Исполняющая обязанности жены генерала дракона

– Как «так»? – спросила я робко, пытаясь понять его внутренний посыл.

Он указал рукой на меня, и его голос прозвучал как эхо боли, которая разрывала его сердце – безжалостная, непреодолимая.

– Вот так, – сказал он тихо, – как ты сейчас смотришь.

И в этих словах – вся его безысходность, вся его потерянная вера. Он казался тенью самого себя – сломленным, потерявшим свою мощь и достоинство. Величие, которым он когда-то обладал, исчезло, уступая место внутренней ране, которая не заживает с годами.

– Я не хотела… – начала я.

Но генерал перебил меня. Его голос стал тихим, но в нем звучала решимость, словно каждое слово было клятвой, произнесенной в бездну.

– Не нужно ничего говорить, – произнес он твердо. – Я знаю, что она думает. Я знаю, как она меня воспринимает.

Я смотрела на него, сердце разрывало сочувствие. Передо мной стоял человек, которого судьба сломала, а он все еще держится, не позволяя себе сдаться. В его глазах я увидела не только усталость, но и глубокую боль – ту, что не видна окружающим, ту, что скрыта за маской силы.

– Ваша жена… – робко начала я, – она просто…

Мне не хотелось выгораживать его супругу. Но я знала: лишать генерала надежды – значит, оставить его в бездне отчаяния. Иногда даже слабая искра надежды, призрак, которой мы боимся потерять, способен сотворить чудо. Хотя я прекрасно понимала, чем это может закончиться.

Но генерал снова качнул головой – словно отгонял свои мысли, словно боролся с внутренней бурей, раздирающей его душу.

– Она не понимает, – произнес он голосом, полным эхом боли. – Что я не выбрал этого. Я не хотел стать таким. Впрочем, ты, наверное, думаешь так же, как и она. А я не хочу быть ни для кого обузой.

Он резко повернулся, и в этот момент раздался стиснутый зубами стон – крик боли, который будто прорезал тишину, как кинжал, пронзающий сердце. Его тело задрожало, а лицо исказила мучительная агония.

Что случилось? Почему он остановился? Что за невидимая рана вдруг прорвала его изнутри? В этот момент я почувствовала, как вокруг нас словно сгустилась тишина, наполненная тяжелым дыханием судьбы.

Глава 15. Дракон

Я догадывался.

Догадка напоминала тень, которая подкрадывается в самый темный час.

Знаки – мельчайшие, почти незаметные – складывались воедино, и я понимал: моя драгоценная, моя любимая, моя Элеонора мне изменяет.

Я чувствовал это в каждом движении её тела, в каждом взгляде, в каждом слове, которое она произносила.

Как будто бы всё было продумано заранее, чтобы скрыть правду, чтобы спрятать боль, которую она мне причиняет.

Почему? Почему она не могла сказать мне правду? Почему я должен был догадываться, чувствовать, угадывать? Неужели я настолько чужой, чтобы она могла так легко забыть о том, что когда-то нас связывало?

Но одновременно с этим ощущением предательства я понимал.

Понимал, что осуждать её я не могу.

Я не в силах был винить её, ведь я – искалеченный, разбитый, с ранами не только на теле, но и на душе. Моя магия – дикая, неконтролируемая – чуть было не уничтожила всё, что было дорого мне, и в глубине я знал: она, наверное, видела во мне опасность.

И я не могу ей упрекнуть за то, что она искала утешения, – пусть даже у другого. В конце концов, кто я такой, чтобы судить её за то, что она ищет свет, когда мне самому давно нечего держать в руке, кроме пепла?

Но при этом мне было обидно.

Обидно до глубины души. Обидно за то, что я – не тот могучий дракон, которым был когда-то, что магия и раны сделали меня чужим даже для себя. И теперь, когда я думаю о ней, о её тайных взглядах и тихих словах, я чувствую, как внутри всё сжалось, как будто бы я – пленник собственных чувств, заперт в камере из боли и разочарования.

Но я не могу остановить поток мыслей, не могу отрицать то, что чувствую.

Я знаю: она – часть меня, хоть и изменяет, хоть и скрывает это под маской заботы и любви.

