Отравленные узы

– Мы, конечно, можем обсудить и Вашу тётю, но, на мой взгляд, Ваше состояние больше располагает к другой теме, – заговорил Р., увидев, что я вернулась. – Ваша мать так боялась за Вас, что решила с детства приучать к боли.

– Это не так работает, – я хмуро покачала головой. Сил злиться не было – лишь усталость и желание выпить побольше воды, самой обычной, прошедшей фильтрацию и лишённой всевозможных добавок. Наверное, века назад её назвали бы колодезной или речной.

– Она думала иначе, – пожал плечами Р. – Страшно обладать чем-то, что у тебя могут отобрать. Или что может сломать личность.

Теперь-то понятно, почему она погрязла в вещах. Блестящий хлам, купленный за свой счёт, никуда не исчезнет. Его не отберут злые люди, чего нельзя сказать о простой человеческой радости, любви и взаимоотношений. Один неверный поступок другого – и ты лишаешься всего, собственный источник иссушается за минуты и Дурга превращается в жуткую и яростную Кали, Инанна – в дитя Эрешкигаль, а возлюбленная и любящая – в безликую вдову. Не проще ли сделать своеобразное душевное обрезание ещё в детстве, а потом всю жизнь компенсировать тем, что ты никогда не потеряешь?

– Что мне делать, чтобы вернуть их? – я с надеждой взглянула на Р. Уж кто-кто, а он наверняка знает ответ. – В смысле, свои части, отрезанные и утраченные.

– Будем работать с образами и заземляться. Это если в целом, – подытожил он. – Также я хотел бы предложить Вам создать жизненный сценарий. От эпизода к эпизоду, начиная с двух-трёх лет.

– Ну и задачка! – присвистнула я. – Я ведь мало что помню, только самое яркое и больное.

– Будем вспоминать вместе, – спокойно продолжил Р. – Если хотите, конечно.

– Да, попробую. Но, понимаете, – у меня не было желания произносить это вслух, но терапия всегда требует открытости и продуктивности, – я боюсь отлететь слишком сильно. Вы, помнится, сами говорили, что плотная и глубокая работа с образами может привести к привычке диссоциироваться…

– Я отправлю Вам на почту комплекс упражнений от диссоциации, – сказал Р. – Если будете выполнять каждый день, то начнёте чувствовать тело лучше. И это, кстати, очень поможет нашей с Вами работе.

С упражнениями и телесностью в целом у меня было туго. Делать нечего – пришлось соглашаться и честно пообещать, что я непременно открою файл, изучу и составлю план тренировок на неделю вперёд. Хотя сопротивление пошло почти мгновенно: тело заныло, а чудовища внутри закопошились и протестующе зашипели, мол, а когда заниматься, если и так нет ни сил, ни времени, и вообще, что, если Р. лишь пудрит мозги своими комплексами и советами вместо того, чтобы помогать.

«Вы будете слушать меня, – пришлось мысленно ответить им. – Если мы хотим жить в гармонии, то выбора нет».

Впрочем, я бы в любом случае не оставила его этим тварям, порождённым матерью и моим больным сознанием. Плодотворная работа, чтоб её.

2.

Зачем что-то откладывать, особенно если это совпадает с текущими планами? Р. посоветовал заземляться – и я отправилась в городской парк, в котором смешались оба лица Януса и несколько эпох, оставивших культурные отпечатки. Дореволюционная каменная усадьба угрожающе выглядывала с пригорка на раскидистые клумбы и деревья. Она наверняка чувствовала себя их хозяйкой, эдакой старой грозной экономкой, которую не сломали ни красные, ни белые, ни цветные, ни чёрные, ни грозные воины всех мастей. Да, рушили окна, громили белоснежные колоны, но позже всё отреставрировали и придали современного лоска.

Меж рядами выстриженных до миллиметра кустов высились самые разные деревья – и толстые дубы, и пихты, и сосны, и сакуры, и магнолии, выторгованные местными властями у иностранных дипломатов. Ароматы свежести, зелени и хвои кружили голову, позволяя унестись из шумного города в забытый людьми перелесок или ряды холмов. Незатейливо и приятно, не хватает только ручья и его тихого журчания.

Стоило мне завернуть к усадьбе, как впереди показалась человек, окутанный клочьями серого тумана. Они скатывались с багряной туники и окаймляли широкую лубочную маску мужчины с длинной бородой, украшенной виноградными листьями. Маска широко улыбалась. Чутьё подсказывало: в глаза лучше не всматриваться, особенно когда он приблизится.

Чем ближе, тем сильнее пахло вином и гарью. Я помнила это сочетание с детства – мать часто сжигала еду на плите, если наливала бокал-другой. Тогда мне не удавалось видеть богов, героев и разных духов, что никак не могли окончательно покинуть этот мир. Возможно, Дионис в то время стоял за её спиной и подначивал, а, возможно, пытался сказать: «Во всём нужно знать меру». Вряд ли второе, конечно.

