Забытая всеми

– Ты о чём? – не понимаю его, но тут, видимо, наше время заканчивается.

Как-то вдруг, мгновенно вокруг становится очень горячо, будто я в костре горю, отчего начинаю кричать, не сдерживаясь. Становится всё жарче, я чувствую, как горят мои волосы, одежда, при этом я не в состоянии пошевелиться. Наконец боль становится какой-то очень сильной, просто ужасно сильной, и всё пропадает. Я вдруг оказываюсь одна на какой-то зелёной поляне, но явно не на той, где мы были до сих пор, – лес отличается.

Что делать и что произошло, я не понимаю, ощущая себя сошедшей с ума, но тут вдруг что-то громко хлопает, а на меня вываливается, кажется, из самого неба Серёжа… И мне становится совсем неважно, что именно происходит вокруг.

Глава пятая

Внезапно я понимаю, что мы тут не одни. Странно, я занимаюсь тем, что обнимаю Серёжу, при этом не осмотревшись, не убедившись в безопасности, как и не Гюрза совсем. Просто вцепляюсь в совершенно не возражающего против этого Серёжу, и всё. Но вот постороннего чувствую моментально, ещё и он меня собой сразу же закрывает, но я успеваю заметить женщину в чёрном платье с аналогичного цвета косой. Понятно, кино продолжается.

– Ты кто? – удивлённо спрашивает меня одетая Смертью женщина.

– Аналогичный вопрос, – замечает мой Серёжа, усмехаясь.

– Я Смерть, – ожидаемо представляется она. – А вот вы кто? Так поглядеть, навроде воины, но я вас не знаю… Вы что здесь забыли? И почему не из Изначального?

– Ничего не понял, – качает головой обнимающий меня очень близкий человек.

– Странно, – назвавшаяся Смертью женщина некоторое время задумчиво смотрит на косу. – Как так я тебя не знаю? Должна же знать…

– А почему? – интересуюсь я у неё, потому что такого кино я ещё не видела.

– Потому что через эту полянку проходят души из Изначального мира по пути своему в Тридевятое, – совершенно непонятно объясняет она мне. – И всех я знаю, но вот ты точно ведунья, и мальчик у тебя непростой, а я тебя не распознаю. Как марево какое…

– А разве можно от Смерти спрятать? – удивляюсь я, чтобы поддержать игру.

– Доселе считала, что нет, – отвечает она. – Знать, колдунство чёрное над душой сотворили нелюди окаянные. Тогда пойдёте по своему пути, а как найдут вас, так и пришлют кого.

И вот тут я наконец вспоминаю, что не на складах служила, – вцепляюсь в эту даму насмерть, начиная допрос. Она, конечно, рассказывать не хочет, но кто её спрашивает? Мне очень важно узнать и что за колдовство, и куда нас теперь. Как-то она понимает, что я с неё не слезу, а просто косой – и до свидания, видимо, правила какие не позволяют.

– Миры промежуточные, описанные, – объясняет она мне. – Это значит, люди описали. И вы там будете, пока не вспомните, кто вы, либо о вас не вспомнят.

– Кто может о нас вспомнить-то? – удивляюсь я. – Раз даже вы не знаете?

– Мало ли кто… – вздыхает Смерть, попробовав остроту косы пальцем. – Ну а если нет, то будете из мира в мир блуждать, пока не наступит время возвращаться.

Оказывается, как только нас убьют, мы в какой-то Изначальный мир попадём, чтобы всё сначала начать, а в том, что нас поубивают, женщина отчего-то уверена абсолютно точно. Ещё и рассказывает, что всё от нас зависит, но, по-моему, в слова свои не верит. Вот есть у меня чёткое ощущение, что не верит она своим же словам, и всё. При этом Серёжа меня успокаивающе по голове гладит, и я вдруг осознаю: мне лет пять, наверное, а ему семь-восемь, если по виду судить.

