Елеафам

Елеафам

Георгий Грачев

Всех сильных он страшит, гоня,

Кто может стать против меня?

Михаил Ломоносов

Всегда просто быть логичным, но почти невозможно быть логичным до конца.

Альбер Камю, «Миф о Сизифе»

© Георгий Грачев, 2025

ISBN 978-5-0067-6093-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Специалисты из Европейского космического агентства (ESA) смогли зафиксировать с помощью камеры зонда Solar Orbiter самую крупную солнечную вспышку с полным солнечным диском за всю историю наблюдений. Об этом сообщается на официальном сайте организации. Астрономическое событие произошло 15 февраля, и благодаря тому, что вспышка была с обратной стороны Солнца, которая отвернута от нашей планеты, последствия воздействия не наблюдались на Земле.

Известный новостной портал

Во всем виноват сельдяной король. Он всегда был виноват. Так иногда необходимо иметь кого-то, кто во всем виноват. И для Алексея сельдяной король стал этим самым виновником. Плавающий ремень, молва о котором говорит, что именно он вызывает катаклизмы, извержения вулканов, землетрясения, цунами и тому подобное. Алексей размышлял теперь о том, как хорошо, что когда-то он наткнулся на эту удивительно нелепую новость, в которой говорилось, как рыбаки выловили это природное недоразумение в водах Тайваньского пролива – теперь можно было свалить на него все что угодно, и это даже не будет ни для кого оскорбительно. Не виноват никто конкретный. Никакой угнетенный, вечно повинный во всех бедах человечества народ или просто отдельно взятый, за все в мире ответственный человек, а всего-навсего длинная, чудовищно уродливая, никому не нужная сельдь, которую нарекли «рыбой апокалипсиса» потому, что ее появление на поверхности сопряжено с извержениями вулканов. Это удобно. И даже не аморально. В какой-то степени, это даже очень прогрессивно.

Мысли о собственной прогрессивности вдруг нагнали на Алексея тоску. Тоска эта усугублялась еще и тем, что он видел перед собой знакомые изгибы уходящей в лес грейдированной дороги, изрытой колдобинами в форме стиральной доски, а вместе с ней окружавшие ее канавы и сосны. Знакомые с детства места нагоняют тоску сильнее, чем прогрессивные мысли. Когда-то давно здесь проходила его безмятежная летняя жизнь, полная наивной детской радости и любви. Любви, конечно, с натяжкой – какая любовь в четырнадцать лет? Влюбленность еще может быть. Теперь тут даже этого нет – кругом свалка, усыпанная хламом. Бутылки, упаковки из-под еды и сухпаев, разбившаяся о дерево машина. Кажется, она стоит здесь не так давно. Опустошенная, брошенная, но совсем еще новая. Осколки зеленоватого стекла крупной крошкой лежат везде – на капоте, приборной панели, на земле, – как конфетти. Задние окна тоже выбиты, но отчего – неясно. Может, от удара о дерево, а может, от свинцовой водопроводной трубы. По крайней мере, внутри никого нет, кроме черной галки, которая с шумом вылетела через лобовое окно, когда заслышала шум приближавшейся машины. У Алексея на секунду появилась мысль выйти и посмотреть, нет ли раненых, но он отбросил ее.

Он устал. Он хочет спать. Впереди еще два километра грейдированного ада, а он уже клюет носом, едва видит приборную панель, которую даже не вполне различает, и широко зевает, иногда, когда попадается особенно глубокая рытвина, стукаясь зубами и выругиваясь. Это бодрит его ненадолго, и он еще десять минут, встряхнув перед тем головой, может ехать дальше.

Катя не смотрит на него. Она вперила свой взгляд в окно с пассажирской стороны и разглядывает там бескрайний, густой лес, лишь изредка, как бы против собственной воли, но по исключительно бессознательному любопытству поднимает свои глаза наверх, в голубое небо, которое иногда выглядывает из-за высоких деревьев. С минуту она ищет там что-то, а потом опасливо и поспешно отводит взгляд, надолго закрывая глаза и задумываясь о чем-то таком, что вызывает на ее небольшом лбу и аккуратном носу едва заметные морщинки.