Вторая маска попалась мне через десяток метров. Первое, что приковало взгляд, – глаза. Да, в первую я не всматривалась, но в эту… Просто не могла. Ужасающая, полная ненависти, она пучила глаза так, словно пыталась сжечь. Это неудивительно – маску украшали змеи. Белёсые и гладкие, они свисали с плеч и, кажется, не собирались ни шипеть, ни пугать.

Я опустила взгляд и чуть не хлопнула себя по лбу. Идиотка! Тело-то скрыто в молочном мареве, запрятано от чужих глаз, потому что она боится. Несмотря на проклятье, устрашающий вид и змеек. Она – не кошмар героев, а всё та же несчастная жертва.

«Всё та же несчастная Ната, которая пытаться казаться стальным человеком, – усмехнулись мои чудовища. – Между тобой и матерью гораздо больше общего, чем тебе хотелось бы».

С этим сложно не согласиться. Холодная тяжесть сдавила грудь, когда мы поравнялись. Маска качнула головой и прошла мимо, а я принялась ощупывать себя и с удивлением обнаружила Горгонейон, свисающий со шнурка. Стало быть, я принята в семью? Или в культ? Или в секту? Странные ощущения. Надеюсь, это дар, а не проклятье.

«Не тебе ли знать, что одно может оборачиваться другим – и наоборот?» – с ехидцей отозвались чудовища.

Я покачала головой и завернула к дороге. Вот тебе и городской парк! А я ведь даже до усадьбы не дошла, не взглянула, отремонтировали ли местных химер. Ну и ладно, увиденного хватит ещё на неделю впечатлений, если не больше. Всё во мне запротестовало, не желая сталкиваться ни с прошлым, ни с ирреальным. Пусть себе гуляют, раз хотят! Лишь бы не трогали, ведь всего должно быть в меру.

«Заземление! Думай о заземлении, чувствуй ногами асфальт, слушай запахи и шум машин», – я твердила это, как старую молитву. Мне ли не знать, что случается, когда разрыв между духовным и материальным становится слишком широким, когда человек выстраивает вокруг хтоничного галлюцинации и тонет в выдуманном мире, отказываясь признавать иное?

О, я ведь знала, почему она сошла с ума! Почему сорвалась и убила отца, а затем и других мужчин. Не за эти ли Медуза дала мне Горгонейон? Чтобы напомнить: любая жертва может превратиться в неразумную тварь, не просто выковать оружие, а размахивать им во все стороны, ища виноватых, поражая громом и молнией прохожих.

«Ты знаешь ответ, Ната. Скажи его, признайся себе!» – в экстазе вопили чудовища.

А я, ничего не слыша и не ощущая, кроме касаний безумия и безграничной боли, уже писала сообщение товарищу Генрихову. Нет, я не собиралась признаваться ему, что вижу духов, слышу голоса, а иногда мой мир и вовсе раздваивается. Нет, дело не в этом, а в титаническом фундаменте из боли, вины и чужих костей, в поступках, что были забыты и изгнаны из памяти. А меж тем именно они стали толчком и довели её.

И – боги – она всё-таки меня любила. Настолько, насколько могла. Иначе бы просто не решилась перейти эту грань и нанести двадцать два ножевых.

3.

Чудовища взвыли, пережив миг безграничного счастья, а после уползли на глубины души и заснули, дав мне передышку. Это было очень кстати, ведь впереди – разговор с товарищем Генриховым и распри с тёткой, чтоб над ней Локи весело пошутил.

«Добрый день, я по рекомендации Р., – я призадумалась. А что дальше-то? Если не считать тварей, голосов и всего того, что прячется за туманом и подземной рекой, то в целом мир вокруг не такой уж неадекватный. – Меня преследует постоянная тревога, даже когда всё объективно в порядке. Мне панически страшно просыпаться, открывать соцсети, взаимодействовать с кем-либо».

«Здравствуйте, Ната, – товарищ Генрихов ответил почти сразу. – Что у Вас со сном и питанием?»

А действительно – что? Я старалась не есть без необходимости, зато любила кофе ещё с детства. От него выворачивало желудок, а сердце стучало так, будто вот-вот разорвёт рёбра и выпрыгнет, и эта боль была такой сладостной и желаемой, что я подсела на неё и улыбалась, чувствуя своеобразную агонию.

Товарищу Генрихову я описала вкратце – и отношение к еде, и страсть к кофе, и последствия.

«Самоповреждения?» – уточнил он.

«Лет пять назад были, сейчас – нет».

И такое случалось, как и со всеми подростками. Кризисы, срывы, ненависть к себе и во всём – да с кем не бывало? Все мы боялись родителей, закрывались в себе, искали утешения в соцсетях, аниме, фильмах и играх, а порой сбегали из дома и возвращались в истерике и лишь из страха перед полицией или волнами гнева. Вряд ли для товарища Генрихова это было чем-то необычным.

«Я понял Вас, Ната. Попейте Гидазепам, три таблетки в день, неделю. Рецепт пришлю вместе с номером карты. Позже обязательно напишите, как Ваше сочувствие», – подвёл итог он.

