Резонанс безмолвия

Дмитрий Вектор

Резонанс безмолвия

Глава 1. Резонанс.

Хроническая бессонница превратила ночь в беспощадного собеседника, шепчущего обрывки воспоминаний сквозь стук городского пульса. Левон Мартиросян стоял у окна своей квартиры на девятом этаже, наблюдая, как фонари растворяются в молочной пелене – не туман окутал город, а сама тьма сгустилась до физической плотности. Пальцы машинально сжимали чашку остывшего кофе, будто это якорь, удерживающий его от погружения в безумие усталости.

За стеклом плыли силуэты спящих зданий, но привычный гул мегаполиса звучал искажённо: гудки машин глушились ватой, шаги прохожих теряли чёткость, даже ветер в вентиляционных шахтах выл приглушённо. Левон моргнул, пытаясь стряхнуть ощущение, что мир натянут на шаткий каркас, готовый рухнуть от первого диссонанса. Его слух, обострённый годами работы с акустическими аномалиями, улавливал нестыковки – эхо от мусоровоза внизу вернулось на полтона выше, чем должно было, а скрип лифта в подъезде отдавался металлическим эхом, словно издалека.

Он отвернулся от окна, и в тишине квартиры звук проявился яснее: не шум, а шёпот. Сначала едва различимый, будто кто-то проводит пальцем по краю стеклянного бокала. Мурашки побежали по коже, когда шёпот обрёл ритм – не мелодию, а череду вибраций, напоминающих азбуку Морзе, но сложнее. Левон замер, чашка дрогнула в руке. Это не галлюцинация. Звук шёл не извне, а изнутри, пульсируя в висках синкопированными ударами.

Улица проснулась раньше обычного. Через час после рассвета Левон вышел из дома, намеренно избегая наушников. Город встретил его какофонией тревоги: на перекрёстке водитель автобуса кричал в телефон, что слышит "проклятое шипение в динамиках", старушка у подъезда крестила воздух, бормоча про "дьявольские напевы", а подростки тыкали пальцами в небо, где пролетевший самолёт оставил след, напоминающий нотный стан. Даже птицы молчали, усеяв карнизы зданий мрачными силуэтами.

В лабораторию Левон шёл окольными путями, фиксируя аномалии:

– У цветочного киоска розы лепестками складывались в спирали, реагируя на низкочастотный гул из вентиляции кафе.

– На стройплощадке рабочие спорили, почему бетономешалка выдаёт звук, похожий на плач ребёнка.

– В метро эскалатор вибрировал в такт шагам пассажиров, создавая резонанс, от которого звенели зубы.

К полудню туман не рассеялся, а сгустился в липкую пелену. Левон включил записывающее оборудование в лаборатории, но экраны спектрографов оставались чистыми – техника не улавливала то, что слышал он. Тогда он достал старый магнитофон с кассетной бобиной. Когда плёнка коснулась головки, динамик выдохнул искажённый шепот: "*разлом* *слушай*". Плёнка расплавилась, оставив запах гари и озона.

К вечеру город погрузился в неестественную тишину. Левон сидел в затемнённой комнате, слушая, как стены излучают едва уловимый гул. Внезапно стеклянная ваза на столе раскололась с чистым звоном, осколки сложившись в подобие звуковой волны. Он понял: это не хаос. Это система. Паттерн, сотканный из страха и частот.

На пороге ночи пришёл первый звонок. Голос на том конце был лишён тембра, будто синтезирован:

"Вы слышите архитектуру тишины?"

Левон не ответил.

"Она строится из обломков вашего мира. Завтра принеси слух. Крыша. Полночь."

Щелчок разрыва связи прозвучал как камертон, завершающий симфонию безумия.

Руки Левона сжали подлокотники кресла. Он встал, подошёл к окну. Туман теперь светился изнутри мерцанием, напоминающим нейронные импульсы. Где-то внизу завыла сирена, но звук оборвался на полуслове, поглощённый нарастающим гулом. Он приложил ладонь к стеклу – вибрация билась в такт его сердцу. Карта города в его сознании превращалась в партитуру, где каждая улица – нота, каждый район – аккорд катастрофы.

Он включил радио. Диктор говорил о массовых отключениях электричества, но за его спиной явственно слышался тот самый шёпот. Левон выключил приёмник. Тишина после этого звенела громче любого звука. В зеркале его отражение казалось чужим – глаза слишком широко открыты, губы сжаты в нить. Он повернулся спиной к стеклу, к городу, к туману. На столе лежал нож для вскрытия кабелей. Левон взял его, ощущая холод металла. Завтра. Крыша. Полночь. Эти слова висели в воздухе, как ноты перед падением в бездну.