Мне все еще казалось, что она вот-вот повернётся ко мне, и я смогу сказать ей – не словами, а тишиной, что я всё ещё жду её. Что она нужна мне. Сейчас! Как никогда раньше! Что ради нее я выкарабкивался из темноты. Что ради нее я выбрал жизнь…

– Я не имею права осуждать тебя, – мысленно прошептал я. – Ты тоже страдаешь, тоже ищешь спасения. И, может быть, в глубине души ты всё ещё любишь меня.

Я не знаю, правда ли это. Не знаю, есть ли у меня ещё силы поверить в то, что даже в этом разрушенном мире, в сердце которого – предательство и боль, всё ещё есть что-то ценное.

Может быть, я всё ещё способен простить? Простить ее холод. Простить ее слабость.

А должен ли я прощать?

Острая боль от резкого движения пронзила меня, но что значит эта боль по сравнению с тем, какая боль терзает мою душу?

Глава 16. Чужая боль

Подняв на меня взгляд, обжигающий ненавистью и яростью, генерал сделал невероятное усилие, чтобы переставить ногу. Каждое движение казалось ему непосильным, словно внутренний пожар охватил его изнутри, а воля сопротивлялась боли.

– Давайте я помогу вам! – поспешно бросилась я к нему, чувствуя, как сердце сжимается от беспомощности. Но в этот момент вдруг прозвучал резкий рык – и я остановилась, словно удар молнии прошел по воздуху:

– Не трогай меня! – прорвалось из его горла с такой яростью, что даже воздух вокруг словно сжался.

Я не знала, чем еще могла помочь. Перед глазами у меня мелькнули картины – его лицо, искаженное страданиями, тело, борющееся с болью, словно какой-то ужасный демон. Я видела, как ему невероятными усилиями удается просто стоять на ноге, которая, похоже, вот-вот предаст его.

– Не вздумай ко мне подходить! – сквозь зубы процедил генерал, словно его слова – последний щит, который держит его в этой борьбе.

Растерянная, я смотрела, как трость выпала из его руки и легла на роскошный ковер с узором, похожим на древние руны, – словно сама судьба решила оставить свой знак. Генерал, опершись рукой на стену, медленно, с трудом опустился на край кресла. Его лицо – смесь боли, гнева и усталости, словно он на грани полного разрушения.

Я поспешила к трости, подняла ее и протянула ему.

– Может, не надо так резко вставать? – мягко спросила я, стараясь говорить спокойно, хоть внутри меня чувствовалось, будто я балансирую на тонкой грани. – Если вам больно, можете опереться на меня.

Он взглянул на меня с недоверчивым выражением, словно я сказала что-то совершенно абсурдное.

– На тебя? – произнес он с легкой усмешкой, которая быстро исчезла, уступая место новым волнам боли.

– Да, на меня, – повторила я, внутренне напрягаясь, будто собиралась взять на себя весь этот груз. – Я могу помочь.

Генерал, словно услышав что-то невероятное, усмехнулся сквозь зубы:

– У тебя позвоночник на пол ссыплется, – произнес он, и в его голосе звучала ирония и усталость.

Я почувствовала, как внутри зашевелилось что-то – смесь обиды и решимости.

– Еще чего! – заявила я, подставляя плечо, – я бабушек на себе носила! Средней крупности…

Он посмотрел на меня с недоверием, его глаза были полны боли и ярости, словно он боролся с внутренним штормом.

– Я вешу, как три такие бабушки, – добавил он с легкой улыбкой, – а то и четыре. Так что не ерунди.

– А давайте проверим? – предложила я, делая шаг вперед и снова подставляя плечо.

Он сжался, словно ощутив, что я действительно могу стать его опорой, и резко бросил:

– Еще чего! – и, с трудом собрав силы, встал с кресла, стоящего в коридоре, сделал усилие и повернулся обратно в свою комнату.

Я последовала за ним.

Наконец, он сел, поставив трость на место, словно закончив еще одно сражение.

– Я понимаю, что помощь для вас – это слабость. Но вы не слабый, – тихо сказала я, стараясь донести до него свою искреннюю мысль. – Сила – не в том, чтобы не просить о помощи, а в том, чтобы уметь ее принимать, когда она действительно нужна.

Генерал посмотрел на меня долгим взглядом, в котором читалась вся гамма чувств – от гнева до отчаяния.

– И сколько же вам заплатили за то, чтобы я побыл вашей обузой? – прошептал он, и в его голосе прозвучала горечь, словно он уже давно смирился с этой мыслью.

Пока я думала, что ответить, на стене за его спиной прямо по обоям поползли предупреждающие языки пламени. Позади меня что-то с грохотом упало на пол.

