XXL

– Закружилась? – Прошла в прихожую Нехаева.

Схватив с подзеркальной полки коридорной стенки рюкзак, Нина вынула кошелек-косметичку с зеркальцем. Задрожавшими руками отсчитав купюры, протянула Нехаевой:

– Вот.

– Ну, как? Все нормально? – Спрятала Нехаева деньги в боковой карман пестрого халата. Поводя мясистым носом, она обшарила шныряющими подозрительными глазами коридор и попыталась заглянуть в комнату.

Но Нина невольно заступила ей дорогу, скрестив руки на груди:

– Лучше не бывает, – вырвалось у Нины.

– Гм… – тонкие брови Нехаевой скользнули на белый морщинистый лоб.

Смутившись, Нина посторонилась.

– Тогда спокойной ночи что ли? – Нехаева окинула неуверенным вопросительным взглядом исподлобья Нину.

Нина промолчала.

– Ну, тогда спокойной. – Напоследок обежав глазами прихожую, Нехаева выкатилась за дверь.

Заперев дверь, Нина достала из рюкзака XXL.

– С тобой все нормально? – Передразнила хозяйку Нина.

– Нормальнее не бывает, – низким голосом проговорила Нина, покачивая дилдо перед лицом.

Вернувшись в комнату, Нина поставила дилдо на столик и, подумав о фикусе в кашпо, о букете роз в вазе, тихо усмехнулась.

19

– Проголодалась? – Спросила Самойлина.

– Да нет, – сказала Вера, зачарованно глядя на рататуй.

– Я тебя здесь оставлю? – Сверилась с карманными часами Самойлина и ушла.

– Железная женщина, – усмехнулась Романихина.

У Веры заурчало в животе, и она покраснела.

– Как насчет рататуя и тушеного кролика под молочным соусом?

Вера кивнула.

Кухарка поставила перед Верой тарелку с кушаньем:

– Приятного.

Суетясь у плиты, кухарка стала подпевать радиоприемнику, стоявшему на полке рядом с раковиной:

– Жить без любви, быть может, просто, но как на свете без любви прожить?

– Вкусно, – зажмурилась от удовольствия Вера.

– Рагу очень нравилось Кате, – обмолвилась Романихина и потускнела, скисла.

– А что же с ней случилось?

– Что-что, – передернула круглыми плечами Романихина. – Исчезла.

Вера всмотрелась в лицо кухарки. А ведь она темнит, что-то скрывает и не договаривает. Романихина пультом прибавила громкость на телевизоре. Вываливали местные новости.

– Волки лютуют, кошмарят, – жаловался обрюзглый фермер. – Загрызли двадцать овец… и трех телят. – Фермер с тоской посмотрел на лес за темно-рыжим жнивьем.

– Где мой сын! Я хочу видеть своего сына! – Донесся дребезжащий голос с крыльца

– А вот и она… – покачав головой, Романихина попробовала кроличий бульон для студня и подсолила. – Явилась, не запылилась.

– Она? – Вера недоуменно прислушалась.

Кухарка вытерла о фартук руки и вышла в коридор. Вера последовала за ней. Они остановились в передней.

На крыльце немолодая сухопарая женщина нервно подергивала рыжей головой и рвалась в дверь. Женщине заступал дорогу усмехавшийся Калугин, выпятив грудь и живот.

– Прочь, шкаф! – Женщина застучала темно-синим зонтом-тростью о каменный пол. – Я хочу видеть своего сына!

– Его нет. И не будет. Он…

– Врешь, шкаф! – Женщина ударила зонтом охранника в грудь.

Продолжая усмехаться, Калугин отобрал зонт:

– Зонт, поди, дорогой. Сломается. Жалко.

– Отдай, шкаф! – Задрожавшая женщина стала потрясать сухонькими судорожно сжатыми кулаками.

Подошла Самойлина и посмотрела на Калугина.

Усмешка застыла на его лице. Он поморщился, скривился и что-то пробурчал, точно оправдываясь.

