя крохотное крылечко с парой ступенек, в темноте порылся в кринках, стоявших на небольшой полочке возле двери и причудливо звеневших, как обычно звенит от прикосновений обожженная и необработанная глина, и достал оттуда скрученный прутик из олова. Прутик этот был согнут петлей с одной стороны и подогнут в виде прямоугольного крючка с другой. Алексей нащупал кое-как замочную скважину вторым концом этого прутика и стал медленно водить им из стороны в сторону с таким видом, будто рыбачил. В конечном итоге крючок со скрипом попал в отверстие на задвижке, застрял там, и Алексей смог отодвинуть эту самую задвижку, открыв таким образом дверь.

Когда Алексей закончил, убирая прутик обратно в кринку, он посмотрел на Катю. Можно было заметить в свете проступивших звезд ее удивленную физиономию.

– Технологии предков, – пояснил он увиденное и без церемоний вошел внутрь.

Запахи прошлого ударили в голову, как нашатырь – вернее сказать, сбивала с ног их резкость и сила. Еще в детстве этот дом пах сыростью и плесенью, а теперь и вовсе пропитался этими сладкими, терпкими запахами. Катя поморщила нос. Несмотря на холод, она тут же бросилась к окну и распахнула его, впуская внутрь морозный ночной ветер.

– Здесь жить нельзя, мы задохнемся, – проговорила она, кутаясь глубже в косынку.

– А что ты предлагаешь? – спросил ее Алексей, пытаясь наощупь включить висевший рядом с дверью старый электрический счетчик. Пощелкав на нем какие-то кнопки и убедившись, что тот не подает признаков жизни, он махнул на него рукой. – Перестань. Ничего с нами не будет. Это просто сырость.

– Откуда ты знаешь?

– Я не знаю. Я спать хочу. Ты как хочешь, а я пошел. Вон там твоя кровать, – он махнул рукой на дверь, стоявшую рядом с лестницей на второй этаж. – Там их две, выбирай любую. А я наверх. Вещи из машины я завтра притащу. Я уже не могу.

Спеша, чтобы не расслышать новых возражений, Алексей поднялся со скрипом по лестнице и скрылся в тени. Катя лишь смотрела ему вслед. Она обессиленно упала на стул, который стоял возле ржавой чугунной «буржуйки», и вдруг закрыла лицо руками. Плечи ее судорожно вздымались и опускались, а горло издавало харкающие, задыхающиеся, едва слышные звуки. Щеки ее намокли и покраснели. Свет звездного неба, заглядывавшего через окно, отражался в них теперь, как в одинокой, грязной луже – ее лицо было запачкано ржавчиной. Человек, если бы случайно услышал ее, решил бы, что она больна туберкулезом. Однако это не была болезнь. По крайней мере, не физическая. Это был вырвавшийся на свободу русский девичий плач.

Через минуту она отняла руки от лица, подышала, глядя зареванными глазами прямо перед собой, и уже совсем успокоилась. Послышался громкий храп откуда-то сверху. Из окна попеременно то играли сверчки, то мяукал какой-то кот. Он был где-то далеко, и определить точное его расположение Катя не смогла бы, даже если бы захотела. Голос его был то жалостливый, то напористый и претенциозный. Ее пугали эти звуки. Окруженная тьмой, она боялась пошевелиться, и потому просто сидела и слушала их, застыв и глядя в пол. Он был серый, дощатый и испещренный черными трещинами. Привыкшие к темноте глаза смогли увидеть таракана, пробежавшего из-за печки в сторону белой эмалированной плиты с двумя конфорками. Эмаль на ней кое-где сбилась черными отметинами, обнажая сталь. Черный шланг тянулся из нее в красный баллон с надписью «осторожно, газ» за картонной перегородкой. Катю напугало то, что газ здесь хранился прямо рядом с плитой. Ее пугало все здесь. Весь мир Алексея – неосторожный и безрассудный – пугал ее до мурашек и тупого онемения в теле. «Вот где он рос», – думала она, рассматривая чернеющие разводы на потолке. – «Пора спать».

Она вошла наконец в выделенную ей комнату. Та была тесной. В ней было две старенькие кровати, два окна, перекошенный шифонер и маленький холодильник фирмы «Саратов». Справа от дальнего окна над кроватью виднелась желтая деревянная икона с Богородицей, держащей Христа у груди. Лак на ней давно стерся, оставшись лишь в виде белых матовых пятен и подтеков. Краска, и до этого бледная, тоже потеряла свой цвет и словно немного размылась, исказив и без того непропорциональные образы. Лицо Божьей Матери выглядело больным. Небольшой поперечный скол закрыл ей глаза, как шрам в виде рубца. Что-то чуждое, странное ощущала Катя, смотря на эту икону – словно и человек на ней изображен, и нет. Вглядываясь в нее все больше, ей казалось в темноте, что она двигается. Богородица шевелит ртом, что-то говорит, а Христос прижимается сильнее к ее груди – сосет ее, – а смотрит на Катю. Смотрит пристально и недобро.