Алексей невольно посмотрел на нее украдкой. Да, она не красавица. Впрочем, никогда ею и не была. Пухлое лицо с ярко выраженными скулами, карие глаза обычного размера, бледные губы, потрескавшиеся от жары – верхняя губа у нее даже была несколько пухлее нижней. Простое лицо, обычное. Разве что кто-то мог бы сказать, что оно не ухожено, однако она следила за собой. Просто не было в этом лице ничего такого, что обычно люди называют красивым. Красивым настолько, чтобы влюбиться, не спать ночей, думая о глубине ее глаз или влаге губ, или хотя бы засмотреться и сально присвистнуть, скорчив красную, испитую рожу. Только волосы у нее были хороши, этого не отнять – шелковые, густые, горящего каштанового оттенка. Она никогда не пользовалась краской, оттого они были здоровыми, как у ребенка, и спадали до самых лопаток. Она одним движением всегда перебрасывала их к себе на плечо, чтобы расчесывать пальцами. Это успокаивало ее. Так они падали на ее небольшую грудь, на которой горела такая же небольшая родинка, и растекались по бледной коже, как водоросли по мелководью.

И что он в ней такого нашел? Алексей никогда не был притязательным. Он знал себе цену – по крайней мере, думал, что цена ему грош. Он и сам был не красавец. Такой же, как все, миллионы других, кто каждый день проходит мимо тебя на улице, бредет себе на работу, потом с работы, заскочив по дороге в магазин. Теперь еще и лысел по бокам и старался волосы сильно не отпускать, бороду вообще брил до скрипа еще с юношества, потому что не росла. Высокий, стройный, хоть и с пузом, скуластый. Ну, одним словом, обычный. И она обычная. Какой дурак сказал, что притягиваются только противоположности? И каким чудом вообще объяснить, что они прожили вместе целых пять лет?

Алексей встряхнул головой. Очередная кочка чуть не заставила его прикусить собственный язык. Еще немного, и он упадет головой на руль, свернет в канаву, и все закончится. Он встряхнул головой еще раз. Такие мысли надо гнать.

За поворотом из-за толстых стволов сосен начал проглядывать зеленый забор из металлопрофиля. Почти приехали. Вот и покосившиеся крыши дачных домов, покрытые почерневшим и замшелым профнастилом, их потускневшие и растрескавшиеся стены – то голубые, то зеленые, реже оранжевые, – и ослепшие от солнца и грязи окна. Профнастил закончился, начался следующий забор. Все они плавно перетекали один из другого: проржавевшая и обвитая виноградом рабица в трухлявое ограждение из досок, а потом в евроштакетник, обросший снизу крапивой и одуванчиками.

Кругом тишина. Ни единой души, ни одного проезжающего. Алексея это смутило. Судя по лицу, Катя тоже насторожилась. Оба молчали. Они проехали еще несколько участков – везде тихо. Кое-где открыты двери. Вот и разбитые окна. Неужели и здесь? А чего они ждали? Это же дачные участки, а не глухой поселок без интернета и телевидения. Да и в таком поселке, наверное, все уже знают. Новости имеют свойство распространяться быстро.

С другой стороны, разве не этой тишины они оба здесь ждали? Чего же тогда они так тревожатся? Если здесь был мародерский приступ, то он уже явно закончился, и здесь можно спрятаться и переждать, пока он кончится в других местах. Нужно только сидеть тихо, не выделяясь на фоне мертвого СНТ. Притвориться такими же мертвыми, как и оно.

Алексей машинально замедлил ход. Ему казалось, что шум двигателя нарушает эту тишину. Теперь они ехали очень медленно, оглядываясь по сторонам и боясь увидеть признаки жизни. Но никого не было. Лишь теплый летний ветер слегка раскачивал раскрытые кем-то окна, и они мерно поскрипывали, как старый маятник на прогнивших часах, иногда ударяясь о стенку дома, а из-под калитки заросшего на метр в высоту травой участка выползала большая, черная змея, извиваясь и оставляя на песчаной дороге витиеватый след. Катя вскрикнула, прикрыв рукой рот.

– Тут что, еще и змеи есть?!

– Это уж.

– С чего ты взял? Ты хоть знаешь, как уж выглядит?

– Знаю.

