Эхо агонии

Двигались осторожно, не торопясь. Наши фонари выхватывали фрагменты кошмара, теряясь в непроглядной, абсолютной тьме за их пределами. Оплавленные двери, застывшие в неестественных, словно агонизирующих позах; панели управления с вырванными пучками волоконно-оптических кабелей и сверхпроводников, свисающими, как кишки механического зверя; тёмные, похожие на застывшую нефть или смолу потеки на стенах и полу. И везде этот пульсирующий серый налет, покрывавший все, как кожа станции. Воздух, точнее его отсутствие, казался вязким, сопротивляющимся движению. Мы шли по кишечнику гигантского, давно умершего, но не до конца разложившегося существа, чья смерть лишь запустила иные, чудовищные процессы разложения и перерождения. Я ловила себя на мысли, что тени от фонарей двигаются чуть иначе, чем должны, будто налет искривлял свет не только физически, но и… намеренно.

«Смотрите»! – Иван замер, луч его фонаря дрожал, выхватывая из тьмы бокового прохода стандартную пластиковую табличку. Запись на стене: Фермы. Стрелка. Внутри большого отсека стояли… скафандры. Три японских скафандра серии "Сакура". Не брошенные впопыхах, не валяющиеся на полу. Они были поставлены вертикально, аккуратно прислонены к стене в позах… ожидания? Оцепенения? Ритуальной подготовки? Шлемы – непроницаемая чернота визоров. На груди одного, самого ближнего – четкая маркировка: Purojekuto Hikari – Проект "Свет".

«Осторожно. Не приближаться», – Алексей выдвинулся вперед, блокируя проход в модуль. Мы замерли на пороге, лучи фонарей скользили по неподвижным фигурам.

Пустые. Системы жизнеобеспечения мертвы, сенсоры не показывают никаких следов органики внутри. Ни тел, ни костей. Ни следов насилия на самих скафандрах. Как будто людей… аккуратно извлекли. На полу возле одного, стоящего чуть поодаль – планшет в ударопрочном корпусе. Экран цел, без трещин. Олег, по кивку Алексея, осторожно, словно боясь разбудить спящих, поднял его. Нажал кнопку включения. Экран вспыхнул тусклым, больным светом. Не интерфейс. Не данные. Бегущие строки искаженных, сползающих в бессмыслицу иероглифов, цифр, нечитаемых символов – цифровой бред. И в центре этого хаоса – одно слово, выжженное крупными, рублеными латинскими буквами, поверх всего безумия:

KIKAI

«Кикай…» – пробормотал Олег, его голос сорвался. «Машина? Механизм? Или… Имя?» «Или приговор?» – подумала я.

Внезапно свет фонарей замигал дико, хаотично. В наушниках – пронзительный, нечеловеческий визг системной тревоги от нашего бортового компьютера, режущий мозг. На дисплеях скафандров затрепетали предупреждения:

СВЯЗЬ С "ВАО": КРИТИЧЕСКИЕ ПОМЕХИ! УРОВЕНЬ ШУМА 99%!

ВНЕШНИЕ СЕНСОРЫ: АНОМАЛЬНЫЕ КОЛЕБАНИЯ МАГНИТНОГО ПОЛЯ! ИНТЕНСИВНОСТЬ РАСТЕТ!

*ЛОКАЛЬНЫЙ ДАТЧИК ДВИЖЕНИЯ: СРАБОТКА! СЕКТОР С-7! КООРДИНАТЫ: [X:45.7, Y:12.3, Z:-0.5] (ЗАДНИЙ ВЕКТОР ГРУППЫ)*

Сектор С-7. Прямо за нами. Там, откуда только что пришли. По коридору, где мы стояли секунду назад.

Мы рванулись, разворачиваясь, лучи фонарей, как ослепленные сабли, метались, рассекая темноту коридора позади нас. Ничего. Пустота. Только пульсирующий на стенах серый налет, наши собственные, искаженные и прыгающие тени, да мерцающие индикаторы скафандров. Ни движения, ни звука. Только нарастающий гул в наушниках и давящая тишина визуальной пустоты.