– А родители кто? – спрашиваю я Смерть.

– Сироты вы, – качает она головой. – Условие такое, не от меня зависящее, ну да вам не привыкать же?

– Опять сироты… – вздыхает Серёжа, гладя меня интенсивнее. – Значит, детдом, если повезёт.

– Не хочу с тобой расставаться, – неожиданно даже для себя произношу я.

– И не надо, – хмыкает он в ответ, но в этот самый момент Смерть хлопает в ладоши.

Верно, устала она от моего допроса, потому что в следующий момент я обнаруживаю себя сидящей в вагоне рядом с какой-то тётей. Причём восприятие у меня меняется мгновенно, несмотря на моё сопротивление. Как будто что-то переключается в голове, и я вдруг становлюсь ребёнком в коротком летнем платье, сидящим в деревянном вагоне, на дачный похожем. При этом поезд движется не сильно быстро, а я пытаюсь сообразить – где Серёжа? Потому что без него я не согласна!

– Сиди смирно, Машенька, – произносит именно эта тётенька, которую я не знаю, – если не хочешь добавки получить.

Хоть и говорить она пытается ласково, но в голосе её злость, а я вдруг начинаю понимать, о какой «добавке» она говорит. Потому что сидится мне очень грустно, просто до слёз, а это значит, что ребёнка побили. Наверное, девочка именно от этого, ведь Смерть сообщила, что я стану недавно умершей девочкой, а Серёжа, значит, мальчиком. Интересно, а он-то отчего? Но долго думать мне не дают, потому что в этот момент всё вокруг будто взрывается. В первый момент я даже визжу, но затем понимаю, что происходит, ведь под огнём я бывала. Только и успев подумать, что надо покинуть поезд, внезапно оказываюсь выброшенной наружу, при этом падаю плохо – на спину, и от мгновенно пронзившей меня боли теряю сознание.

Прихожу в себя я от рёва двигателей, ну мне так кажется. А ещё от диких криков, какого-то хруста и совершенно нечеловеческого хохота. Открываю глаза только чтобы заметить надвигающуюся на меня махину и как-то неожиданно беру себя в руки. На меня медленно накатывается недавно совсем виданная немецкая «тройка», и, судя по всему, не просто так. Но тут начинаются нюансы: во-первых, из танка меня точно не видно, во-вторых, зазор между днищем и землёй достаточный, в-третьих, я знаю, что тут происходит и умирать, да ещё и так, не тороплюсь. Поэтому я закатываюсь промеж гусениц, ещё и дёргаю за собой, кого достаю, ведь лежу я не одна.

Морально я готова увидеть фрицев, а что те творили, знаю по фильмам и книгам, поэтому даже и не удивительно. Ребёнок бы запаниковал и погиб, а у меня в крови сейчас бушует адреналин. К тому же я помню, что Смерть сказала – мир ненастоящий. То есть не то, что было на самом деле, а что какой-то писатель думает, что было. Скорее всего, история писана человеком, никогда настоящей войны не видевшим, но считающим себя большим экспертом, поэтому танк и идёт ровнёхонько, как на шоссе, а гитлеровцы не проверяют, насколько живы их жертвы. Судя по всему, они сейчас развернутся и поедут дальше, а мне тогда надо будет понять, кто уцелел. Надеюсь, та тётенька, сидевшая в поезде и считающая правильным бить ребёнка, не уцелела.

Танк проходит над головой и продолжает движение, причём вся немецкая колонна, мгновенно потерявшая к нам интерес, отправляется туда же. Насколько я литературу помню, такого не было. Или фрицы не трогали детей, или же старались сделать так, чтобы свидетелей не осталось. А тут у нас кино и немцы, что описанию Смерти соответствует. Не будь у меня боевого опыта, я или погибла бы, или испугалась до судорог, а так ничего, могло и хуже быть…

Так, а теперь плохие новости – ноги себя ведут некрасиво. Их просто нет, по моим ощущениям, и это очень… Неприятное фиаско5.

