Страшилки у лесного костра

Макс, шёпотом, полным ужаса:

– Это… это лица… из деревни? Тех, кто пропал?

Артём кивает головой:

– Да. Они в Книге. Навечно. И сейчас…

(Страница медленно перелистнулась. Новая – чистая. Вернее, девственно-зелёная, влажная, готовая принять новый отпечаток. Над страницей, из самого тумана, начал конденсироваться… чернильный туман. Тёмные, маслянистые капли, похожие на сгустки чистой тьмы, начали падать на свежую страницу. И где они падали, проступали… пятна. Абстрактные пока. Но они пульсировали. И росли.

– Что это?! – Игорь не мог больше сдерживать панику. – Что он делает?!

Артём:

– Он начинает новую главу. Нашу. Он собирает наши образы. Наш страх. Наше присутствие здесь. Каждая капля этой тьмы – это частичка нас, вытянутая туманом, страхом, самим местом. Скоро пятна сложатся в контуры… Потом в силуэты… Потом в наши лица. И когда последняя черта будет прорисована…

(Он замолкает, его лицо искажается гримасой чистого ужаса).

В этот момент Света вскрикивает. Её оберег – деревянная фигурка – внезапно раскололась у неё на груди пополам с тихим, сухим треском. Она смотрит на обломки, потом на Книгу. На мокрой странице одно из чернильных пятен резко вытянулось, обрело чёткие очертания – женский силуэт с длинными волосами. И начало заполняться деталями. Становилось узнаваемым.

– БЕГИТЕ! – Артём закричал. – ПРЯМО СЕЙЧАС! – Его леденящий голос резал тьму. – НЕ ОГЛЯДЫВАЙТЕСЬ! НЕ ДЫШИТЕ ГЛУБОКО! ОН В ТУМАНЕ! ОН В ВОЗДУХЕ! ОН ЗАПИСЫВАЕТ!

Но бежать некуда. Туман сомкнулся вокруг лагеря плотной, ледяной стеной. Булькающие и чавкающие звуки теперь со всех сторон, совсем близко. Вода озера беззвучно поднялась и лижет край берега в метре от палаток. А Книга… Книга лежит. Страницы медленно перелистываются. Чернильные капли тьмы падают всё чаще. На странице рядом с силуэтом Светы начинает проступать второй силуэт – коренастый, с характерной посадкой головы… Игорь. Потом третий – с очертаниями фотоаппарата на груди… Макс. Четвёртый – с пучком волос, похожих на Катины. Пятна пульсируют, наполняются ужасающей жизнью.

Артём стоит, глядя на последнюю, ещё чистую часть страницы. Туда уже тянется тонкая струйка чернильного тумана. Он понимает. Он начал этот ужас. Он рассказчик. Его имя будет вписано последним. И самым подробным. Он видит, как чернила начинают формировать контур… его собственной головы.

И тогда из густейшего тумана прямо над Книгой раздаётся Голос. Не звук. Ощущение. Вибрация, проходящая сквозь кости, сквозь землю, сквозь сам разум. Низкое, гулкое, бесконечно древнее, как скрип тектонических плит, и мокрое, как перелистывание тысячелетнего ила:

"ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ… В КНИГУ."

Костёр гаснет. Абсолютная, всепоглощающая тьма и ледяной, гнилостный туман обрушиваются на лагерь. Последнее, что слышат друзья перед тем, как сознание поглощает ужас и леденящий холод – это мерзкий, мокрый ШОРОХ бесконечно перелистывающихся страниц и тихий, отчаянный, навсегда застывающий в воздухе вскрик Светы. Потом – тишина. Густая. Абсолютная. Тишина Чёрного Зеркала, принявшего новые души в свою вечную, ужасную коллекцию. Где-то в глубине, в холодной трясине, вспыхивает новый Блуждающий Огонёк…

Старый Шиповник.

– Привет, путник у костра… Садись ближе. Огонь сегодня капризный, будто чует, о чём пойдет речь. Видишь тот старый, кривой дуб на опушке? Тот, что тянет к небу чёрные, корявые ветви, как пальцы утопленника? Под ним… там земля особенная. Тёмная, рыхлая, и шиповника дикого – целые заросли. Старики зовут то место "Старый Шиповник". Не потому, что кусты старые. А потому, что Он там живёт. Или… обитает. Или просто ждёт.

(Ветер внезапно стихает. Костёр на секунду пригибается к земле, искры взвиваются в чёрное небо, как испуганные светлячки. Тишина становится плотной, звенящей).