Но как только я протянула руку, чтобы помочь, стены комнаты вдруг затрещали. Люстра на потолке зазвенела, а я резко сделала шаг назад. Но что-то говорило, что уже поздно.

Глава 17. Потерявшие все

Генерал глубоко вздохнул, крепко зажмурился и сжал кулаки.

– Перестань! – прорычал он, а я видела, как лицо стало напряженным.

Сейчас я стояла, застыв в одной позе, словно мир вокруг меня вот-вот рухнет, если я сделаю хоть одно неверное движение.

Словно в замедленной съемке, я увидела, как пламя вдруг исчезает, растворяясь в воздухе, оставляя лишь легкое ощущение недосказанности.

“Ни фейхосебе!” – мелькнуло у меня в голове. Между прочим, за такое, по правилам, сиделкам полагается очень солидная доплата и больничные!

Я сделала шаг вперед, стараясь держать спокойствие, и тихо произнесла:

– Ваша супруга пока еще ничего мне не заплатила, – хотя внутри меня все сжалось от страха и неизвестности. – Я просто хочу помочь вам.

Генерал повернул голову, взглянув на меня с недоверием, и в его глазах я заметила внутреннюю борьбу – между гордостью и нуждой в помощи, которая, кажется, с каждым мгновением разгоралась с новой силой.

– Ты не понимаешь, – произнес он тихо, словно шепотом, в котором таилась решимость. – Я не могу позволить себе быть обузой. Не могу позволить видеть меня таким. Я люблю свою жену, но вижу, как изменилось ее отношение. Я чувствую это… Я вижу, как она отворачивается от меня, как ее взгляд смотрит вроде бы на меня, но как бы сквозь. И я знаю, какую опасность я для нее представляю! Как ее пугает моя внешность!

“О! Пугает – это мягко сказано!”, – подумала я. Но в целом я понимала, что генерал чувствует в верном направлении. И он куда более проницательный, чем я предполагала.

– Но вы не обуза, – возразила я, стараясь донести до него свою мысль. – Вы человек, который страдает, и это нормально – нуждаться в помощи.

Я присела возле его ноги, осторожно, чтобы не вызвать еще больше боли.

– Болит? – спросила я, перед тем как прикасаться к ней.

Генерал, с саркастической усмешкой, ответил:

– Догадайся сама.

– Болит, когда вы встаете? Когда опираетесь на нее? – продолжила я. – А когда просто сидите – не болит? Когда к ней прикасаются – болит?

Генерал отвернулся, словно боясь столкнуться с моими словами.

– Отстань, – тихо сказал он.

Я улыбнулась сквозь внутренний трепет. Ну, хотя бы я почти подобралась к ноге.

– В следующий раз говорите: “Отстань, Элана”. Тогда мне будет намного приятней, – мило улыбнулась я.

Генерал поднял брови, чуть удивленный, и спросил:

– Намного приятней что?

– Отстать, – повторила я, спокойно вставая и делая шаг вперед. – Не мешать вам и дальше погружаться в вашу бездну отчаяния, из которой вы никак не хотите выбираться.

Генерал посмотрел на меня с недоумением, и в его глазах мелькнула искра интереса – несмотря на всю его горечь и усталость.

– Ты действительно не понимаешь, что я не могу позволить себе быть таким, – произнес он, голос его звучал как тихий шепот, наполненный усталостью и горечью. – Я был сильным, я был героем, я был драконом. Да я крепости мог по кирпичам разбирать… А теперь…

– Теперь вы просто человек, – перебила я мягко, – и это нормально. Каждый из нас проходит через трудности, и важно уметь признавать слабости.

Он вздохнул, и я заметила, как его плечи немного расслабились.

– Ты не знаешь, что такое быть на моем месте, – произнес генерал, и в его голосе зазвучала горечь. – Ты не знаешь, что значит потерять все.

– О, поверьте! В деле «потерять все» я – непревзойденный мастер! – вдруг в памяти всплыло, как однажды я оказалась в этом мире, где каждое утро – битва за выживание.