Он сел за стол, достал блокнот. Рука вывела: "Резонансная частота страха – 19 Гц. Источник: неизвестен. Эффект: структурные изменения материи". Буквы расплывались, будто бумага впитывала пот. За окном мелькнул свет фар – такси снижало скорость, затем резко рвануло вперёд, оставляя в тумане красный шлейф. Левон закрыл глаза. В темноте зазвучали аккорды – чистые, математически безупречные. Они складывались в мелодию, от которой хотелось плакать и смеяться одновременно.

Когда он открыл глаза, часы показывали три ночи. Туман за окном теперь переливался, как нефть под луной. Левон поднялся, подошёл к сейфу. Внутри лежал портативный интерференционный сенсор – его разработка для военных, забракованная за "избыточную чувствительность". Он вставил батареи, нацелил прибор на окно. Экран замерцал, выдавая частоту: 432 Гц. Нота "ля" древних камертонов. Частота, которую физики называли "сердцем хаоса".

На кухне лопнула лампочка. Левон не вздрогнул. Он знал: это начало. Архитектура тишины возводила первый этаж. Завтра он станет её камнем или разрушителем.

Он лёг на диван, уставившись в потолок. Шёпот теперь звучал внутри черепа, складываясь в слова: "*Слушай глубже. Слушай пустоту между нотами. Там – правда.*" Левон накрыл лицо руками. Между пальцами просачивался тусклый свет утра. Новый день приносил не рассвет, а продолжение ночи.

В лаборатории всегда пахло озоном и старой бумагой: смесь, которую Левон научился различать с полувдоха, как отличают родной дом по едва уловимому аромату. Здесь, среди приборов и хаотичных стопок распечаток, он чувствовал себя не просто инженером, а дирижёром невидимого оркестра, где каждая частота – это инструмент, а каждый шум – намёк на скрытую гармонию. Сегодня, однако, привычная симфония мира была нарушена. Всё, что прежде казалось надёжным, вдруг стало зыбким, как зыбь на поверхности воды после падения камня. Левон шагал вдоль длинного стола, на котором лежали микрофоны, спектрографы, старые аналоговые фильтры, и ощущал, как напряжение проникает в кожу, будто электричество. Он не спал уже вторые сутки, но усталость не приносила забвения, только обостряла восприятие. Каждый щелчок реле, каждый треск динамика казались знаками, которые он должен расшифровать. Он включил главный анализатор, и по экрану поползли графики. Всё выглядело привычно, но Левон не мог отделаться от ощущения, что за этими линиями скрывается нечто чуждое, не поддающееся анализу стандартными методами. Он вспомнил, как ещё вчера, возвращаясь домой, услышал, как в подземном переходе кто-то напевает фрагмент странной мелодии, и этот мотив теперь не выходил из головы. Он попытался воспроизвести его на синтезаторе, но звук получался каким-то неправильным, будто инструмент сопротивлялся. Левон открыл окно, впуская в лабораторию влажный воздух. Вдалеке, за стеклом, город продолжал жить своей жизнью, но даже здесь, на высоте пятого этажа, доносились странные отголоски: сирена скорой помощи срывалась на фальцет, где-то хлопала дверь, и этот хлопок разносился эхом, словно в пустом соборе. Он зажмурился, пытаясь сосредоточиться, и в этот момент в динамике раздался короткий, резкий писк. Его рука сама собой потянулась к регулятору громкости. Он убавил звук, но писк не исчез, а наоборот, начал разрастаться, превращаясь в низкий гул, который ощущался не ушами, а всем телом. Левон быстро отключил питание, и лаборатория погрузилась в тишину, но гул не прекратился. Он понял, что теперь слышит его изнутри.

Он сел за стол, положил ладони на поверхность, чтобы почувствовать вибрацию. Стол был холодным, но под пальцами словно шевелились невидимые волны. Левон вспомнил, как однажды в детстве он слушал, как гудит трансформатор за окном, и тогда впервые задумался, что у каждого предмета есть свой голос. Сейчас же казалось, что все голоса города слились в один, и этот голос обращается к нему напрямую. Он взял лист бумаги и начал записывать: "Гул – 48 Гц. Пульсация – нерегулярная. Источник – неизвестен. Влияние на восприятие – нарастающее". Он остановился, почувствовав, что слова теряют смысл. Всё, что он пытался зафиксировать, ускользало, как вода сквозь пальцы.