– Руслан… не надо. – Лиза кутается в плед. Её глаза – огромные тёмные круги в бледном лице. – Мы же просто за плакун-травой хотели сходить завтра… Бабушка говорила, она у старого дуба хорошо растёт…

– Плакун-трава… Да. Она там растёт. – Руслан поправляет полено, пламя с треском оживает, но светит как-то нерешительно. – Там, где земля пропитана старыми страхами. Где Он собирает свою… коллекцию. Не травы. Не камней. А воспоминаний. Самых светлых. Самых тёплых.

Антон пытается ухмыльнуться, но выходит нервно:

– Воспоминаний? Ну, типа, домовой-собиратель? Бабушкины сказки, Руслан.

– Домовой греется у печки. – Руслан не глядел на Антона – его глаза были прикованы к темноте за кругом света костра. – А Старый Шиповник… Он холодный. Древний. Старше этих лесов. Он был здесь, когда первые люди только робко ступали по мшистым тропам. Он не злой. Он… пустой. И ему нужно чем-то заполнить эту пустоту. Чем-то ярким. Чем-то… человеческим.

Марина, наблюдая за Русланом, спросила тихо:

– Как он… собирает?

– Сначала – знаки. – (Голос Руслана становится низким, монотонным, как заупокойная молитва. – Идёшь по лесу, к дубу – и чувствуешь, будто тебя забыли. Не страх. Не тревогу. А именно… ощущение, что ты выпал из памяти мира. Что твои следы на земле стирает невидимая рука. Птицы замолкают. Ветер затихает. И в этой внезапной, гнетущей тишине ты слышишь… шёпот. Не слова. Просто звук, похожий на шелест сухих шипов по камню. "Шшшшш… ссссссс…"

– Ветер… – Максим быстро оглядывается, а его рука непроизвольно тянется к ножу у пояса.

– Ветер? – Руслан резко поворачивает голову к Максиму. – На других полянах он дует. А здесь – нет. Здесь только этот шёпот. И холод. Ледяная волна, что идёт не от воздуха, а из самой земли. Она обволакивает лодыжки, ползёт вверх… И в этом холоде ты понимаешь – ты не один. За тобой следят. Но не глазами.

Пустотой. Бездонной, древней пустотой, которая хочет… наполниться.

(Костёр снова клонится к земле. Тени за спинами сидящих удлиняются, становятся неестественно густыми, будто кто-то невидимый встал позади каждого).

– Руслан, пожалуйста, хватит… –

Умоляет Лиза шёпотом, со слезами в голосе.

– Если ты не уйдешь сразу… – Руслан продолжает, словно не слыша Лизу, – если ты останешься, поддашься любопытству или глупости… начинается второй этап. Шёпот становится чётче. Он зовёт тебя. Не по имени. А по тому, что ты больше всего любишь. Голосом матери: "Иди сюда, солнышко, я скучаю…" Голосом первой любви: "Помнишь наше место у реки?.." Голосом лучшего друга: "Задержись, тут так здорово!.." Он копается в твоей голове, находит самые дорогие, самые тёплые картинки… и подделывает их.

Антон, бледнея:

– Это… гипноз какой-то? Галлюцинации?

Руслан:

– Нет. Это приманка. Он предлагает тебе окунуться в самое сладкое воспоминание. Ярче, чем оно было на самом деле. Теплее. Идеальнее. И ты… идёшь. На голос. К дубу. К шиповнику. Ты видишь там… не Его. Ты видишь тот самый момент. Ту самую поляну у реки. Того самого человека. Всё так, как ты любишь. Только… слишком яркое. Слишком безмятежное. И слишком тихое. Ни шелеста листьев. Ни пения птиц. Ни биения собственного сердца. Только голос, манящий глубже в заросли шиповника.

Марина удивлённо:

– А если… подойти?

– Тогда Он берёт свою плату. – Голос Руслана становится ледяным. – Ты протягиваешь руку, чтобы коснуться мираж… и шипы старого куста впиваются в ладонь. Не больно. Холодно. Как иглы льда. И в этот миг… воспоминание умирает. Оно вырывается из твоей головы, как клочья тумана, и втягивается в чёрную сердцевину шиповника. Оно навсегда стирается. Ты будешь знать, что у тебя было что-то светлое, связанное с этим человеком, этим местом… но что именно? Чувство? Слова? Лицо? Всё растворилось. Осталась только дыра. Пустота. И осознание потери. А перед тобой… уже не мираж. А просто старый, колючий куст. И шёпот: "Спасибо…" Тихий, сухой, как перекатывание мелких камешков.

(Лиза тихо всхлипывает. Антон смотрит в огонь, его лицо напряжено. Марина обнимает Лизу, но её собственные пальцы белые от силы хватки. Максим неподвижен, как каменное изваяние).