На этом разговор закончился, и Катя снова уставилась в свое окно, с тревогой рассматривая пустые глазницы полурассыпавшихся от старости домов и разграбленных домов поновее, выглядывавших из-за заборов. Казалось, что вот-вот там кто-то появится, остановит на проезжающих свой любопытный взгляд, но по-прежнему никого не было. Может, они прячутся? Катя уже начала сомневаться в правильности принятого решения ехать сюда. Точнее, решение принял Алексей. Она лишь согласилась. Молча и покорно. Тогда, в приступе паники, на фоне нараставшей бури, ей не хотелось брать на себя ответственность и инициативу, но все больше ей начинало казаться, что лучше куда угодно, но не сюда. Суеверный ужас то был или женская интуиция, Катя объяснить себе не могла. Да и не пыталась. Она просто отдалась в руки этого страха, как всегда до этого отдавала себя кому-то или чему-то, а разбираться со всем предоставила возможность судьбе. Или, на худой конец, мужчине.

Алексей все еще ехал медленно, пригибаясь и высматривая что-то в лобовое стекло. Катя, увидев это, испуганно спросила его:

– Ты что, забыл, где дом?

– Нет, – отвечал он, и хотя вопрос Кати был задан без злорадства, он насупил брови и недовольно выдохнул всей грудью. – Все я помню.

– А почему едешь так медленно?

– Потому что… слушай, я очень устал. Если тебе не нравится, как я веду, то можешь пойти пешком, тут недалеко.

– Не хочу.

– Тогда не мешай.

Наконец, Алексей нажал на тормоз, оглядываясь по сторонам. Остановка была довольно резкой, и Катю дернуло вперед, больно перетянув живот ремнем безопасности.

– Что случилось!? – спросила она его в беспокойстве, но тот ничего не сказал, переключил на задний ход и поехал обратно.

Через пять секунд он снова остановился, вывернул руль вправо и завернул на одну из дорожек, что уходила под крутым углом вниз. Остановившись уже внизу, он долго еще не глушил двигатель и рассматривал участок по правую руку. Ржавый сетчатый забор ромбиком, повалившийся частично набок, высокая осока под метр ростом, крапива огромного размера, полынь – или это сорняк? – и какие-то фиолетовые цветы, названия которых Алексей никогда не знал – он едва ли мог узнать это место спустя столько лет.

Если бы не двухэтажный дощатый дом в облупленной синей краске и расплывшаяся рыжими пятнами его металлическая крыша, он и не понял бы, что когда-то тут прошло его детство. Калитка была, как ни удивительно, закрыта на амбарный замок. Казалось даже, что этот замок висел именно так, как оставил когда-то отец – тот самый последний раз, до того, как оба Алексеевых родителя скончались, лишив того возможности и желания ездить сюда.

– Это тот дом? – спросила Катя, указывая куда-то в сторону зеленой бездны, в которой невозможно было ничего разглядеть. Лишь дорожка из бетонной плитки, пожелтевшая от старости и стекавшей вместе с дождем ржавчины, показывала кое-как путь до покосившейся деревянной лавки под окном.

– Вроде, тот.

– Так ты все-таки забыл?

– Ничего я не забыл, – буркнул Алексей и открыл свою дверь. – Тот это дом. Выходи.

2

Вокруг, сломав тишину, раздался сигнал открытых дверей машины. Звук этот резью прошелся по ушам Алексея, а затем мурашками пробежал от шеи и по всей спине вниз, к копчику. Выругавшись, он заглушил двигатель, и звук прекратился.

Когда все стало спокойно, Алексей вышел и осмотрелся: рядом было еще три участка – один напротив и два чуть ниже по дорожке. Там тоже было тихо. Никаких машин, никаких признаков людей рядом. Только вездесущие выбитые окна и растасканный мусор. Соседская калитка напротив Алексеева дома была снята с петель и лежала теперь почему-то на летнем столике посреди лужайки, словно кто-то специально бросил ее туда. Там же, под столом и вокруг него, валялась и гора мусора: окурки, обертки, надгрызенные и подгнившие яблоки. Две дерганные галки драли их клювами, отлетали, а затем снова подлетали и драли, будто это падаль на поле боя. Если поднять глаза выше, то можно было увидеть белый пакет, который зацепился за подпиленную ветвь вишни и с шелестом трепетал на легком ветру. Несмотря на это, соседский участок, в отличие от Алексеева, выглядел ухоженным. По крайней мере, там стриглась трава.

– Почему там снесли калитку, а здесь замок не тронули? – задала логичный вопрос Катя, дернув пару раз замок вниз. С него посыпалась ржавая трухлятина, и Катя одернула руку, а затем начала вытирать ладони, наморщив нос.

– Потому что там воровать нечего, – уныло ответил Алексей.