Телефон на столе завибрировал, и Левон вздрогнул. На экране высветилось сообщение от коллеги: "Ты слышал это? У нас в серверной техника сходит с ума. Приходи срочно". Он быстро надел куртку, захватил флешку с последними записями и вышел в коридор. По пути к серверной он встретил лаборанта, который стоял у стены, прижавшись лбом к холодной плитке.

– Всё нормально?

Лаборант не сразу отреагировал, потом медленно повернулся, его глаза были мутными, как у человека, который долго не спал.

– Вы тоже слышите? – спросил он хрипло.

– О чём ты?

– Этот гул. Он не прекращается.

Левон кивнул и пошёл дальше, не зная, что сказать.

В серверной царил полумрак, только экраны мониторов отбрасывали на стены бледные отблески. Коллега, Аркадий, стоял над открытым корпусом сервера, внутри которого мигали светодиоды.

– Смотри, – сказал он, – техника ловит какой-то паразитный сигнал. Я думал, это помехи, но спектр не похож ни на что из известного.

Левон подключил свой анализатор к системе. На экране возникла синусоида, но она была рваной, с провалами и всплесками, словно кто-то пытался передать сообщение через шум.

– Это не просто помехи, – пробормотал Левон. – Это структура.

Аркадий нахмурился.

– Ты уверен?

– Да. Смотри, если наложить этот паттерн на обычный белый шум, получается ритм. Как будто кто-то стучит изнутри.

Они молчали, слушая, как из динамика доносится едва различимый шёпот. В этот момент по зданию прокатился слабый толчок, будто прошла волна землетрясения.

Левон почувствовал, как волосы на руках встают дыбом. Он взглянул на Аркадия, тот выглядел испуганным, но пытался держаться.

– Ты это почувствовал?

– Да.

– Может, это совпадение, но мне кажется, что всё связано.

Аркадий кивнул.

– Я попробую изолировать сигнал, – сказал он и начал быстро печатать на клавиатуре.

Левон отошёл к окну. На улице было пусто, только редкие машины проезжали по мокрому асфальту. Он вдруг понял, что не слышит привычного гула города – ни шума машин, ни голосов, ни лая собак. Всё будто вымерло.

В этот момент в коридоре раздался крик. Левон бросился туда и увидел лаборанта, который стоял на коленях, зажав уши руками.

– Прекрати! Сделай потише! – кричал он.

– Что происходит? – спросил Левон, но тот только мотал головой и повторял:

– Слишком громко, слишком громко.

Аркадий подбежал, попытался помочь, но лаборант вырвался и побежал по коридору, спотыкаясь.

– Я вызову скорую, – сказал Аркадий.

Левон кивнул, но чувствовал, что никакая скорая здесь не поможет.

Он вернулся в лабораторию, закрыл за собой дверь и сел за стол. В голове раздавался тот же низкий гул, но теперь к нему добавился ещё один звук – будто кто-то тихо напевал старую колыбельную. Левон попытался записать мелодию, но каждый раз, когда он нажимал на клавишу, звук искажался, превращаясь в нечто чужое. Он вспомнил, как в детстве мать пела ему на ночь, и вдруг осознал, что мотив похож, но не идентичен. Это была пародия на воспоминание, и от этого становилось не по себе.

Он решил проверить оборудование. Открыл корпус спектрографа, проверил все контакты, но всё было в порядке. Тогда он подключил к системе старый аналоговый осциллограф, надеясь, что тот покажет хоть что-то необычное. На экране появилась странная фигура – не синусоида, не треугольник, а что-то среднее между ними, как будто кто-то рисовал линию дрожащей рукой. Левон попытался зафиксировать изображение, но оно тут же исчезло, оставив после себя только слабое послесвечение.

Он посмотрел на часы – было уже за полдень. За окном туман стал гуще, на улицах почти не было видно людей. Левон почувствовал, что время словно замедлилось, каждый звук стал тяжелее, плотнее. Он снова включил анализатор, но теперь прибор не реагировал – экран оставался чёрным, как будто кто-то выдернул из него душу.

В этот момент зазвонил телефон. На экране высветилось неизвестное имя.

– Левон, – произнёс голос на другом конце, – ты должен уйти.