– Но это ещё не конец. – Продолжает говорить Руслан. – Это только… аванс. Потому что Старый Шиповник теперь знает вкус твоей души. Знает, где хранятся твои сокровища. И он голоден. По-настоящему голоден. Тогда приходит ночь. Ты ложишься спать, а сквозь сон чувствуешь… холодок на щеке. Будто ледяной палец провёл. Открываешь глаза – в углу комнаты, за окном, в проёме двери… стоит тень. Безликая, но ужасающе знакомая. Это тень утраченного воспоминания. Она молчит. Она просто смотрит. Пустотой. И ты понимаешь: это не твоя тень. Это Его посланник. Напоминание о долге. О том, что ты открыл дверь. И теперь Он придёт за остальным.

– За остальным? – Голос Максима становится хриплым. – Что значит "за остальным"?

– Он возьмет всё. – Руслан посмотрел прямо на Максима, и в его глазах отразилась бездна. – Каждое светлое мгновение. Каждую радость. Каждую любовь. Оставит только серую, холодную пустоту. Ты будешь ходить, есть, дышать… но внутри будет лишь ледяной ветер и шёпот шиповника. Ты станешь Пустым Местом. Ходячим памятником собственному неосторожному любопытству. А в зарослях у старого дуба вырастет новый, невиданно пышный куст шиповника… с цветами странного, ледяного сияния. Цветами из твоей украденной жизни.

(Внезапно костёр гаснет. Не тухнет – будто громадный, невидимый колпак накрывает его, задушив пламя в мгновение ока. Абсолютная, непроглядная тьма обрушивается на них. И в этой тьме, громче любого крика, раздаётся:

Шшшшшш… ссссссс…

Прямо в центре круга, где только что горел огонь.

Затем – другой звук. Тонкий, ледяной, как сосулька, упавшая на камень. Детский смех. Знакомый Лизе до мурашек. Смех её младшей сестрёнки, которая умерла пять лет назад…)

– НЕТ! АЛЁНКА!.. – Вопль Лизы, полный нечеловеческого ужаса. – НЕТ!

В темноте что-то шевельнулось. Что-то холодное и колючее коснулось щеки Антона. Марина вскрикнула, почувствовав, как ледяные пальцы впиваются в её предплечье. Максим выхватил нож, но металл тут же выскользнул из окоченевших пальцев и со звоном упал на землю. Руслан сидел не шевелясь, лишь его сжатые кулаки белели в темноте.

А в черноте, над местом, где был костёр, вспыхнул свет. Не теплый свет огня. Холодное, мертвенное сияние. Как лёд под луной. И в этом сиянии они увидели… цветок. Огромный, неестественно яркий цветок шиповника, парящий в воздухе. Его лепестки переливались всеми оттенками синего и фиолетового льда, а сердцевина была чёрной, как провал в бездну. От него исходил тот самый, знакомый теперь холод пустоты.

И голос. Тот самый, сухой, шелестящий голос, который уже звучал в шёпоте, но теперь был громким и отчётливым, вибрирующим в самой кости:

"ПРИШЁЛ ЗА СВОИМ… ЛИЗОЧКА…"

Сияние погасло так же внезапно, как и появилось. Но тьма не была уже абсолютной. На земле, где упал нож Максима, лежал один лепесток. Ледяного синего цвета. И он слабо, зловеще светился в непроглядном мраке. А из чащи леса, от старого дуба, донеслось:

Шшшшшш… иди сюда… помнишь?.. ссссссс…

Больше никто не издал ни звука. Они сидели в ледяной темноте, сбившись в кучу, слушая шёпот и чувствуя, как пустота внутри каждого из них растёт, заполняясь леденящим ужасом от понимания: дверь открыта. И долг будет взыскан. Старый Шиповник не прощает долгов. Он их поглощает.

Тишина после голоса была хуже любого крика. Она висела тяжёлым, ледяным саваном, пронизанным лишь прерывистыми всхлипами Лизы и бешеным стуком сердец, готовых вырваться из груди. Светящийся лепесток на земле пульсировал слабым, мёртвенным синим светом, отбрасывая жутковатые тени на бледные, искажённые ужасом лица.

Максим сдавленно, пытаясь шевелить окоченевшими пальцами:

– Нож… Где нож?!

– Не поможет. – Произнёс Руслан шёпотом, полным ледяной горечи. – Железо для него – пыль. Он голоден. И он выбрал плательщика.

– Отстань! – Лиза, истерично, зажимала уши, но шёпот проникал прямо в череп. – Отстань от меня! Это не ты! Ты не Алёнка!