Он подошел к калитке, осмотрел замок и стал рыться в карманах. Через мгновение в руках его очутился старый, полностью металлический, ржавый и, судя по виду, тяжелый ключ. Алексей аккуратно и брезгливо приподнял замок тремя пальцами и принялся вставлять этот ключ в скважину, однако тот долго не давался. Алексей поднажал, и ключ с треском вошел внутрь. Теперь осталось повернуть, но этого старый замок уже позволить не мог. Как Алексей ни пытался, а ключ не поворачивался более чем на два миллиметра, шурша и осыпаясь ржавой крошкой на землю и на новые черные ботинки. В конце концов, ключ с треском провернулся, но не полностью, и большей частью остался в руке Алексея – другая часть осталась внутри замочной скважины, ободранная клочьями там, где пришелся разрыв.

– И что теперь делать? – сказала с упреком в голосе Катя, скрестив руки на груди.

Алексей ничего не ответил. Он сам бы хотел знать, что теперь делать. Он рассматривал в тупом недоумении то обломок ключа, то не дающийся замок, но в голове его, как он ни силился, было пусто. Мысли покинули его, взгляд устремился сквозь предметы. По глазам прошла легкая резь, и они увлажнились – то ли от ветра, то ли от напряжения. Заметив это, Алексей протер их пальцами, проморгался и осмотрелся.

– Ты плачешь? – спросила его с беспокойством Катя.

– Ты дура?

Катя не стала отвечать. Она надула губы и отвернула голову в сторону.

Алексей же думал. Мысли снова вернулись к нему, голова заработала, и он четко вспомнил, что со стороны соседей ниже по дорожке можно было спокойно попасть на собственный участок. Когда-то давно он со злобой рычал про себя о том, как его бесит этот проходной двор. Особенно его бесила жившая там старуха, которая без спроса приходила к ним на участок, чтобы поболтать с матерью о какой-нибудь скучной чуши. Теперь он был благодарен и старухе, и родителям, что те не хотели – то ли из-за лени, то ли по другим причинам – возводить между собой забор. Оставалось надеяться, что старуху обнесли мародеры, открыв калитку на ее участок. Он встряхнул головой.

– Так что? – снова спросила Катя.

Алексей лишь махнул рукой и поплелся вниз по дорожке.

– Куда ты? – уже испуганно спросила Катя ему вслед.

– Стой тут.

Катя вздохнула. Она мерзла, кутаясь в вязаную косынку, и терла плечи руками – начинало холодать.

Калитка к старухе действительно была открыта. Замок – крохотный и нелепый – валялся тут же, в зарослях подзаборной крапивы. Часть этой крапивы пожелтела от солнца и завяла. Совсем как и сама старуха, которая уже тогда, неизвестно сколько лет назад, была сухой и сморщенной. Алексей тихо проклинал ее про себя, сам не понимая, зачем и почему: он вспоминал ее изрезанные варикозными венами ноги, ее обвисшие, дряблые руки, иссушенную и словно бы вяленую кожу, белые усы под носом. Все это не давало ему покоя. Кажется, он даже боялся встречи с ней, но не мог себе в этом признаться.

Найдя в себе силы, Алексей переступил через калитку. Пахло сырой травой и навозом. Где-то уже носилась роем мошкара, бесшумно, но назойливо – от одного их вида у Алексея зудела кожа. Над горизонтом виднелась густая оранжевая линия и редкие синеющие облака под потемневшим небом. И когда успело так стемнеть? Солнце уже почти скрылось за крышей высокого дома, стоявшего у самого леса, а над ним, чуть правее, чернела инородная точка, зловеще замерев в слабеющих лучах. Та самая, что была причиной всему. Та, на которую Алексей строго-настрого запретил Кате смотреть, но та, на которую он сам теперь устремил свой взгляд и не мог оторваться. Сельдяной король.

Плюнув от досады, таким образом, видимо, желая выдворить из головы дурные мысли вместе со слюной, он побрел по тропинке меж кустов красной смородины.

«Чушь все это», – думал он, стараясь больше не смотреть в небо.

Через несколько мгновений он оказался перед стареньким, неухоженным домом желтого цвета. Входом в него служило дощатое крылечко, уже чуть покосившееся от времени и отсутствия мужской руки. Старуха приезжала сюда часто, однако сил ей явно не хватало, чтобы поддерживать все в порядке. Да и не знал уже Алексей, жива ли та и приезжает ли. В окнах света нет, звуков тоже никаких. Дверь нараспашку, но так здесь везде. Словно уже и принято тут так. Привычно.