Гостья вырвала из его руки зонт:

– Мне надо увидеть Павлушу.

– Павел Георгиевич уехал. Вернется завтра… А может, и нет, – сочувственным голосом проговорила Самойлина

– А кто же за шторой в кабинете? А? – Женщина указала зонтом-тростью на окно. За ним тотчас задернулась штора.

– Вам показалась, – сдержанно и терпеливо улыбнулась Самойлина.

– Показалось?! Хватит из меня дуру делать! – Вскинулась и завизжала женщина.

Нахмурившись, Самойлина надвинулась на женщину и стала что-то ей говорить тихим твердым голосом.

– Но ведь… – встрепенулась и тотчас осеклась гостья, которую перебила глядевшая душно исподлобья Самойлина. Гостья вся съежилась, опустив голову и сгорбив острые плечи.

– Умеет зубы заговаривать… Чертовка, – тихо усмехнулась повариха

– Так я… в другой раз? – спросила смущенная пришибленная гостья.

Изобразив участливую улыбку, Самойлина кивнула.

Гостья бросила тоскливый взгляд на зашторенное окно второго этажа:

– Эх, Павлуша, Павлуша, – покачав головой, вздохнула женщина и, прихрамывая, зашаркала по красной брусчатке в сторону ворот. За воротами желтел седан Хендай Солярис с номером 345 на двери.

– Проводи, – сквозь зубы бросила Самойлина, глядя на удалявшуюся гостью.

Калугин поспешил к женщине

– Брысь, шкаф! – Остановившись, она замахнулась зонтиком…

Скривившись, Калугин вернулся на крыльцо и встал рядом с Самойлиной:

– Вернется ведь. Старуха шапокляк, – недоверчиво усмехнулся он вслед гостьи.

– Чему быть, того не миновать, – глядя на нее, процедила Самойлина.

Пожилая женщина с трудом забралась в такси и захлопнула заднюю дверцу. Хендай фыркнул, развернулся и умчался прочь.

– Убралась что ли? – Опасливо посмотрел Мельников с лестницы на крыльцо.

Самойлина с улыбкой кивнула.

Мельников выдохнул:

– Как же она достала, – с ожесточением обронил он, тяжело поднимаясь по лестнице. – Так же как и все остальное! – Его желтоватая скользящая вверх по перилам рука пропала на глазах Веры.

– Вы чего здесь забыли? – Заметила Самойлина Веру и кухарку.

Покраснев, Романихина что-то пробормотала и вместе с Верой исчезла за дверью коридора.

20

Смартфон загудел и завибрировал. Он подполз к дилдо и уткнулся в него.

– Все-таки отозвалась. Дрыхла что ли, Маджента?

– Почти что.

С подачи Лары Нина покрасила волосы в пурпурно-розовый цвет. «Это привлечет внимание и добавит позитивные ноты в твой стиль». Устав от внимания и «позитивных нот», Нина вскоре перекрасилась. Теперь у Нины были каштановые волосы с медным отливом, но Коржавина все равно называла подругу то Маджентой, то Фуксией.

– Что нового?

– Пытались ограбить, – Нина покосилась на XXL.

– Шутишь что ли? – Недоверчиво фыркнула Коржавина.

– А у тебя что?

– Вчера с Лабутиным отрывалась. Нас занесло в трехэтажную хоромину с горгульями и химерами. Жесть, конечно. Но красивая. Хозяин особняка какой-то Дмитрий Анатольевич. Моложавый, вежливый, олдскульный. Куртуазно клеился ко мне. Потчевал Бордо, стейками из мраморной говядины и джазом. Все порывался затащить меня в библиотеку, показать бога Мина, фрески из лупанариев, а так же как бог Пан познает козу. Он увлекается порнографией Древнего мира

Время от времени Нине приходилось выслушивать очередной однообразно веселый рассказ подруги, которая развлекалась и за себя и за Нину. Для Лары рассказанное событие обретало смысл и становилось похожим на изустный эпос.