***

Судя по всему, в обморок я всё-таки уплыла. Очнувшись, вижу отсутствие всяческой суеты вокруг. Это значит, либо всех поубивали, или выжившие убежали, а я… меня могли счесть мёртвой. Мне бы уползти куда-нибудь с открытого места. Что у меня с ногами, я потом пойму, наверное, а пока надо ползти. Хотя шансов у меня по военному времени нет. В лучшем случае пристрелят, так что иллюзий я не питаю.

Интересно, почему у ребёнка лет пяти от роду в голове помещается здоровенная тётка? И как она там помещается, мозг же маленький для такого? Объём знаний, опыт, мыслительные способности, наконец. Непонятно, на самом деле. Интересно, а где Серёжа? Смогу ли я его найти? Тысячи вопросов, и вот, пока они реют в голове, я ползу, ибо кто знает… Странно, совсем себя пятилетней не воспринимаю, но оно и хорошо так, потому что маленький ребёнок уже рыдал бы просто от страха, а мне надо убраться с открытой местности, и лучше всего не разглядывать, что на ней осталось, кроме дымящегося поезда.

Так я доползаю до кустов, где едва опять не теряю сознание – силы заканчиваются. Навскидку Серёжу не вижу, а вот автору этого мира я переднюю часть черепа начистила бы. С другой стороны, это же хорошо, что он совсем не подумал о том, что у ребёнка мозг меньше и большая тётя туда просто не поместится? Но сейчас у меня совсем другая проблема – что делать? Боль в спине в наличии, хотя трудно сказать, что у меня не болит, плюс слабость сильная, подступающая паника. При всём этом я отлично понимаю, что так не бывает.

Итак, я девочка пяти лет от роду, как мне уже сообщила та самая женщина. Прямо в поезде, читая нотацию. Зовут меня Машенька, то есть Маша, я, судя по всему, сирота. Учитывая фасон одежды и маркировку танков, сейчас сорок первый год. У меня болит спина, не отвечают ноги, что странно. Насколько я помню, детские кости более пластичные, и ни ушиб, ни перелом позвоночника таких результатов дать не могли. Встречу если… когда встречу Серёжу, уточню. Но автора этого мира уже хочется на кол посадить, потому что для пятилетнего ребёнка такой набор – верная смерть. Фрицы таких, как я, убивали вообще без размышлений. Вопрос только в том, здесь ещё наши или уже сплошняком немцы? И что теперь?

Лежу, дышу, стараюсь успокоить детскую истерику, зародившуюся внутри организма, но получается с трудом. Пытаюсь сообразить, что делать дальше. Ситуация такая, что готовых решений у меня нет. Ни еды, ни питья, ни способности к передвижению – ничего. А пить уже хочется, причём долго я так не протяну, детское тело не предназначено для подобных вещей. То есть умирать буду довольно мучительно – под танком было бы быстрее.

– Вязь! – доносится до меня. Так позвать мог только Серёжа, больше просто некому знать мой позывной, но напоминает это старый мультик о ёжике.

– Док! – визжу я из последних сил, и спустя некоторое безумно долгое время меня обнимают мальчишеские руки. От облегчения я плачу.

– Нашлась! – облегчённо выдаёт изменившийся внешне Серёжа.

Ну понятно, чего он изменился – ему лет семь, может, восемь. Я, наверное, тоже не похожа на едкую и стремительную, как степной пожар, Гюрзу. К тому же и реву в соответствии с возрастом сейчас. Серёжа меня обнимает, а затем затаскивает в кусты, принявшись довольно бережно ощупывать.

– На спину упала, – объясняю я. – Ноги отнялись, но странно, не должно же?

– При ушибе может быть, – спокойно произносит он, поднимая моё платье сзади, чтобы осмотреть. – И при эмоциональном потрясении тоже, – добавляет, явно увидев что-то ещё.