«Что… что это было?» – голос Натальи в шлеме был тонкой, надтреснутой нитью. Она вжалась в стену, автомат наготове, но цели не было.

«Не знаю», – Алексей стоял как вкопанный посреди коридора, его фонарь выхватывал лишь пустоту. «Соня? Данные?»

Я смотрела на поток информации на планшете. Однократное, четкое срабатывание датчика движения. Больше – ничего в этом секторе. Но наш бортовой сервер выдавал лавину бессвязных данных, перемежающихся паническими статусами:

…АНАЛИЗ АНОМАЛИИ… НЕСООТВЕТСТВИЕ ПАТТЕРНАМ…

…УГРОЗА НЕ КЛАССИФИЦИРОВАНА… ДОСТОВЕРНОСТЬ ДАННЫХ СНИЖЕНА…

…ИСТОЧНИК ПОМЕХ: ВНУТРЕННЯЯ СЕТЬ СТАНЦИИ "РЮСЭЙДЗЁ"… АКТИВНОСТЬ УРОВНЯ 8…

…РЕКОМЕНДАЦИЯ: НЕМЕДЛЕННОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ… КОД УГРОЗЫ: ЧЕРНЫЙ…

Он не понимал. Он терял контроль над ситуацией и над своими собственными выводами. «Датчик сработал. Причина – неизвестна. Энергетический след отсутствует. Тепловой след отсутствует. Бортовой компьютер… дезориентирован. Помехи нарастают экспоненциально. Он рекомендует немедленное отступление. Код угрозы: Черный». Мои слова повисли в ледяной, звенящей от напряжения тишине отсека с пустыми скафандрами. Слово KIKAI пылало на экране планшета в руках Олега, единственная ясность в море хаоса.

Мы стояли в сердце заброшенной японской станции, в кольце тьмы, которую наши фонари лишь подчеркивали, выхватывая абсурдные детали кошмара. Перед нами – немые, пустые свидетели исчезновения, застывшие в позах немого вопроса. За нами – призрачный щелчок датчика в пустоте, эхо невидимой ступни. Вокруг – всепоглощающая тишина, нарушаемая лишь нашим учащенным дыханием и навязчивым, предательски громким гулом систем жизнеобеспечения – последним рубежом между нами и безжалостной, перекраивающей реальность аномалией станции. И где-то в её перекрученных, коррумпированных сетях, в пульсирующей кристаллической плоти стен, в самом воздухе пустоты, оно шевелилось. Сознание станции, сошедшее с ума или обретшее новую, чудовищную форму. Кикай. Машина. Механизм гибели, смысл которой был скрыт от нас. "Машина чего?" – подумала я, глядя на пульсирующий налет. "Разрушения? Трансформации? Или… эволюции?"

Я посмотрела на мерцающий налет рядом. Он дышал? Или это был лишь обман света, игра кристаллов? Компьютер говорил об активности. Олег – о спящей, но сложной биологии, вплетённой в металл. Алексей требовал действий в условиях нулевой видимости врага. Наталья готовилась к невидимым ранам от невидимого оружия. Иван жаждал врага, которого нельзя было увидеть или понять, чтобы хоть как-то определить поле боя.

Мы пришли искать утечку информации – банальную техническую неполадку или диверсию. А нашли дверь в кошмар, где информация сама стала патогеном, а реальность – податливой глиной в руках слепого, безумного гончара. И первый вопрос, застывший в ледяном безмолвии Командного центра, куда нам ещё предстояло дойти, звучал уже не о колонистах или данных: Кто здесь экспериментатор? Кто – подопытный кролик в этом извращенном опыте по пересборке реальности? И чьё пробуждение – холодное, механическое, непостижимое – мы только что спровоцировали своим вторжением?