– Лабутин упился коньяком до состояния Отелло Предельского уезда. Наорал на меня и полез с кулаками на Дмитрия Анатольевича. Было страшно весело и просто страшно. У меня была истерика. Смеялась до слез. Если бы не Селенин дело закончилось бы темницей сырой.

– А это еще кто?

– Поэт-музыкант и романтик-богомаз. По словам Лабутина этот Виктор хорошие деньги поднимает на портретах святых. Но песни у него так себе. Протяжные, тоскливые. Отдают бардовщиной. Просила Дельфина. Обломал. Селенин исполняет только свои песни. Ну что? Познакомить?

– Мне за глаза хватило беспечного ездока, – вспомнила Нина, как обмирала от ужаса за спиной обдолбанного байкера. Желтый Судзуки преследовали гаишники, сердито мигая красно-синими маяками и крякая.

– Это не Жорик Макарин. Селенин не будет колесить и предлагать близкие контакты третьей степени. Он правильный. Даже немного чересчур.

– Я уже познакомилась кое с кем. – Нина с улыбкой поглядела на фаллос.

– Завсегдатай «Либидо»? – Поддела и фыркнула Коржавина.

– Пассажир маршрутки, – почему-то смутилась и соврала Нина. – Он подарил букет роз и пригласил в ресторан.

– Так может я с Лабутиным тоже? А?

– В другой раз.

– Да нет у тебя никого, Фуксия, – вздохнула Лара. – Смотри… Будешь потом локти кусать. Иконописцы на дороге не валяются. А годы проходят – все лучшие годы!

– Любить… Но кого же?.. На время – не стоит труда.

21

Завершив глухо раздражающий разговор с Ларой, Нина прошла на кухню. Разогрев в микроволновке кусок вчерашней «Маргариты», Нина стала доедать пиццу, представляя, что это омар термидор.

Точно так же Нина выдумывала другую жизнь. Ребенком Нина мечтала сбежать от бабушки и найти настоящих родителей. Ее отец – олигарх. А мама – ослепительная кинозвезда. Она сама красота и, само собой разумеется, доброта.

– Твой папаня – графоман, а мамуля – ветреная женщина, на которой пробы негде ставить, – осаживала бабушка. – Любка бросила Петю, тебя сплавила мне и умотала в столицу якобы на заработки, – вспоминала бабушка. – Там она снюхалась с каким-то Геворгом. Этот брачный прощелыга взял на ее имя кредит и смылся с деньгами.

Бабушка часто повторяла, что надо трезво смотреть на жизнь, а не витать в облаках.

– А то станешь такой же, как твой пропащий отец, – предостерегала она. – Он все пытается высосать из пальца шедевр, прогреметь и разбогатеть.

Но Нина продолжала грезить, обманывая себя и других.

– Яблоко от яблони… – ворчливо вздыхала бабушка. Она строго настрого запретила читать и рассказывать небылицы. От этого волшебные миры Андерсена, Шарля Перро и братьев Гримм стали еще заманчивее и слаще. Нина погружалась и растворялась в них. Она играла в жизнь-мечту и принимала желаемое за действительное

Через некоторое время Шарля Перро и Гауфа заменили Даниэла Стил и Сидни Шелдон. Она подсела на любовные романы, как на таблетки или на сладости, жирности и солености.

Чтобы вышибить клин клином, Нина попробовала литературную жесть. Но мастера мистических ужасов и концептуальных постмодернистских непристойностей напоминали рыбий жир и навевали скуку, от которой фантазии дохли на лету. Уж читать, так читать. И вернувшись к любовной прозе, Нина пьянела, радостно обманывалась и витала в облаках.

Со стены в комнате бабушки сурово смотрел мужчина, жестом ладони отказываясь от протянутой рюмки. «Трезвость – норма жизни», – гласил плакат. «Норма», – тотчас вспомнился невкусный роман. Да. Жизнь – это ярмо. Нравиться, не нравиться – вкушай моя красавица.