Катя подошла к своей кровати, взялась за белое одеяло с желтыми пятнами и зачихала. Облако пыли поднялось рядом с ней и скоро развеялось, опустившись на пол. Катя встряхнула кое-как остальное постельное белье, устелила его обратно и легла прямо в одежде на спину, сняв разве что сапоги, и то больше для приличия.

Она долго не могла уснуть и все смотрела в потолок. Так странно: вот она так хотела спать, и глаза даже болели и слипались сами собой, а теперь уже ни в одном из них сна не было совсем. Вскоре они все же начали закрываться. Даже песок, липкий и отчего-то омерзительный, осел на веки. Вдруг ее разбудил какой-то шум. Какой-то стук в окно. Сонным взглядом она стала всматриваться в него и увидела, как что-то как бы поднялось там, на фоне травы. Катя вздрогнула, закрылась с головой под одеяло и стала внимательно слушать. Щелкающие звуки и какой-то цокот раздавались оттуда, где было окно. Шелест травы. Сверчки. Покрапывание дождя, его стук по стеклу. Все стихло, но еще минут пять Катя не могла заснуть и уже не показывала своего лица из-под одеяла, стараясь дышать как можно тише – под одеялом ее дыхание казалось ей громче, и она даже слышала стук собственного сердца, ударявшего в виски. Вскоре она все же уснула, тревожимая беспокойным сном.

4

Алексей встал рано утром – часов в семь утра, как по будильнику. Он обладал завидным для многих умением мгновенно засыпать и без дальнейших ночных пробуждений и сновидений пробыть в этом состоянии до нужного времени. Выглядел он свежим и даже бодрым, когда спускался по освещенной утренним заревом лестнице. В этом солнечном свете причудливо парила мелкая пыль, не желавшая почему-то оседать.

Он вышел на улицу, и влажный морозец просвистел по его телу. Трава блестела росой и пахла сыростью. Птицы щебетали что-то, перепрыгивая по веткам постаревшей, сморщенной рябины. Рукомойник на крыльце оказался слишком грязным, к тому же, там совсем не было воды, и потому Алексей спустился вниз, нашел там стальное ведро из нержавейки и умылся дождевой водой. Холод ее сводил челюсти. Он утерся рукавом и зашел обратно, внутрь дома.

Только теперь он заметил, что Катя до сих пор не выходила из своей комнаты. Дверь в нее была закрыта. Оттуда не доносилось ни звука. Он подошел и прислушался: тишина. Даже дыхания не слышно. Какое-то странное сомнение пробежало по нему, и он вздрогнул, а затем потряс головой. Сглотнув ком в горле, он прокашлялся и открыл дверь. Катя лежала в кровати, полностью закутанная с головой в одеяло. Он понял, что она там, лишь по очертаниям на одеяле. Она не шевелилась. Алексей подошел, стараясь не шуметь, и тронул то место, где, как казалось, должно было быть ее колено. Оно слабо дернулось и согнулось. У Алексея отошло что-то от груди, упало вниз, и он спокойно выдохнул.

– Леша? – проговорила она сонным голосом, стягивая с лица одеяло. Делала она это медленно и осторожно. Сперва показались ее глаза, напуганные чем-то, а потом и все лицо – немного опухшее ото сна.

– Ты чего?

– Леш, здесь есть козлы?

– Что? – удивился Алексей, внимательно глядя в заплывшие Катины глаза.

– Ну, козлы. Животные. Водятся они тут?

– В каком смысле, «водятся»? Это же не дикие животные.

– Ты же меня понял… – устало вздохнула Катя и повернулась набок, лицом к стене.

– Ну, я не видел. Может, и есть где-то.

– Слушай, давай уедем.

– Это еще что?

– Я… я не знаю, давай просто уедем.

– Куда?

– Да хоть куда. Везде лучше, мне кажется, чем здесь. Здесь что-то дурное.

– Что?

– Да не знаю я, – голос ее слабел. – Что-то нехорошее. Я видела ночью рога в окне.

– Рога? – Алексей усмехнулся. – И из-за этого ты хочешь уехать? Мало ли, что привидится…

– Я точно видела!

– Увидела рога козла в окне и захотела уехать? а куда? Скажи на милость. Здесь никого нет, тишь да гладь, один только козел гуляет где-то, сбежавший из деревни. И ты хочешь уехать из-за него туда, где другие козлы изобьют тебя, изнасилуют и прирежут…

– Ты что такое говоришь! – она на мгновение повернула к нему голову через плечо, а затем снова отвернулась.

– Правду говорю. Напомнить, почему мы вообще уехали?