«Он хочет усыпить нас!» – взбеленились чудовища.

Вообще неплохая идея. Только теперь я ощущала, как сильно мир сдавливает мне плечи, как голоса выпивает все соки, а призраки требуют всё больше и больше сил для общения или любого другого взаимодействия. Так хотелось зарыться под тяжёлое одеяло, поставить телефон в режим полёта, отключить интернет и лежать, уставившись в стену. Пусть мимо летят месяцы, годы, века, главное – покой и ноль мыслей, абсолютная тишина. Такая, какая бывает под наркозом. О, до чего же сладостное ощущение!

Мне снились коты и уютный большой дом с мягким диваном. Мы играли у электрического камина и с наслаждением вкушали каждый момент жизни. А потом всё прервалось. Мир рухнул вниз – и я очнулась в больничной палате, осознав, что всё это время пребывала в забытье.

Когда я поняла, что не смогу вернуться обратно, то чуть не закричала от ужаса. Назад! Назад! Туда, где ты не ощущаешь собственное тело, где не осознаёшь себя, в мир иллюзий и вечной стагнации, подальше от разбирательств с полицией, от судов, шестичасовых допросов и чувства, что убила ты, а не она. Что это всё – твоя вина, и если бы ты вела себя иначе, училась на пятёрки, во всём соглашалась с матерью, не отрывала глаз от пола и ходила сгорбленной, то, может, никто бы не пострадал.

Может, все эти люди остались бы живы.

О наркозе я мечтала долго. До сих пор вспоминаю с теплотой, несмотря на всё, что было до и после. Да, пробудились чудовища, да, меня закружило в веренице своих и чужих показаний, полицейских участков, страшных фотографий с оторванными конечностями и внутренним криком: «Это всё ты! Ты-ы! Ты заставила её пойти на крайние меры!»

Я устало выдохнула и поплелась заваривать очередную порцию кофе. После очередной волны отвращения должно стать легче. И бодрость появится, какая-никакая. Р. чертовски прав: связь с моим телом не просто разорвана – её уничтожили, пропитав ядом ненависти и презрения. Они оба хорошо постарались, хотя он… почти не участвовал, а так, подливал масла в огонь, обвиняя меня в излишне открытой одежде или слишком вызывающем поведении.

Это сейчас, во взрослом возрасте понимаешь, что первоклашка ну никак не может быть вызывающей и нет ничего более естественного для ребёнка, чем бег и смех, а тогда всё внутри меня казалось искажённым, грязным и неприличным. Я копала слишком глубоко, доставала каждый кусочек, каждую грань души, внимательно рассматривала её под взглядами родителей, а затем отбрасывала в истерике.

«Какая гадость!» – говорили они.

«Какая гадость!» – повторяла я.

Чудовищам нужен медикаментозный сон, мне – отдых, зарядки, прогулки и до жути скучная, но заземляющая работа. Ах да, и иск от тётки. Вряд ли полиция воспримет её всерьёз, зато можно будет отвлечься и немного позлорадствовать. Хоть какая-то крупица удовольствия, отравленного, полного отчаяния – в общем, всё в духе нашей дорогой семейки.

4.

Полусон на целую неделю – лучшее, что можно представить. Когда работаешь в перерывах между дремотой и прогулками, забываешь про новости, большой и тревожный мир, про сплетни и тренды и даже про богов, которые бродят по улицам и ищут себе развлечений.

Но это не могло долго длиться даже с Гидазепамом. Госпожа Дорог впорхнула в окно вместе с сухой листвой и снова приоткрыла для меня изнанку миров – потому, что любых чудовищ надо кормить.

– Лучше дай мне меч, – я тяжело вздохнула. Необходимость видеться с матерью вызывала внутри такие приступы отчаяния, что хотелось страстно броситься в реку и остаться там до скончания времён.

– У меня нет меча, – изумилась Госпожа Дорог. – Только факелы. Я могу рассеять тьму на твоём пути, но не более того.

Серебристая тропка вильнула мимо берега, поросшего асфоделями, – и вот мы на той стороне. Прохладный ветер причёсывал зелень, ласкал цветочные лепестки и беспощадно проходился по моей коже, подсказывая: живым здесь не рады. Как будто это была моя прихоть! Ах, если бы она благополучно упокоилась и перестала цепляться за жизнь, то всем стало бы легче. Но что-то держало её в междумирье, вынуждая тянуться вверх, скрести когтями небо и протяжно выть, звать родную кровь всё громче и громче.

Госпожа Дорог исчезла, как и всегда. Не стоило требовать от неё большего, всё-таки игры с богами – опасное дело, и многие герои и злодеи тому доказательство.

Каменистая площадка немного подрагивала. Оно и неудивительно – двухглавое чудовище расхаживало от края к краю в ожидании подношения. Ему не терпелось наказать нерадивую дочь, прикрывая любым поводом злобу и ненависть за то, что я смею жить, пока она гниёт в недрах тьмы, всеми забытая и проклятая. Не перед кем больше самоутверждаться и показывать своё превосходство.