А перед своим уходом бабушка ударилась в религию и вместо «нормы жизни» повесила образ Николая Чудотворца. Чудотворец хмурился и пронизывал вопросительным взглядом: «Что? Подвела реальность? Закошмарила? Жаждешь чуда?»

И вот настала ночь, когда бабушка попросила почитать ей сказку.

– Кровь все оставалось на ключике, потому что он был заколдован, и нельзя было совершенно вычистить его, – читала Нина вслух, невольно увлекаясь. – Когда кровь сходила с одной стороны, то появлялась на другой.

– Надо было Сифом, – перебила бабушка. – Удаляет въевшуюся кровь.

Ее взгляд остановился и затуманился. Она разглядела сквозь Нину волшебную страну, которая все отчетливей проступала из облаков. За посветлевшим окном грохотала, звенела и дребезжала контейнерная площадка для мусора. Двое мусорщиков грузили старые оконные рамы в бортовой МАЗ.

Нина с недоверчивым испугом всматривалась в заострившееся восковое лицо бабушки. Неужели ее больше нет?

– Хватит витать в облаках! – Нина тряхнула бабушку за плечо.

Бабушка промолчала. Точно замечталась.

На похороны нагрянула ветреная потрепанная столицей женщина. Пропащий графоман напился и расплакался. Ни олигарха, ни кинодивы. Трезвость.

Мысли роились, жалили и мешали заснуть. Нина приподнялась и включила настольную лампу на прикроватной тумбочке.

22

Выключив душ, Вера вышла из ванной.

– Вернись, лесной олень, по моему хотенью, умчи меня, олень, в свою страну оленью, – тихо запела Вера. Наклонив голову, она обернула полотенце вокруг волос и перекрутила оба конца между собой. Выпрямившись, она откинула скрутку к затылку. – Где сосны рвутся в небо, где быль живет и… – осеклась Вера.

«Небыль», – коряво проявилось на запотевшем зеркале.

Затылок обдало колючим холодом и запахло клубникой. Содрогнувшись, Вера быстро обернулась.

Бледная девушка в темном глухом платье с белым отложным воротником и длинными рукавами-фонариками ухмыльнулась:

– Умчи меня туда, лесной олень.

Выскочив в коридор, Вера бросилась к себе. «Только не оглядывайся!» – Подумала Вера и тотчас оглянулась. Из темной глубины коридора проявился силуэт оленя, закачал рогами и захихикал.

Захлопнув дверь, Вера заперлась, нырнула под одеяло и, натянув его до подбородка, прислушалась. Стало знобить. Какой уж тут сон.

Завтра же уволюсь. Хватит с меня игрушек из Содома и Гоморры. В дверь поскреблись и постучали.

– Кто? – Приподнявшись на кровати, спросила Нина.

Тишина.

Подойдя к двери, Нина прильнула к ней и, затаив дыхание, прислушалась. В коридоре тяжело вздохнули. «Не открывай!» – Подумала Нина и сразу отперла, высунулась.

Пустой темный коридор оглушил запахом клубники. У порога валялся черный тюбик интимного геля-смазки…

Окно взвыло автомобильной сигнализацией и перекатисто загрохотало. Мусорщики опорожняли контейнер.

23

Открыв глаза, Нина свесила ноги на пол, села на край кровати и зевнула. Она подняла с пола «На грани» и, положив книгу на тумбочку, бросила взгляд на часы на смартфоне. Пора к парафилам, в магазин игрушек для взрослых. Поморщилась Нина.

Мгла за окном уподобила Предельск лимбу, – заполненному посетителями «Либидо» пределу. Угнетало ощущение бесконечного повтора, замкнутого круга, ритуала.

Пасмурное окно испуганно задребезжало. Громко стрекоча, над домом низко пролетела скорая, переполошив черных птиц. Прилетит вдруг волшебник в желтом вертолете и умчит меня в свою страну оленью. Ох, уж эта Нина вздохнула.