Шшшшш… помнишь качели?.. ссссс… помнишь, как я упала?.. больно… так больно было, Лиза…

Голос мёртвой сестры прорезал тьму, точь-в-точь как тогда, в тот роковой день на старых скрипучих качелях. Лиза вскрикнула, сжавшись в комок. Колючий холодок снова скользнул по её щеке, оставляя ощущение ледяной иглы.

– Лиза! Держись! Это… – Антон рванулся к Лизе, но споткнулся в темноте о корень, – это галлюцинация! Надо бежать! Всем бежать отсюда!

– Куда?! – Марина резко хватила Антона за руку. – В лес? В темноту? Ты не слышишь? Оно везде! Оно в тишине! Оно в голове!

В этот момент светящийся лепесток дрогнул. Из его сердцевины, чёрной как бездна, выползла тонкая, почти невидимая струйка инея. Она поползла по мху, змеясь, прямо к ногам Лизы. Там, где иней касался земли, мгновенно расцветали микроскопические кристаллики льда, слабо мерцающие тем же зловещим синим светом. Дорога. Дорога из холода и потерь.

– Слушайте! Все! – Руслан вдруг заговорил быстро, отчаянно, его маска невозмутимости рухнула. – Он кормится светом внутри! Радостью! Теплом! Он хочет выскоблить нас дочиста! Но пока есть хоть искра… пока мы помним что-то яркое, настоящее… он не может взять всё сразу! Это наша слабость… и наша защита! Держитесь за свои светлые мысли! Крепче! Не отпускайте!

Шшшшш… глупый Руслан… помнишь брата?.. помнишь его смех?.. тёплый… как тогда у костра… ссссс… а теперь?.. пусто… вкусная пустота…

Руслан содрогнулся, будто его хлестнули кнутом. Его лицо, освещенное зловещим светом лепестка, исказилось мукой. Он сжал виски, застонав:

– Нет… не трогай его… молчи…

Марина с ужасом глядела на Руслана:

– Брат?.. Ты… ты никогда не говорил…

Руслан быстро ответил ей срывающимся голосом:

– Он взял его первым! Всё! Каждую улыбку! Каждое слово! Оставил только… только дыру и этот проклятый шёпот! Я привёл вас сюда… думал, если будет больше людей… если он отвлечётся…

(Он зарыдал, но слёзы мгновенно замерзали на щеках ледяными дорожками).

Ледяная дорожка от лепестка коснулась ботинка Лизы. Тонкие щупальца инея мгновенно обвили шнуровку, поползли вверх по джинсам. Ледяной ожог проник сквозь ткань.

Лиза с визгом:

– Ай! Холодно! Оно жжёт! Снимите! Снимите!

Голос Алёнки: Вдруг громко, отчётливо, прямо перед лицом Лизы, но звучащее как ломающийся лёд) "Почему ты меня не поймала, сестрёнка?.. Я так летела… так больно было падать… Дай мне теперь свою радость… Дай мне ту поездку на море… помнишь? Солнце… смех… мама живая…"

В памяти Лизы вспыхнули кадры: яркое солнце, бирюзовое море, смех маленькой Алёнки в яркой панамке, мама, улыбающаяся… Самое яркое, самое счастливое воспоминание. Оно затопило её теплом на долю секунды, отгоняя ледяной ужас. Но тут же, как ножом, резанула мысль: Мама умерла через год после этого. Алёнки нет. Всё это прах.

Шшшшш! Шёпот слился в торжествующее шипение. Ледяные щупальца рванули вверх, к колену Лизы. Синий свет от лепестка вспыхнул ярче, осветив фигуру над ним. Это была не тень. Это было сгущение холода и тьмы – бесформенное, колышущееся, с вкраплениями мерцающих синим кристаллов льда и острыми, как бритва, очертаниями чёрных шипов. Оно парило в сантиметре от земли. А из его сердцевины тянулись те самые ледяные щупальца к Лизе.

Максим с диким криком бросил в фигуру тяжёлый камень, лежавший у костра:

– Отпусти её!

Камень пролетел сквозь фигуру, как сквозь дым, и упал в темноту с глухим стуком. Никакого эффекта. Фигура даже не дрогнула. Зато щупальца дёрнули Лизу с такой силой, что она свалилась на бок, взвывая от холода и ужаса. Ледяные нити уже обвивали её бедро, цепляясь за кожу ледяными крючьями.