– В общем, я неходячая, – с трудом уняв слёзы, всхлипываю я. – Очень маленькая, хоть и рассуждаю, как взрослая…

– Ну это только пока, – хмыкает он. – Пока стресс, угроза смерти и тому подобное. Судя по картине, немцы?

– Они, – киваю я. – Что делать будем?

– Ну как что? – пожимает плечами Серёжа. – Уползать отсюда, а там подумаем. Погоди-ка, я волокушу сделаю.

Это мысль хорошая, ибо на руках он меня просто не утащит, нет той силы в семилетнем ребёнке. Из чего сделать волокушу, тут есть, а вот «своих», судя по всему, нет. Потому что в больницу если, то там могут и оставить, а это смерть, причём гарантированная. То есть вариантов, на деле, немного.

Выяснить бы, где мы находимся, потому что как раз в сорок первом можно было в союзных республиках схрон какой найти. Но эта же история кем-то описанная, и вряд ли она ведёт к смерти детей. Кто же читать будет рассказ о том, как двое детей загнулись от голода и жажды? Значит, должен быть какой-нибудь «рояль в кустах», как молодёжь говорит. Теперь главное – правильные кусты найти.

– Ты как появился? – интересуюсь я у мерно волокущего меня по кустам Серёжи.

– По-моему, головой о дерево, – спокойно отвечает он. – Или ещё чем… Я там винтовку заначил, но это бессмысленно.

– Да, разве что вдвоём, – хмыкаю я, потому что действительно… Автор, может, и ленивый, но законы физики так просто не отменишь. – Что делать будем?

– Сначала найдём воду, – объясняет он мне. – Затем еду. Мы в Белоруссии, поэтому какие-то шансы есть. Слышал я, что, вроде, НКВД склады оставляли, вот бы найти!

– То есть, тётя Света, поищи… – задумчиво продолжаю. – А потом пойдём Гиммлера убивать.

– Это когда он в Барановичи? – припоминает офицер войск дяди Васи. – А как?

– Ну как могут убить Гиммлера мальчишка лет семи и пятилетняя девочка? – отвечаю я вопросом на вопрос. – Из рогатки! Помнится, какой-то деятель предлагал из неё мину класть…

– Это не шутка? – удивляется Серёжа, а я только хихикаю.

Не зря говорят: кто был в армии, в цирке не смеётся. Так и тут у нас – дураков столько, что ни один анекдот не придумает, что они «изобрести» могут. Кстати, Серёжа прав: меня хотя бы обмыть, а только потом уже можно и осмотреть будет, хотя я представляю, что со мной. И он представляет, потому как доктор. А того же Гиммлера маленькая девочка имела шанс только одним способом убить, но я на героизм не согласна. Да и не будет с такой девочкой никто разговаривать, просто пристрелят. Что там себе автор этого бардака думал, мне неведомо, но вот таких сказок просто не может быть. Значит, исходим из идеи «спрятаться и не попасться». Хоть какая-то определённость.

Глава шестая

– Есть мнение, – сравнительно спокойно сообщаю я Сергею, – что нас ждут неожиданные плюшки. Поэтому важно ничему не удивляться.

– Как скажешь, – кивает он мне, устало усаживаясь рядом. – Давай я тебя пока посмотрю ещё разок.

– Ты меня лучше обними, – тихо отвечаю ему, чувствуя почти неудержимое желание заплакать.

Серёжа обнимает меня, а я смакую свои ощущения. И капитана военной разведки, и тела маленькой девочки. И выходит у меня, что жизнь нас обеих совсем не баловала. Это грустно, на самом деле, потому что свои пять лет я помню. И как из кожи вон лезла, чтобы понравиться хоть кому-нибудь, тоже. И вот у меня опять… Только Серёжа рядом, но вокруг, в отличие от того детства, – война.

– Стоп, – спокойно произносит он, вглядываясь в сторону кустов. – Здесь кто-то есть.