Он аккуратно поднялся по крыльцу, и ступенька предательски скрипнула так, что зубы у него невольно стиснулись до судороги в челюстях. Теперь он стоял на месте, не двигая поднятой над ступенькой ногой и вообще не двигаясь, а лишь вслушиваясь в окружавшие его звуки. Даже дыхание его остановилось само по себе. Шелест травы, шорох поднятой ветром дорожной пыли. Где-то заскрипел сверчок и тут же стих. Белый пакет шуршал на вишне. Над ухом Алексея завился комар и все не мог приземлиться, словно изучал свою жертву, и наконец осел на его вспотевшем лбу, принял позу поудобнее, потоптавшись тонкими лапками, и врезался в кожу. Алексей прихлопнул его, не удержавшись, и опять замер, ожидая реакции на этот звук. Ничего. Все так же тихо. Он наконец выдохнул.

Поднявшись на грязное от чьих-то подошв крыльцо, он уже без страха заглянул в распахнутую настежь дверь. Там было темно, как в омуте, и нескоро еще его глаза привыкли к этой темноте. Она постепенно развеивалась, раскрывая неясные силуэты старой мебели, дверных косяков и безобразно кривой лестницы на второй этаж. На полу лежало что-то белое, контрастировавшее со всем, что можно было рассмотреть с крыльца. Вглядевшись получше, Алексей понял, что это занавеска, висевшая когда-то над дверью в кухню. Он прекрасно помнил эту занавеску. Когда-то он приходил сюда по просьбе матери, чтобы отнести соседке несколько огурцов с грядки. Они были желтые и мягкие, зато огромные, словно кабачки. Он робко отодвигал тогда эту занавеску своей небольшой рукой, прижимая огурцы к груди, и слушал, как старуха, завидев его, начинала охать, ахать и рассыпаться в благодарностях. И тут он снова вспомнил ее дряблые, обвисшие руки, ее покрытую венами кожу, усы, омерзительно беззубый рот. От этих воспоминаний Алексея что-то дернуло, и он повел плечами.

Из дальней комнаты, противно жужжа, вылетела огромная отожравшаяся муха. Она важно и неторопливо пролетела по прямой траектории из одной двери в другую, словно точно знала, куда летит и где у нее дела, и затихла, видимо, присев куда-то отдохнуть. Алексею стало не по себе. А вдруг старуха…

Он потряс головой и проморгался. Глаза его начинали слипаться, он очень устал и хотел спать. Но теперь он чувствовал, что не сможет уйти, не узнав, внутри ли старуха и жива ли она. Глубоко вдохнув и забрав, кажется, весь окружавший его воздух, он перешагнул порог и медленно пошел вперед, прислушиваясь к каждому шороху. Муха, сидевшая тем временем на стенке, встрепенулась и снова зажужжала, но движения ее уже были истеричны и беспорядочны: она носилась из стороны в сторону зигзагами. Звуки эти, то отдалявшиеся, то снова приближавшиеся, раздражали нервы. К тому же, каждая половица норовила скрипнуть. Вдруг начал раздаваться какой-то стук, почти грохот, и Алексей снова замер, пытаясь определить, откуда он доносится. Задержав дыхание, он прислушивался, но не мог понять, где источник. Понял он лишь тогда, когда стал вытирать пот с виска – звук раздавался в его голове в такт учащенному пульсу. Успокоившись, он продолжил движение вперед. Вот он уже приблизился к лежавшей на полу занавеске. Она была разодрана. С кухни тянуло чем-то приторным. Еще пара мух, уже менее крупных, вылетели оттуда и заносились перед лицом Алексея. Он без толку отмахивался от них рукой, но они все напирали. Двигаться вперед он уже не решался, а вместо этого только вглядывался в темноту, которая сгущалась с каждой минутой. Что там на полу, пятно? кровь?

Алексей сделал еще пару шагов. Пятно открылось ему полностью, и, судя по всему, это действительно была кровь. Дыхание у Алексея перехватило уже в который раз, и он встал, таращась на это пятно в ужасе. Было не совсем понятно, чья это кровь. Кажется, что-то лежало там, в этой бурой луже. Голова? Не может такого быть. Ноги Алексея подкосились, но он совершил над собой усилие и сделал еще шаг.