Так что же: уволиться или еще помучиться?

С глухим стуком на столик упал силиконовый XXL. Нина тихо ответила на широкую зубастую улыбку Захарова в голове. И посветлевшее окно как будто бы тоже улыбнулось. От улыбки станет всем теплей? Нина зябко поежилась

24

За арочным окном МакДака дремала уставленная скамейками и лавками пустая площадь. За ней вдоль фасада пятиэтажного Белого дома вытянулся сквер. Из сквера, сжав в левой руке скомканную кепку, а правую руку заложив в карман брюк, шестиметровый бронзовый вождь на семиметровом гранитном постаменте решительно шел навстречу МакДаку.

Посмотрев на часы на смартфоне, Нина стала растерянно озираться. Зубастика нигде не было. Он подозрительно опаздывал. Опять посмотрев на часы, Нина недоуменно скривила губы и перевернула страницу.

25

Вера сидела за столиком в Маке, ожидая своего парня. Тот как обычно опаздывал. В сон, как к себе домой, вломились голоса. Опомнившись, Вера приподнялась и посмотрела на дверь:

– Ну и кто там?

Вера прислушалась к затаившейся тянущей за душу тишине.

Вера сорвалась с кровати и остановилась у окна, обхватив себя руками и зябко потирая плечи. По дорожке в сторону леса шли двое. Мельников что-то горячо говорил сутулому незнакомцу, который был похож на ряженую обезьяну. От слов Мельникова незнакомец кивал и тряс косматой головой, словно отгоняя назойливых кровососущих. Он наклонялся и раскачивал из стороны в сторону длинными волосатыми руками.

Остановившись, Мельников обернулся. Его настороженные глаза наткнулись на глаза Веры. Она шарахнулась от окна и, метнувшись в кровать, вся сжалась и задрожала. Сердце стало выпрыгивать из груди, застревать в горле, мешая забыться и все забыть, забыть…

Закрывая глаза, она видела косматого человека, который, разгребая волосатыми руками сумрак, приближался к лесу. А лес темной волной подкатывался к нему навстречу, жадно шелестя, хрумкая и урча.

26

– Мы тут упадем? – Сломался над Ниной голос. У столика стояли двое долговязых юнцов. Павел Трифонов в синих рваных джинсах, в красном полупальто с капюшоном и застежками на петли вопросительно улыбнулся Нине. У него было длинное простоватое лицо с жидкими бачками и пухлые губы.

Ершистый смуглый Андрей Федин в черной флисовой куртке без рукавов, темно-синем худи и темно-зеленых брюках чинос с мрачным видом держал поднос с гамбургерами, креветками и жареным картофелем в красных конвертиках.

Обежав взглядом переполненный зал, Нина пожала плечами:

– Падайте.

Парни разместились напротив и жадно зачавкали.

– А Чащин учудил, – сказал с набитым ртом Федин. – Он неделю не спал и даже картофель фри не ел.

– А чем же он занимался? – Спросил Трифонов и впился в гамбургер. – Праздновал хаос, разрушал ландшафт. Ну и себя заодно.

– Пабгер – это состояние души, – ухмыльнулся чавкающий Трифонов.

– Когда из Дубая вернулись родители, они не узнали Чащина. Так же как и он их. Гарри принял их за противников и хотел их обнулить. Но, увы, – под рукой не оказалось штурмовой винтовки. Зато под рукой отца оказался широкий ремень.

– Компьютерная зависимость – это не болезнь, – ломким голосом заметил Трифонов.

– А что же тогда? – Федин удивленно дернул проколотой бровью с выбритой полоской.

– Плохая привычка. Фаза индивидуального развития. – Трифонов принялся за куриные крылышки.

– Ничего себе привычка… Сдвиг по фазе у него. – Федин с усмешкой поправил очки в черной оправе, и на левом стекле осталось красное пятно от томатного кетчупа. Федин чертыхнулся и взял салфетку.