И вот тут меня накрывает неконтролируемым ужасом. Мотив этому, разумеется, есть – любой чужой человек очень опасен для меня такой. Немцы просто убьют, могут и медленно, а свои… кто их знает, какие они, свои. Но вот до сих пор я вела себя именно как офицер, а в этот момент меня просто трясти начинает, отчего пугается уже и мой Серёжа. Обнимая меня, прижимая покрепче к себе, он старается успокоить, что у него не очень получается, потому что контроля как не бывало.

– Эй, кто там? – негромко интересуется Серёжа, явно разрываясь между мной и новой опасностью.

– Стой, стрелять буду! – доносится из-за кустов.

– Ну вперёд, стреляй, – зло бросает снова ставший Доком мальчик. – Заканчивай, что твои хозяева не доделали, фашист поганый!

– Я не фашист! – слышится в ответ. Из-за кустов выходит парень лет восемнадцати.

Он смотрит на нас, а меня отпускает – форма на нем специфическая, новая, а глаза испуганные. Он просто не знает, что делать, но видит сейчас двоих детей, причём Серёжа меня закрывает собой, отчего сразу идентифицируется неизвестным как свой. Я б за такое несение службы, конечно… Но сейчас это нам на руку. Так вот, если мы в чём-то больше на реальность похожем находимся, то он нам поесть-попить может дать, и всё. А вот если в «кине и немцах»… Хотелось бы, чтобы второе, потому что тогда будет хоть как-то проще.

– Да кто же это сотворил! – полностью подтверждает мои мысли о кино неведомый пока красноармеец. Ну и я, избавившись от большей части паники, его, конечно…

– Танки… – пищу я, приняв вид замученного котёнка.

Серёжа объясняет, что я имею в виду, предлагает даже сходить посмотреть, но красноармейцу уже и так хорошо. Готов, значит, часовой. Он очень бережно берёт меня на руки, но спину всё равно простреливает такой болью, что я теряю сознание, очнувшись уже в помещении. Доктор мой обрабатывает красноармейца Стёпу, живописуя ему ужасы немцев, а тот просто белый уже, того и гляди сомлеет. Но мне интересен висящий тут же телефон. Если я всё правильно помню, он должен был связывать замаскированный склад с более-менее центральной частью, непонятно почему этот склад не взорвавшей. Мотив может быть очень разный, но сейчас допустимо немного пошалить.

Вспоминаются телефонные мошенники, о которых одно время говорили. Ну те самые, которые пенсионерку с пенсией двадцать тысяч на десять миллионов раздеть могут. Так вот, есть у меня мысль… Если там фрицы, они в первую очередь сильно удивятся, а наши выделят группу, чтобы пожать шею караульному, допустившему посторонних на объект охраны. Это, я думаю, вполне способно подождать, пока что надо решить насущные проблемы.

Красноармеец нам сразу верит, что удивления уже даже не вызывает, при этом он вскрывает склад, относя меня внутрь. От нереальности происходящего я на мгновение теряю дар речи. Всё-таки служба в меня крепко-накрепко вбита, а тут такое пренебрежение уставами. Серёжа от этого тоже несколько удивляется, но молчит, нам оно пока только на руку.

– Сейчас поедим, – говорит нам Стёпа и выходит из помещения.

– Это что?! – поражённо спрашивает самый близкий мой человек.

– Это сказки, Серёжа, – вздыхаю я. – А вот качели у меня эмоциональные – это не к добру.

– Странно, что только качели, – хмыкает он. – Но…

Тут он, воровато оглянувшись на дверь, подходит к ящику, в котором лежат… снаряжённые гранаты! Интересно, тот, кто этот мир описывал, вообще гранату в своей жизни видел? Он себе представляет, что будет, если хоть у одной запал сработает? Игра странная, хотя мне при виде этого всего просто убежать хочется. И тут из-за приоткрытой двери склада доносятся звуки выстрелов. Серёжа буквально прыгает к двери, захлопывая её, и только потом оглядывается на меня в некотором удивлении.