Нет, это точно не голова. Вон и лапы торчат. Кажется, это кошка. Успокоившись этим предположением, Алексей прошел вглубь кухни. На полу действительно лежала кошачья тушка, облепленная мухами и ужасно смердевшая гнилью. Судя по следам зубов, ее загрызли. Ее темная шерсть, высохшая от запекшейся крови, сбилась колтунами, глаза выклевали птицы, а морду изуродовали. Она была похожа уже не на животное, и даже не на его труп, а на неудачное чучело, которое творец решил разорвать и выбросить. Ее застывшая, раскрытая неестественно пасть придавала морде выражение, еще более подтверждавшее схожесть с экспонатом провинциального музея таксидермии.

Вокруг был ужасный беспорядок. Посуда разбита, по столу рассыпан сахар. Из перевернутого чайника вся вода давно стекла вниз, залив кривые и грязные половицы. Все ящики были открыты, содержимое также лежало на полу, а то, что осталось внутри, едва ли не падало оттуда, находясь в состоянии хаоса. Кто-то прошелся тут диким вихрем, сорвал все замки, разворовал все, что плохо лежало, открыв дорогу внутрь диким животным. Этим воспользовалась кошка, потом, видимо, собака, птицы, а теперь отсутствием занавески пользуются голодные мухи. Дело было раскрыто. Алексей отдышался, снимая напряжение, и успокоил стучащее сердце, минуту назад грозившееся вырваться наружу. Хватит с него. Надо проверить, есть ли ход на собственный участок, и позвать Катю. Она уже там, небось, вся извелась.

«Ничего, подождет», – думал он, возвращаясь на улицу.

3

Темнело быстро. Дорогу, которую он видел еще пять минут назад отчетливо, почти уже нельзя было разглядеть, если не вглядываться. Пройдя по ней за дом, вдыхая глубоко при этом чистый воздух и наслаждаясь вечерними запахами улицы после дохлой кошки, он зашел по колено в траву – она приятно покалывала голые щиколотки – и присмотрелся. Забора и правда не было. Путь свободен, если не считать посаженных вдоль межевой линии кустов смородины. И высокой, давно не стриженной травы, впрочем, тоже. Он вернулся обратно и подозвал Катю рукой. Она, сказав что-то недовольное и явно не доброе, чего нельзя было расслышать из-за расстояния и неугомонного роя мошек, облепившего все лицо, протиснулась в узкую щель между машиной и забором и направилась к Алексею.

Лицо ее было скрыто тенью, однако даже так – по походке, по слегка сутуловатой фигуре – видно было, что она тоже изнурена, замерзла, выдохлась от страха и тревоги. Алексею стало жалко ее. Сердце его на минуту смягчилось, но горечь в то же время проступила где-то в горле. Сколько лет он с ней прожил и как давно не видел, чтобы она улыбалась. Тяжело было даже смотреть на нее, не видя при этом во мгле ни усталой гримасы лица, ни искаженных в судороге губ.

Они сравнялись и направились тем же путем, что прошел когда-то Алексей в одиночку, к дому, в котором им предстояло теперь провести неизвестно сколько времени, ожидая, что будет дальше. «Когда-нибудь все утрясется», – думал Алексей, ведя за собой Катю.

– Может, нам переночевать в этом доме? – спросила Катя дрожащим голосом. Она очень устала.

– Нет, – монотонно ответил Алексей, вспоминая зловонную кошку в окружении мух-трупоедов.

– Почему?

Алексей промолчал с несколько секунд. Он не хотел отвечать, но в конце концов ответил:

– Вдруг старуха вернется.

– Какая старуха?

– Которая тут живет.

– И что, она нас… она нас что, прогонит, что ли? – голос ее сбивался время от времени и переходил в фальцет.

– Не стоит привлекать лишнего внимания.

– Хорошо, – робко согласилась Катя.

Тем временем они уже преодолели полпути, вышли с высокой травы на окруженную выросшей по пояс осокой тропинку, устланную бетонными плитами. Оставалось пройти еще десять или пятнадцать метров. Тишина ночи нервно действовала на Катю. Она то и дело оглядывалась, шугалась каждого шороха из травы. В один момент осока чрезмерно сильно и громко качнулась где-то совсем близко от нее, и она не удержала короткого, но довольно громкого крика.

– Что ты орешь? – злобным шепотом проскрипел Алексей, обернувшись на нее через плечо. Ее было почти уже не видно в темноте.