Нина перелистнула страницу.

27

Вера пылесосила гобелен «Сад земных наслаждений». Голова гудела, глаза слипались.

В бордовую комнату вошла Самойлина и подозрительно посмотрела на Веру:

– Ты чего такая заторможенная? Клюкнула что ли?

Покраснев, Вера выключила пылесос и натужно улыбнулась:

– Просто не выспалась.

– Что так?

– Да разве тут заснешь, – с вздохом пожаловалась Вера. Самойлина уперлась в нее выжидающим тяжелым взглядом. – Я слышала голоса.

– В голове?

– В коридоре, – вспыхнула Вера.

– И все? – Самойлина впилась колючими глазами в Веру.

– Видела Мельникова с волосатым человеком. Они шли…

– Тебе померещилось. – Нахмурившись, ледяным голосом оборвала Самойлина.

– Это было на самом деле, – вскинулась Вера. – Я еще в своем…

– Потом уберешься в синей комнате. – Дернув щекой, опять перебила Самойлина и с поджатыми губами быстро вышла из комнаты.

– Железная стерва, – тихо сказала Вера и вернулась к гобелену. Вторя пылесосу, опять загудела голова.

28

В синей комнате Вера протирала резной окованный бронзой сундук. Она ощутила на себе сверлящий взгляд и обернулась. У двери криво улыбался Мельников.

– Здравствуйте, – смутилась Вера. Мельников промолчал. – Что-то не так?

Мельников продолжал молча смотреть на нее и странно улыбаться.

Вера стала протирать бюст курчавого бородача. Взгляд Мельникова давил и сковывал. Она боялась оглянуться. На стене между мечами хмурилась горгулья: «Смотри, слушай, не говори, нет зла».

От неловкого движения с консоли упала и разбилась старинная ваза. Охнув, Вера испуганно обернулась.

В комнате никого не было. Так же как и в коридоре.

29

Уплетая на кухне омлет с ветчиной и сыром, Вера обмолвилась о встрече с Мельниковым.

– Чего это он? – Нахмурилась Романихина.

– Леший его знает, – Вера отпила из стакана компот из сухофруктов.

– Будь с ним начеку, – предупредила Романихина.

Вера шутливо откозыряла. Повариха фыркнула и покачала головой

– Оглохла что ли? – Войдя на кухню, обратилась Самойлина к Вере. – Павел Александрович звонил.

– Но ведь вы же сами предупреждали… – Вскочив из-за стола, залепетала Вера.

– Он ждет кофе.

Вера с тревогой переглянулась с поварихой.

– Когда это он кофе полюбил? – Недоуменно скривилась и проворчала Романихина.

Самойлина осадила ее одним взглядом. Кухарка покраснела и, опустив голову, засуетилась у плиты.

30

Мелко дрожа, Вера постучалась в дверь. Еще громче и быстрее забилось сердце. Посуда на подносе стала тихо позвякивать.

– Входи, – отозвался глуховатый голос из комнаты.

И Вера осторожно боком вошла.

Заложив руки за спину, Мельников смотрел в стрельчатое окно.

Вера переставила с подноса на стол кофейник, сахарницу, сливочник, канапе с ветчиной и сыром.

– А ну-ка глянь в окно, – кивком подозвал Мельников. Оторопевшая Вера сошла с лица. Обернувшись, Мельников хмуро усмехнулся. – Чего оцепенела? Я не кусаюсь. В отличие от некоторых… Гм… Во всяком случае, пока. – Мельников отвернулся. Он посторонился, пропуская Веру. Она заглянула за штору. – Ну и что там?

Вера пожала плечами, не понимая, к чему клонит Мельников:

– Темный лес. Пасмурное небо. Над лесом желтый вертолет. Садовник подметает дорожку.

Заметив Веру, Пронин в белых наушниках улыбнулся и помахал рукой.