Говорят, выносить мусор на ночь – плохая примета. Так говорили мне бабушки, требуя, чтобы заветный пакетик непременно благоухал в прихожей до утра. Видимо, они что-то знали про открытые люки, которые сложно заметить в темноте. Я была уверена, что после тихого писка и падения я очнусь в травматологии, а врачи будут между собой шептаться: «Какашечка». Но я пришла в себя с отбитым копчиком посреди незнакомой улицы, одна, без друзей, без родных, без квартиры – зато в теплой куртке и с ключами в кармане. Ключами от квартиры, которая осталась где-то в другом мире.

– А что ты потеряла? – спросил генерал.

Так, интерес уже хорошо. Потихоньку налаживаем диалог.

Я вздохнула и ответила:

– Дом, близких, родных, друзей и немного нервных клеточек. Однажды мне пришлось начать жизнь с чистого листа, – я улыбнулась.

Старушки любили мою болтовню. А самые словоохотливые делились со мной семейными секретами, от которых у маньяков волосы дыбом вставали, а список фобий расширялся.

– Могу я осмотреть вашу ногу? – спросила я. – Или мы еще не перешли на нужный уровень доверия?

Генерал покачал головой, словно отгоняя навязчивую мысль.

– Какое тебе дело до моей ноги? – буркнул он. – Неужели ты не думаешь, что я не догадываюсь? Что я не знаю, за что тебе платит моя жена?

Глава 18. Тяжелый характер

– Моя жена платит тебе не за то, чтобы на ее месте была ты. Чтобы ты сидела здесь со мной вместо нее. Избавила ее от необходимости проводить здесь со мной дни напролет, – произнес генерал. В его словах чувствовалась горечь. – Так что весь дом – в твоем распоряжении. Делай что хочешь, получай деньги. А меня – не трогай. Договорились? Так вот, мне нужна она, а не ты.

Все сиделки сталкиваются с одной морально-этической проблемой. Нельзя вот так вот спокойно взять и, сидя возле больной бабушки, ткнуть пальцем в портреты своих работодателей и рассказать всю правду об истинном отношении к ней ее любящей семьи: «Вася сегодня предлагал придушить тебя подушкой!», «Лена называла тебя «старой клюшкой» и рылась по шкатулкам в поисках фамильных драгоценностей!». Но иногда так и хочется сказать правду!

– Скажите, почему вы не хотите, чтобы, пока ее не было, я посидела с вами? – мягко и ласково спросила я. – Зачем вы так настроены против меня? Я ведь не враг. Я здесь, чтобы помочь, а не навредить.

Я посмотрела ему прямо в глаза и почувствовала, как внутри нарастает противоречие: с одной стороны – его гордость и желание сохранить лицо, с другой – очевидная нужда в помощи, которую он отказывается признавать.

Может быть, другая бы и согласилась на такое заманчивое предложение. Жить в роскошном, пусть и старом доме, валять дурака и греть душу тем, что ее кубышка пополняется ежемесячно на приятную сумму.

Но не я.

Генерал продолжал молчать, его глаза были полны неприязни и усталости, словно он носил внутри себя тяжелый груз, который никак не хотел отпускать. Его плечи опустились чуть ниже, и в тоне его вдруг прозвучала усталость, как у человека, который давно устал бороться с самим собой.

– Вот что, – наконец произнес он тихо, – я не собираюсь тебе ничего объяснять. Ты – тут за деньги. Тебе платят за вот это вот показное добродушие и милосердие. Твоя улыбка, твои слова – это театр заботы был оплачен.

Я сделала шаг вперед, чуть наклонившись, чтобы он мог меня лучше услышать.

– Да, это так. Мне платят за то, чтобы я находилась здесь. Но у меня и правда есть выбор. Я могу просто разгуливать по поместью и валять дурака. Или проводить время с вами. Но я почему-то выбрала именно второй вариант.

Я улыбнулась. Мне казалось, что я сейчас «упукнусь» сдвигать огромную стену, которую генерал выстроил вокруг себя.

Он несколько секунд смотрел на меня, словно пытаясь понять, есть ли во мне хоть капля искренности. В его взгляде зажглась искра – не яркая, но достаточно заметная, чтобы понять: он всё еще не полностью закрыл сердце. И шанс сдвинуть эту стену есть.

– Почему никто из вас не хочет понять, что я устал от всего этого, – наконец признался он, словно немного снимая с себя тяжелую маску.

Я внимательно слушала, и внутри меня зазвучал тихий голос: «Вот она – правда».

– Я понимаю, – сказала я, – что вы устали. И я готова подождать. Время – лучший лекарь. Может, со временем вы станете видеть меня не только как «сиделку за деньги», а как человека, который действительно хочет помочь вам выйти из этой ситуации.