– Кто это?

– Нет времени объяснять. То, что ты слышишь, – не просто звук. Это ключ.

– Ключ к чему?

– К тому, что скрыто за шумом.

Связь оборвалась.

Левон долго смотрел на трубку, не зная, что делать. Он чувствовал, как внутри нарастает тревога, но она была не похожа на обычный страх. Это было ощущение, что он стоит на пороге открытия, которое может изменить всё. Он вспомнил слова из старой книги: "Тот, кто слушает тишину, слышит больше, чем тот, кто слушает шум".

Он решил выйти на улицу. Открыв дверь, он сразу почувствовал, как туман вползает в коридор, обволакивая стены и пол. На лестнице было темно, только слабый свет фонаря пробивался сквозь мутное стекло. Левон спустился вниз и вышел во двор. Здесь всё казалось нереальным: деревья стояли неподвижно, как на фотографии, машины были покрыты каплями росы, а воздух был густым, как молоко.

Он пошёл вдоль улицы, стараясь не смотреть по сторонам. На углу стояла женщина в длинном пальто, она смотрела прямо на него.

– Вы тоже слышите? – спросила она.

– Да, – ответил Левон, не зная, почему не удивился.

– Это началось сегодня утром. Я думала, что схожу с ума, но теперь понимаю, что не одна.

– Что вы слышите?

– Музыку. Но она не для людей.

Левон кивнул и пошёл дальше.

Вскоре он дошёл до парка, где обычно было шумно и весело. Сейчас здесь не было ни души. В центре стояла детская карусель, и она медленно вращалась, хотя ветра не было. Левон подошёл ближе и услышал, как металлические части издают тихий звон, складывающийся в странный ритм. Он присел на скамейку и закрыл глаза. Музыка становилась всё громче, но не в ушах, а где-то глубоко внутри. Он почувствовал, как сердце начинает биться в такт этим звукам.

Вдруг кто-то положил ему руку на плечо. Левон резко обернулся – перед ним стоял мальчик лет десяти.

– Дядя, вы не боитесь?

– Чего?

– Того, что будет, когда музыка закончится.

Левон не знал, что ответить. Мальчик улыбнулся и побежал прочь, растворяясь в тумане.

Он вернулся в лабораторию, чувствуя себя потерянным. Всё, что раньше казалось важным – эксперименты, исследования, даже собственные страхи – теперь отступило на второй план. Он снова включил аппаратуру, но приборы молчали. Тогда он просто сел на пол, прислонился к стене и стал слушать.

В тишине раздался новый звук – не гул и не музыка, а что-то похожее на дыхание. Левон понял, что это не его собственное дыхание. Он замер, стараясь не двигаться. Звук становился всё отчётливее, будто кто-то медленно вдыхал и выдыхал рядом с ним. Он почувствовал, как по спине пробежал холодок.

В этот момент в дверь постучали. Левон поднялся, открыл дверь. На пороге стояла Наира, коллега из соседней лаборатории.

– Ты слышал? – спросила она, не здороваясь.

– Да.

– У меня приборы сошли с ума. Я решила, что должна прийти к тебе.

Они вошли в лабораторию, закрыли дверь. Наира села напротив, её руки дрожали.

– Я пыталась записать этот звук, но на плёнке – пустота.

– У меня то же самое.

– Как думаешь, это вирус?

Левон задумался.

– Не знаю. Но это не похоже ни на что, с чем мы сталкивались.

– Я боюсь, – тихо сказала Наира.

– Я тоже.

Они сидели молча, слушая, как за стенами лаборатории разрастается тишина. Левон вдруг понял, что больше всего его пугает не звук, а его отсутствие. В этой тишине скрывалось нечто живое, что-то, что ждёт своего часа.

Он посмотрел на Наиру.

– Нам нужно понять, что происходит.

– Как?

– Слушать. Очень внимательно.

Они включили все возможные приборы, настроили микрофоны на разные частоты, но аппаратура улавливала только собственный шум. Тогда Левон предложил попробовать старую катушку с магнитной лентой, которую он когда-то использовал для записи инфразвука. Они подключили её к системе, и в динамике раздался слабый треск, который постепенно превратился в ритмичный стук.

– Это сердце, – прошептала Наира.

– Чьё?

– Не знаю. Но оно бьётся в такт нашему страху.

Левон посмотрел на экраны. На одном из них появилась надпись: "Слушай. Не бойся". Он не знал, кто её написал.