Я его понимаю: открывалась вполне так деревянная дверь, а закрылся полноценный бункер. Толстенная дверь, клинкеты, которые каким-то чудом он сумел запереть. Но теперь, чтобы нас отсюда выкурить, понадобится не самая простая пушка. Или бомба посмешнее. И как это называется?

– Очень хочется ругаться, – сообщаю я Сергею. – Но пить и есть больше, хоть и странно это.

– Я тебя понимаю, – кивает он мне. – Получается, Стёпу немцы нашли. Не скажу, что так не бывает – в нашей армии бывает всё, но совпадение так себе.

Совпадением это было бы в жизни, а в описанном кем-то мире такая ситуация должна детей сильно испугать и заставить бежать без оглядки. Детей, а не офицеров с богатым опытом, несмотря на теперешний возраст. Поэтому мы, разумеется, никуда не бежим, а я гипнотизирую взглядом телефон.

– А давай пошалим? – предлагаю я Серёже. – Заодно выйдем за рамки программы.

– В смысле? – не понимает он.

– Помнишь… «Папа, я в милиции»? – напоминаю ему довольно известный подход мошенников.

– И ты хочешь… – удивляется он, но не возражает.

Перетащив меня поближе к телефону, Серёжа снимает трубку, выдав её мне, затем некоторое время думает, нажимает рычаг и быстро вертит ручку. Я же жду, потому что пока на том конце не ответят, о чём-либо говорить бессмысленно. Но вот вдруг прорезается голос, что-то очень невнятно промычавший.

– Папа! Папа! – кричу я в трубку по-немецки. – Это Лотта! Мы приехали! Где рабы для нас?

– Девочка, ты кто? – звучит из трубки сильно удивлённый голос немца. Очень характерный акцент, наши так могут, но не в полевых условиях.

– Я Лотта, Лотта Гесс, – представляюсь неизвестному. – Мы с мамой приехали за рабами. Она их сейчас щупать будет, только железные палки заберёт и по попе даст. А я хочу рабынь помладше, чтобы с ними играть, потому что мама говорит, что собачку мне жалко.

– Где вы находитесь? – интересуется немец. Я называю то, что в голову первым приходит, уточняя, что здесь намусорено – везде животные валяются, и мне кажется, они издохли.

Связь резко обрывается, я показываю рукой характерный жест, и Серёжа рвёт провода из аппарата, чтобы затем закоротить их. По-моему, немцы на том конце начали менять форму тела. Переглянувшись с Серёжей, весело смеюсь, потому что такие звонки фиксируются, например, телефонистами, немецкий у меня аутентичный, и не реагировать они не могут.

***

Поев, я опять решаю поплакать. Серёжа обнимает меня, поглаживая по волосам, отчего мне плачется почему-то всё горше. Ощущение очень странное, как будто я просто устала от всего, и поэтому мне очень грустно. Но я себя по-прежнему не веду так, как положено пятилетней, но всё-таки почему-то категорически возражаю против расставания с ним.

– Кажется, я тебя люблю, – сообщаю я Серёже, на что он только улыбается.

– Ты бы знала, как я мечтал о твоих этих словах, – произносит он, вздохнув наконец. – Потому что я тебя давно и безнадёжно люблю.

– Это заметно было, – произношу я. – Но я думала, что не светит, потому что жена-начальница…

– Глупости какие, – смеётся уже теперь точно мой Серёжа.

Он держит меня в своих руках, а мне так тепло становится, что плакать желание пропадает. Я растекаюсь просто, поэтому задумываюсь о своём состоянии и восприятии не сразу. Есть у меня странное ощущение, что мы чего-то не учли или не поняли. Это так качели эмоциональные проявляются – качает меня от истерики к собранности, то есть боец я нынче ненадёжный.