– А этой ночью ты что видела? – Мельников в упор исподлобья посмотрел на Веру.

– Ничего, – покраснев и опустив глаза, прошептала Вера.

Подойдя к столу, Мельников плюхнулся в кресло и, взяв языческого божка, стал рассеянно разглядывать его:

– В Африке поклоняются кофейным зернам. А в Гане – смоковнице и стеблю маиса. – Мельников заглянул в угрюмые глаза божка на длинной резной ручке.

– Можно, идти? – Сцепив руки на животе, оборвала молчание и напомнила о себе Вера у окна.

Оторвавшись от деревянной фигурки, Мельников с недоумением уставился на Веру, словно пытался вспомнить, кто она такая и что она здесь забыла.

– А. Ну, да, да, – спохватился он.

Вера заторопилась прочь. Дверь распахнулась и ударила Веру.

В комнату ворвалась та самая старуха Шапокляк с зонтиком-тростью и серым ридикюлем. На растрепанной рыжей голове съехала набок черная фетровая шляпка с вуалью.

Женщина остановилась и вытаращилась на Мельникова. А он, застыв и вжавшись в кресло, – на нее. Его одеревеневшее лицо вытянулось, а глаза округлились, как у фигурки, которую он держал в руках.

– Сам на себя не похож… Ты кто такой?

– Да ты что, мать? – Испуганно улыбнулся Мельников. – Совсем что ли?

– Я тебе такая же мать, как ты мой сын, самозванец! – Шапокляк затрясло.

Вымученно улыбаясь, Мельников что-то забормотал.

– Что здесь происходит? – Перебила старуха. – Где мой сын?

В комнату вбежал охранник, а вслед за ним Самойлина.

– Вас здесь не должно находиться, – запутался в словах взволнованный Калугин и схватил шапокляк за руку.

Старуха вырвалась и, подскочив к Мельникову, стала потрясать зонтом-тростью:

– Где мой Павлик?

Помертвевший Мельников беззвучно зашевелил губами.

– Пойдемте же. Пойдем, – Калугин схватил старуху за левую руку.

– Вам надо успокоиться, – Самойлина вцепилась в правую руку Шапокляк. Она и охранник поволокли упиравшуюся старуху из комнаты.

– Павлик! Павлик! – Закричала Шапокляк. – Где ты, Павлуша?

Снизу донесся глухой вопль, который обернулся тоскливым воем и осекся. Все замерли

– Что это было? – Оторопела старуха. – Вы слышали? Вы же слышали, да? – Ее испуганный взгляд перебежал с лица на лицо и остановился на Вере.

– Ты что-нибудь слышала? – Мельников значительно посмотрел на Веру.

Она кивнула и, тотчас спохватившись, отрицательно покачала головой.

– Никто ничего не слышал, – взглянув на старуху, развел руками Мельников

– Самозванец, – скривилась старуха, и по морщинистым задрожавшим щекам потекли слезы.

Самойлина и Калугин вывели Шапокляк из комнаты

– Как же все достало. – С глухим стуком деревянный божок упал на стол. Облокотившись о край стола, Мельников схватился за голову.

Вера шмыгнула за дверь.

31

– Хватит глаза портить, – вырвал из книги насмешливый голос.

– Извини, что опоздал, – зубасто улыбнулся Захаров и протянул букет из трех алых роз.

Он был в черной куртке Харрингтон, черной футболке, черных джинсах и черных кожаных ботинках.

– Спасибо, конечно, – взяв букет, растерянно улыбнулась Нина.

– Но зачем? Чтобы руки занять?

– Да выкинь этот веник, – отмахнулся Захаров и сел напротив. Юнцы давно наелись, наговорились и ушли.

Нина положила букет на широкий подоконник глубокого окна. Может, возложить цветы бронзовому Ильичу?

– Детский сад какой-то, – с брезгливой усмешкой осмотрелся Захаров. – Одна тиктокнутая школота.