В этот момент в лаборатории погас свет. Они остались в полной темноте, только приборы мерцали тусклым светом. Левон услышал, как Наира дышит рядом. Он почувствовал, что не один, и это немного успокоило его.

– Мы должны дождаться утра, – сказал он.

– Да.

Они сидели рядом, слушая, как за стенами лаборатории разрастается тишина, и ждали, когда наступит новый день.

Телефонный аппарат на столе замерцал призрачным синим светом, словно кусочек полярного неба провалился в сумрак лаборатории. Левон не сразу осознал, что слышит рингтон – звук казался чужим, вырванным из контекста привычной реальности. Он медленно поднял трубку, кожей ощущая холод пластика, и услышал не голос, а подобие голоса: механическую модуляцию, лишённую дыхания и тепла.

– Вы ощущаете архитектуру тишины?

Вопрос повис в воздухе, как нож на нитке. Левон молчал, пальцы сжимая трубку так, что кости побелели.

– Она строится из обломков вашего мира. Завтра принеси слух. Крыша. Полночь.

Щелчок разорвал тишину точнее выстрела. Левон остался стоять с прилипшей к уху трубкой, в которой теперь гудел пустой тон. По спине пробежали мурашки – не от страха, а от узнавания. Этот голос был точным воплощением той вибрации, что днимила его сознание.

Он бросил трубку на стол, словно она обожгла ладонь. Приборы вокруг замигали синхронно, выдавая хаотичные показания. Спектрограф рисовал спирали, напоминающие ДНК, осциллограф выплёвывал узоры, похожие на клинопись. Левон схватил диктофон, нажал запись, поднёс к телефону. На плёнке остался лишь шелест помех – сам голос испарился, как дым.

– Крыша. Полночь.

Он повторил слова вслух, и они отдались эхом в пустой лаборатории. Стены, казалось, сжались, впитывая звук. Левон подошёл к окну. Туман на улице теперь переливался перламутром, а в его глубине мелькали тени – слишком быстрые, чтобы быть человеческими. Одна из теней замерла напротив окна, приняв очертания женщины в длинном плаще. Левон резко дёрнул штору.

Он начал методично уничтожать записи. Бумаги с расчётами пошли в шредер, жужжащий как разъярённая оса. Флешки ломались пополам под каблуком. Жёсткий диск компьютера он извлёк и опустил в аквариум с дистиллированной водой – пузырьки воздуха потянулись к поверхности, как последний вздох данных. Оставался только блокнот с рукописными заметками. Левон открыл его на чистой странице, вывел: "Голос = интерфейс? Цель: мой слух. Место: Дом Радио. Время: 00:00". Буквы расплывались, будто бумага плакала.

Внезапно за спиной раздался скрип. Левон обернулся – стул качался сам по себе, будто на нём только что сидел невидимый посетитель. Воздух в комнате сгустился, став вязким, как сироп. Он подошёл к стулу, протянул руку. Холодок пробежал по пальцам, когда он коснулся спинки.

– Шах и мат, доктор.

Шёпот прозвучал прямо в ухе. Левон отпрянул, ударившись о стол.

– Кто здесь?!

Ответом была лишь нарастающая вибрация в костях. По комнате поплыли звуковые волны – видимые, как марево над асфальтом. Они огибали столы, сливались с тенями, выписывая в воздухе сложные узоры. Левон схватил камертон со стола, ударил им о край стола. Чистый звук "ля" разорвал паутину вибраций на секунду – и тут же его поглотил нарастающий гул. Камертон в руке нагрелся докрасна. Левон бросил его с проклятием.

Он решил действовать. Надел тёмную куртку, спрятал в карман складной нож и карманный осциллограф. В дверном проёме замер, прислушиваясь к звукам здания. Вентиляция выла протяжно, как раненый зверь. Левон спустился по лестнице, минуя лифт – тот завис между этажами, мигая аварийной лампочкой. В холле пульт охраны был пуст, на экранах камер – снег.

Улица встретила его тишиной, непривычной после лабораторного гула. Туман цеплялся за одежду холодными щупальцами. Левон двинулся к центру, сверяясь с часами: до полуночи оставалось три часа. По пути он заметил изменения:

– Витрина магазина электроники была разбита, но внутри ничего не пропало – все устройства сложены аккуратными стопками.

– На асфальте у перекрёстка кто-то мелом нарисовал сложную нотную схему.