Кстати о ненадёжности – как-то слишком тихо. Кроме того, было у меня странное ощущение, что склад изменился в тот момент, когда Серёжа защёлкнул дверь. Вопрос в том, как именно он изменился? Вот этого я понять не могу. Надо бы осмотреться, но я недвижима, ещё и за любимого цепляюсь изо всех сил. Он это понимает, даже больше меня понимает, поэтому только гладит, отчего я расслабляюсь и, кажется, засыпаю.

Точно засыпаю, потому что, стоит мне проснуться, я замечаю, что Серёжа сидит немного в другой позе, к тому же он сильно задумчив. Я же не спешу подавать голос, потому что разглядываю такого родного человека, смотрю на него, будто вбирая в себя образ его, понимая, как же он мне дорог.

– Проснулась? – улыбается мне мой любимый человек. – Я тут нашёл для тебя средство передвижения, пошли, покажу чего.

– Средство передвижения? – удивляюсь я. – Ну пошли…

Снарядная тележка, на которую сверху доска уложена. Вместе мы укладываем меня на неё, а затем меня везёт Серёжа. Я смотрю по сторонам, понимая, это не склад, а вот что это такое, я совсем уже не понимаю. Милый мой ничего не говорит мне, пока мы с ним не прибываем к… наблюдательному пункту? Я вижу трубы специальные, даже что-то на перископ похожее. Что это?

– Сейчас я тебя подниму, – сообщает мне Серёжа. – Поглядишь сама, потому что я несколько удивлён, честно говоря.

– Вот так даже? – улыбаюсь я, ожидая увидеть поле или город какой.

Но реальность, видимая через перископ, совсем иная – передо мной поле, по которому как-то совсем неправильно ползёт железная коробка, чем-то на танк похожая. Бегут какие-то люди, слышны хлопки, но и только. Осознавая, что это всё мне напоминает кино, причём не самое лучшее, я перевожу взгляд вправо, а там… Там софиты, выглядящие пушками две большие камеры, сидят и стоят люди… Там снимают кино, это я хорошо понимаю. За спинами у съёмочной бригады – кажется, так она называется – вижу шоссе, по которому движутся какие-то полупрозрачные машины.

Я смотрю на это, не понимая, как такое возможно. Серёжа, судя по всему, тоже не понимает, но при всём этом мне хочется плакать, потому что эта сцена ещё страшнее той, где фрицы. От немцев мы хотя бы знали, чего можно ожидать, а от этих? Ведь вряд ли что-то хорошее. Хочется, конечно, поверить в то, что здесь могут быть нормальные люди, но и страшно очень. Что сделают в первую очередь любые люди? Разлучат меня с Серёжей, а я не хочу, вот совсем не хочу, и всё. Так что лучше, наверное, тут остаться… А вдруг Серёжа хочет попробовать?

– Я не хочу, они нас разлучат, – объясняю я ему, на что мой любимый кивает.

– Вспомни, до сих пор нас провоцировали на побег, – произносит он. – А сейчас, учитывая нами пережитое… Я бы тоже не спешил доверять. Кстати, это не склад, это ДОТ. Немного странный, но именно он… Пулемёты есть, а пушка, что логично, в другую сторону смотрит.

– Предлагаешь попробовать вот это всё нашими пулемётами? – с интересом спрашиваю его.

– Ну мы же не маньяки, – улыбается он, а я наблюдаю за тем, что вижу.

– Туфта это, – делаю наконец вывод, – причём на детей рассчитанная. Смотри сам – как выглядит танк, они вдруг не знают, а кресты на нём очень хорошо прорисованы. При этом изображающие советских солдат актёры в страхе бегут от танка. Не скажу, что такого совсем не было, но это точно не наши снимают.

– Вот как… – Серёжа задумывается, а я пытаюсь понять, где засада. Должен быть тот, кто нас ищет, потому что ловушка на таких детей, как мы, но… – Оп-па, а это кто?