Катя замолчала. Она соглашалась с ним в рациональном своем уме, но где-то в глубине души, где брало верх иррациональное начало, она не могла принять его правоты.

– Вот и хорошо, – твердо произнес Алексей, услышав в ответ молчание. – Я сегодня распилю замок и попробую найти дрова, чтобы печь затопить. Ты сиди дома.

Катя вздрогнула и повернулась полностью к нему, поднялась, опустив ноги на пол, и села, уперевшись руками в кровать.

– Не оставляй меня одну!

– Я пока никуда не ухожу. А когда уйду, просто закрой дверь на засов.

– Будто засов поможет…

– Кать, сюда до сих пор никто не залез, даже учитывая, что разграблено все вокруг. А теперь тут вообще ни души нет. Успокойся. Я не собираюсь с тобой нянчиться весь день.

Катя потупила взгляд и снова рухнула на кровать. Алексей только вздохнул, отвернулся и вышел из комнаты. Послышались тихие всхлипывания, но он, чтобы заглушить их, поспешил выйти на улицу.

Вдохнув полной грудью, он направился к старому сараю – небольшой бревенчатой постройке за домом. Едва он ступил на единственную ступеньку, которая вела к двери, нога его провалилась внутрь, разломав трухлявую, сырую, изъеденную червями доску пополам. Выругавшись, он дотянулся на цыпочках до двери, открыл ее все тем же прутиком с крючком, которым вчера открывал входную дверь дома, и оказался внутри. Пахло затхлым хламом. Иногда к этому запаху примешивался запах свежих опилок – где-то крысы прогрызли дыру. Одна из них засуетилась под стеллажом с инструментами и скрылась в темноте.

Не видно было ни зги. Алексей попробовал нашарить вслепую, однако, споткнувшись пару раз обо что-то на полу и чуть не порезавшись о ржавую пилу, он все-таки достал телефон – там было пять процентов заряда – и, включив на нем фонарик, нашел то, что нужно – небольшой гвоздодер.

Через пять минут он, пройдя тем же путем, что и ночью, уже стоял около калитки и пытался гвоздодером поддеть замок. Он тужился, гнул его то с одной стороны, то с другой, но тот не давался. Попробовав еще пару раз, Алексей плюнул и с изнеможденным лицом направился обратно в сарайку, протиснувшись через машину, а потом пройдя через соседский двор и заросший осокой собственный участок. В сарайке он снова достал телефон – три процента заряда. Вздохнув, он пошарился по стеллажу и нашел теперь старую ножовку. Основание ее проржавело и погнулось, но лезвие было сносным. Бросив куда-то в сторону гвоздодер, он уже было вышел, однако перед этим чуть помедлил, дрогнув и пригнувшись слегка оттого, какой грохот издал брошенный на пол инструмент. В этот момент у него чуть не остановилось сердце – столько шума, и зачем?

Теперь он отправился обратно, все по той же дороге, пришел к замку и принялся пилить его петлю. Было трудно делать это, держа одной рукой замок, а другой пилу – двигалась она еле-еле и постоянно соскальзывала. Кроме того, шум, который издавало лезвие, смущал Алексея. Он то и дело осматривался вокруг, с замирающим дыханием слушал, но никто не шел. Убедив себя окончательно, что тут глухо, он уже не отвлекался от работы, хотя изредка и поглядывал исподлобья то на соседские дома, то на дорогу.

Допилив таким образом до половины, потный и вымазанный в ржавчине, он распрямился, держась за спину. Ломило все тело. Может, теперь можно гвоздодером? Да ведь он в сарайке. Опять, ругаясь про себя, он пошел по той же дороге за гвоздодером. В этот раз телефон показал один процент. Едва он нашел гвоздодер, как телефон, издав жалобный и последний писк, выключился.

В этот раз Алексей, наученный горьким опытом, шел сразу с двумя инструментами. Он попробовал подогнуть петлю гвоздодером, и она действительно сперва чуть отогнулась, обнажив пропил, однако дальше уже не шла ни в какую. Алексей, отдуваясь из последних сил и блестя вспотевшим лицом, подпилил еще чуть – снова попробовал гвоздодер – и наконец замок с треском лопнул. Алексей вытащил его из петли и забросил в заросли травы, а затем со скрипом отворил калитку.

Тут усталость навалилась на него, свела его члены, сковала вдруг все тело, судорогой отозвавшись во всех его концах. Он обессиленно опустился на корточки, тупо уставившись в небо, и только теперь заметил, как колотится бешеным насосом вена на виске. Не слышно было ничего, кроме равномерного, выверенного стука. В глазах потемнело на несколько секунд, а затем высветилось яркой, неестественно резкой краской. Он не привык к таким нагрузкам. А ведь еще за дровами идти. Не умереть бы теперь в лесу. Он потряс головой.