– Фонарный столб гнулся дугой, будто гигантская рука пыталась вырвать его из земли.

У входа в метро сидел старик с аккордеоном. Инструмент лежал открытым, но музыкант лишь гладил клавиши, не нажимая их.

– Играете? – спросил Левон.

Старик поднял мутные глаза.

– Она уже играет через меня. Слышите?

Он положил руку Левона на корпус аккордеона. Под пальцами вибрировала древесина, издавая едва слышный стон.

– Она ищет проводников, – прошептал старик. – Бегите, пока не поздно.

Левон пошёл быстрее. У Дома Радио – готического здания со шпилями – его встретила Наира. Она стояла под часами, кутаясь в плащ, лицо бледное в свете фонарей.

– Тебе тоже звонили?

– Да, – Левон кивнул. – Тот же голос.

– Я проследила звонок. Сигнал шёл изнутри здания.

– Откуда ты знаешь?

– У меня есть доступ к серверам связи. Координаты указывают на радиопередатчик на крыше. Но там ничего не должно быть активным с 90-х.

Они вошли в вестибюль. Воздух пах пылью и озоном. Лифт не работал – только чугунная лестница вилась вверх, как спина доисторического змея. Наира достала фонарик, луч выхватил из темноты полустёртые фрески на стенах: танцующие фигуры с раструбами вместо голов.

– Готов? – спросила она, положив руку на перила.

– Нет. Но пойдём.

Подъём занял вечность. Ступени скрипели под ногами, эхо разносилось по шахте. На третьем этаже Левон остановился, прислушиваясь:

– Слышишь?

– Что?

– Тиканье. Как часы.

Наира покачала головой:

– Здесь только наша кровь в ушах.

На пятом этаже они наткнулись на заваленную дверь. Пришлось пробираться через служебный тоннель – узкий, обшитый панелями, где висели оборванные кабели, как лианы. Воздух здесь был густым, с привкусом меди. Левон шёл первым, ощущая, как стены сжимаются вокруг. Внезапно свет фонаря выхватил надпись на стене: "ОНА ЖДЁТ". Буквы были выжжены, будто паяльником.

– Нам пора назад, – прошептала Наира.

– Слишком поздно, – Левон указал вперёд. В конце тоннеля мерцал зелёный свет.

Они вышли на чердак. Пространство под крышей напоминало скелет кита – переплетение балок, проводов, забытых антенн. В центре, на деревянном подиуме, стоял передатчик 40-х годов, обмотанный современными проводами. Перед ним висел микрофон. И вокруг – десятки кассетных магнитофонов, соединённых в единую сеть. Все они работали, бобинки вращались, но звука не было.

Левон подошёл к микрофону. Металл был холодным.

– Что это?

– Генератор, – Наира провела рукой по паутине проводов. – Но он не передаёт сигнал вовне. Он вбирает его.

– Откуда?

– Не знаю. Может, из нас.

Внезапно магнитофоны замолчали. Одновременно. Тишина ударила по ушам. Затем микрофон замерцал синим светом – тем же, что и телефон в лаборатории. Из репродуктора на стене полился голос:

– Вы пришли. Отлично.

Наира схватила Левона за руку.

– Кто вы? – крикнул Левон.

– Я – мост. А вы – камертон.

– Что вам нужно?

– Ваш слух – ключ к двери. Дверь должна открыться.

Левон шагнул вперёд:

– Какую дверь?

В ответ заработали все магнитофоны разом. Кассеты закрутились с бешеной скоростью, ленты рвались, летели клочья. Из динамиков хлынул водопад звуков:

– Шёпот на забытых языках.

– Скрип деревьев в безветрии.

– Стук сердца Земли.

– Плач новорождённых звёзд.

Левон упал на колени, зажав уши. Но звук проникал сквозь кости, ввинчивался в мозг. Он видел, как Наира кричит, но не слышал её. Видел, как осыпается штукатурка со стен. Видел, как микрофон плавится, превращаясь в синюю лужицу.

Потом всё стихло. Левон поднял голову. Наира лежала без сознания. Магнитофоны дымились. На месте передатчика зияла чёрная дыра в полу – не пролом, а именно дыра, бездонная и холодная. Из неё тянуло запахом озона и тишиной. Абсолютной, всепоглощающей.

Левон подполз к краю. Заглянул. В глубине мерцали огоньки, как звёзды на дне колодца. И он понял: это не дыра. Это дверь. И она приоткрыта.