– Гори, тварь! Гори! – Антон в панике схватил горячее, но уже угасающее полено из кострища)

Он замахнулся, швырнул тлеющее полено прямо в центр синей фигуры. На миг показалось, что тёмные шипы внутри неё дрогнули, отшатнулись от жара. Раздалось шипение, как от капли воды на раскалённую плиту. Фигура сжалась, стала плотнее, темнее. Ледяные щупальца ослабили хватку на долю секунды.

– Огонь! – Очнувшись от кошмара, Руслан закричал: – Нам нужен огонь! Настоящий огонь! Жаркий! Он ненавидит тепло! Разжигайте костёр! БЫСТРО!

Марина первой сориентировалась. Она рванулась к рюкзакам, срывая застёжки, высыпая содержимое на землю. Спички! Где спички?! Максим, забыв про нож, стал сгребать в кучу сухие ветки, листья, всё, что мог найти на ощупь в темноте, освещенной лишь зловещим сиянием лепестка и парящей над ним фигуры. Антон метался, собирая тлеющие угли костра, пытаясь раздуть их дыханием.

Шшшшшш! ССССС! Шёпот превратился в яростный, шипящий вой. Фигура Старого Шиповника сжалась, стала похожа на гигантский, колючий бутон изо льда и тьмы. Ледяные щупальца снова рванули к Лизе, теперь уже целясь к лицу, к вискам – прямо к источнику воспоминаний. Одно щупальце коснулось её виска.

– АААА! Море… – Лиза с воплем, полным невыносимой агонии, кричала, – солнце… оно… оно уходит! Я забываю! Забываю мамин голос! Забываю, как Алёнка смеялась! НЕТ! ОСТАВЬ!

В её глазах отражался не просто страх. Отчаяние полного, необратимого стирания. Искажение самой её сути. Синий свет лепестка пылал теперь как маленькая холодная звезда. Над ним чёрно-синий бутон начал медленно, чудовищно разворачиваться, раскрываясь в огромный, ледяной цветок смерти. Из его раскрывающейся сердцевины потянулись новые, более толстые щупальца холода – уже ко всем.

– Есть! – Марина вскрикнула, чиркнув спичкой.

Маленькое, дрожащее пламя вспыхнуло в её руках. Она поднесла его к жалкой кучке хвороста и сухих листьев, которую успел навалить Максим. Пламя схватилось за сухой мох, поползло вверх по веточке. Затрещало. Родился крошечный, хрупкий огонёк.

Старый Шиповник ЗАВЫЛ. Это был звук ломающегося льда, скрежета камней и бесконечной, вселенской тоски. Раскрывающийся цветок дернулся, отпрянул от слабого тепла. Щупальце, впившееся в висок Лизы, ослабло, но не отпустило. Оно замерло, пульсируя синим светом, будто оценивая угрозу.

Руслан кричал, подбрасывая в едва живой огонёк щепки, сухую траву:

– Больше! Давайте больше! Гори, я сказал! ГОРИ!

Антон и Максим, забыв про страх, рвали сухие ветки с ближайших кустов, ломали их, швыряя в начинающее разгораться пламя. Огонь рос, набирал силу. Жёлтые языки лизнули воздух. Тепло, первое за эту бесконечную ночь, ударило в лицо.

Синий цветок вздрогнул всем телом. Его лепестки изо льда и тьмы начали медленно, нехотя смыкаться. Ледяные щупальца, тянущиеся ко всем, кроме Лизы, начали втягиваться. Но то, что держало Лизу… оно не отпускало. Оно замерло, как ледяной ошейник на её шее и виске, пульсируя в такт светящемуся лепестку на земле.

Голос Алёнки: (Теперь слабый, искажённый, полный злобы) "Не уйдёшь… сестрёнка… обещаю… твоё море… твоё солнце… моё… ссссс…"

Костёр горел. Жарко. Ярко. Тени плясали дико, но это были просто тени от огня. Фигура Старого Шиповника сжалась до размеров большого тёмного шара, висящего над лепестком. Он больше не пытался атаковать. Он… ждал. Шёпот стих, но в тишине, нарушаемой только треском пламени и прерывистым дыханием, висела невысказанная угроза. Огонь был их спасением сейчас. Но он не мог гореть вечно. А ледяной ошейник на Лизе и мерцающий лепесток на земле говорили о том, что сделка не отменена. Она лишь отложена. И Старый Шиповник был терпелив. У него была вечность. А у них… только до рассвета. Или до последней искры в костре.

Лиза сидела, обхватив голову руками, дрожа всем телом. Она смотрела на огонь, но в её глазах не было тепла. Только ледяная пустота там, где раньше жило море, солнце и смех самой дорогой ей девочки. Часть её была уже украдена. И щупальце холода на её виске было живым напоминанием: Он ещё вернётся. За своим.