– Хватит! Надоело! Ты испытываешь мое терпение! – резко произнес генерал. – Говори, во сколько моя жена оценила то, что ты каждый день будешь видеть мое изуродованное лицо, чтобы я заплатил тебе в два раза больше, чтобы не видеть тебя здесь?

Глава 19. Милосердие и деньги

Я посмотрела на его шрам, пересекающий лицо.

– Я не вижу тут уродства, – произнесла я мягко, словно пытаясь развеять тень оскорбления, которая могла бы скользнуть по моим словам. – Я не вижу в вашем лице ничего такого, что могло бы заставить меня отвести взгляд. Я вижу красивое лицо мужчины…

Мои глаза не отводили взгляда, и я чувствовала, как внутри что-то меняется, словно сама говорила это не только ему, но и себе.

– В этом лице есть что-то сильное, – продолжила я, чувствуя, как слова растекаются внутри меня, – очень мужское…

В этот момент я смотрела пристально в его серые глаза – и вдруг внутри вспыхнула какая-то странная женская слабость, словно осознание, которое приходит не сразу, а медленно, как рассвет, расплывающийся по горизонту.

Так и по мне растекалось это чувство женственности. Рядом с таким сильным мужчиной так и хочется быть женственной, плавной и нежной.

Я поняла, что шрам – не порок, не уродство. Он – скорее, часть его истории, её отпечаток, который ничуть не портит, а, напротив, делает его сильнее. Знак того, что однажды этот мужчина уже бросил вызов судьбе. И готов его повторить.

Более того, он придает ему какой-то оттенок мужественности, глубины, загадки. Я не могла это передать словами, но внутренние чувства были довольно интересными: шрам, полученный в битве, шептал мне о том, что это – не комнатный аристократ, вызывающий скорую при виде занозы в пальце. Передо мной тот, кто прошел через огонь и воду, переживший что-то настоящее и опасное.

– Меня не интересует то, что ты скажешь, – произнес генерал, отворачивая лицо. Но один его мимолетный взгляд все-таки дал мне подсказку. Нет, его интересует. Еще как интересует!

– Я вижу красивого мужчину, который, – прошептала я. – Который однажды бросил вызов судьбе и опасности. И готов повторить этот подвиг в любой момент. Рядом с таким мужчиной хочется быть женственной и нежной… Мужчина, который может защитить…

– Прекратите! – произнес генерал, резко оборвав меня. – Я прекрасно знаю, что это ложь!

– Я не вижу в вашем лице ничего такого, что способно оттолкнуть женщину! – произнесла я. – Ничего!

– Не видите, значит? – спросил генерал, усмехаясь. – Ну что ж! Браво! Из всех, кто здесь был, вы единственная пока что заслужили мое признание как актриса! Надо отдать вам должное. Сыграли вы великолепно. Я почти поверил.

– Вы сейчас меня серьезно обидели, – тихо сказала я, стараясь не показать, как меня задели его слова. – Хотя, может быть, я просто умею видеть в людях то, что они сами не хотят признавать.

Я почувствовала, как напряжение в воздухе нарастает, словно над нами висит невидимый вызов. Он отвернулся, но я не могла позволить ему уйти от разговора так просто.

Я замерла на мгновение, чувствуя, что слова, которые я собираюсь сказать, могут изменить или разрушить всё, что было между нами. Взгляд его серых глаз, скрывающих много тайных граней, наполнил меня пониманием: он уверен, что я не осмелюсь сделать шаг. Что моя слабость – лишь маска, и я не способна на то, чтобы поставить всё на карту.

Но я знала, что именно сейчас – момент, когда нужно сделать что-то большее, чем просто говорить.

И даже знала, что именно я должна сделать.

"Ты что? С ума сошла?! Так нельзя!" – забилось что-то внутри, когда я посмотрела на его губы.

Глава 20. Так нельзя!

Выбор был непрост.

Как доказать мужчине, что он привлекателен? Можно хоть цирк устроить, хоть жонглировать фразами вокруг него, крутить мяч аргументов в воздухе, танцевать вокруг него лезгинку – но всё это было бы лишь пустой тратой времени, не дающей настоящего результата.

Внутри меня всё кипело. Мысли в голове кричали наперебой: «Ты – сумасшедшая!» – потому что он был женат, потому что его взгляд – холоден и отстранен. Логика шептала: «Ты – безумна, и ты это знаешь». Но сердце – другое. Оно говорило: «Это последний шанс. Сомневаюсь, что до такого додумались мои предшественники!»

Я вспомнила сестер милосердия, тех женщин, что заигрывали с ранеными солдатами не ради собственной выгоды, а чтобы дать им надежду. Вернуть им веру в то, что война, даже оставив раны и шрамы, не способна уничтожить желание жить, любить, быть любимым.

Медленно, словно не желая спешить, я сделала шаг вперед, чуть наклонившись, чтобы почувствовать его дыхание. Его запах – смесь пыли, холодных металлов и чего-то неуловимого, хищного, цепляющего за душу. Я не сводила взгляда с его губ, и внутри меня разгорелась решимость.

– Вы знаете, – тихо произнесла я, – я удивлена, что вы – тот, кто нуждается в подтверждении. Но, может быть, сейчас я дам вам его.

Генерал отвернулся, будто пытаясь уйти, словно закрыться от этого момента, от меня, от правды, в которую не желал верить. Но я не позволила. Легко, почти игриво, я провела пальцем по его шраму, что пересек лицо, – как бы отмечая его историю. Затем остановилась у его губ и, взглянув прямо в глаза, произнесла:

– Вы были и остаетесь красивым мужчиной. И я хочу, чтобы вы сами почувствовали это.

Мой голос стал чуть мягче, чуть соблазнительнее, словно подчеркивая: это не просто слова – это вызов.

– Позвольте мне доказать вам, что даже с этим шрамом вы – привлекательнее, чем вы думаете, – прошептала я, едва заметно улыбаясь улыбкой, которая могла означать всё и ничего.

Я медленно подалась вперед и, не давая ему времени отказаться, легонько, словно случайно, коснулась его губ своими.

И в самый последний миг, когда мои губы запечатлели осторожный поцелуй, я почувствовала, как сердце моё бьется сильнее. Потому что я знала – это не просто поцелуй. Это его шанс вспомнить, кем он был и кем может стать снова. А я – его провокация, его искра.

Поцелуй был коротким, даже можно сказать, невинным, – но его сила скрывалась в другом. В том, что я показала генералу: даже с раной и шрамом он остается мужчиной, способным притягивать к себе женщин, желанным и сильным.

– Разве это – не доказательство? – прошептала я шепотом, глядя ему в глаза, ожидая его реакции.

В моем взгляде крылись вызов и одновременно надежда.

Тишина, которая последовала, была какой-то тяжелой, насыщенной ожиданием.

И я отстранилась, оставив его с этим легким поцелуем на губах, на растерзание собственным сомнениям.

Глава 21. Никто не узнает!

И вдруг генерал медленно повернулся ко мне. Взгляд его стал чуть мягче, чуть внимательнее – словно пробуждая внутри себя что-то, что он давно прятал под маской равнодушия.

– И сколько же моя супруга заплатила за этот поцелуй, который должен вернуть мне чувство привлекательности? – спросил он с насмешкой.

Я улыбнулась, чувствуя, как внутри загорается искра надежды. И в этот момент поняла – его выбор сейчас зависит только от него самого. А я сделала то, что могла. Остальное – в его руках.

– Нисколько. Она об этом даже не догадывается, – заметила я. – И сомневаюсь, что будет в восторге от того, что я целую чужих мужей.

Генерал усмехнулся.

– И как часто вы целуете чужих мужей? – спросил он. И я услышала в его голосе что-то похожее на нотку ревности.

– Ну, обычно у меня бабушки, – заметила я. – Я – сиделка-бабушатница…

В этот момент генерал, услышав новое слово, вдруг рассмеялся. Но тут же опомнился. В его глазах наконец-то появилась искорка жизни.

"Да, молодец! Давай, выныривай из своего омута отчаяния!", – мысленно подбадривала я, в надежде, что жена генерала об этом никогда не узнает. Я хорошо изучила договор. В договоре таких вещей не было. У Элеоноры и в мыслях не было, что я решу проявлять знаки внимания к ее искалеченному мужу.

И вдруг генерал медленно повернулся ко мне. Я заметила его привычку отворачиваться от собеседника, чтобы не показывать шрам.

Взгляд его стал чуть мягче, чуть внимательнее – словно пробуждая внутри себя что-то, что он давно прятал под маской равнодушия.