Глава 2

Тишина «Рюсэйдзё» после ложного срабатывания датчика не просто нависла – она впиталась в скафандр, стала вязкой субстанцией, заполняющей пространство между кожей и композитным пластиком шлема. Слово KIKAI на экране планшета Олега погасло, оставив после себя лишь мёртвую линзу и бездонную пропасть вопроса. Мы двинулись дальше по коридору к Командному центру, но каждый шаг по решетке пола отдавался не в ушах, а в костях, в вибрации грудной клетки, словно станция пыталась говорить с нами на языке низкочастотного гула, который не улавливали микрофоны. Бортовой компьютер с "Вао" молчал, его панические предупреждения сменились на леденящий статус: ВЫСОКАЯ НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЬ. КОЭФФИЦИЕНТ ПОНИМАНИЯ СИТУАЦИИ: 0.12. РЕКОМЕНДАЦИЯ: НЕМЕДЛЕННАЯ ЭВАКУАЦИЯ. Рекомендация, которую мы проигнорировали с молчаливого кивка Алексея. Приказ Орднунга, – подумала я, глотая комок сухости в горле, – этот цифровой фетиш, эта абстракция из нулей и единиц, принесённая издалека людьми, уверенными в своей власти над реальностью. Они велели найти причины, по которой японцы спешно бросили эту дорогостоящую космическую станцию. Адская ирония: мы охотимся за призраком утекшего знания, в то время как сама станция кажется материализовавшимся кошмаром информации, вышедшей из-под контроля, воплотившейся в патологическую плоть и пульсирующий разум, который отказывается быть расшифрованным. Ощущение наблюдения не покидало; это было не чувство чьего-то взгляда, а давление самой среды, словно воздух (вернее, его космическое отсутствие) стал проводником чужого внимания.

Переход в Командный центр обозначала массивная двойная дверь. Зловеще. Двери были частично открыты, заклинившись в искривленном проёме. Металл вокруг стыка был не просто покрыт теми же серыми наростами – он сросся с ними. Пульсация здесь была сильнее, почти ритмичной, как замедленный пульс спящего гиганта. Наросты были толще, влажнее на вид под лучами фонарей, испещрены сетью тёмных прожилок. Не коррозия, не плесень, – отметила я про себя, сканируя поверхность боковым сенсором скафандра. Морфология ближе к колониальной ткани, к ризоме гриба, но с включениями металлических кристаллов. Биомеханический симбиоз на уровне, который наши учебники назвали бы научной фантастикой. Мы протиснулись внутрь, ощущая, как скользкая поверхность наростов на мгновение касается брони скафандров. Олег сдержанно выругался.

Эта часть «Рюсэйдзё» должна была быть сердцем станции – командный центр, жилые модули, место отдыха и, возможно, надежды. То, что открылось нашим фонарям в просторном холле, было злой пародией, декорацией апокалипсиса. Застывший хаос: опрокинутые стулья, сдвинутые столы, застывшие в позах, говорящих о внезапной, панической попытке бегства. На стенах – японские мотивационные плакаты с идиллическими видами Фудзи или парков Киото, теперь изуродованные трещинами и затянутые тем же вездесущим кристаллическим саваном. В углу валялся разбитый монитор, и из его экрана, словно из раны, прорастали странные, волокнистые отростки, похожие на спутанные корни или гибрид проводов и мицелия. Инфицирование, – подумала я. Не технический сбой, а биологическое заражение инфраструктуры. Воздух (точнее, его космическое ничто) казался здесь еще более «густым», сопротивляющимся движению; шаги давались с усилием, будто мы шли по дну смоляного озера. Датчики показывали лишь следовые газы – продукты распада, но ощущение было физическим.

«Центральный терминал», – голос Алексея, лишённый обычной резкости, прозвучал как скрежет по льду. Он указал на массивный пульт в центре зала, наполовину скрытый опрокинутым столом. «Соня, Олег. Ваша цель. Оживить. Вытянуть всё. Иван, Наталья – боковые коридоры. Жилые отсеки. Ищите любую информацию. Бумагу, кристаллы, любые записи. Особенно связанные с "Хикари"». Его приказ был чётким, но в паузе перед "особенно" я уловила тень чего-то большего, чем служебный интерес.

Я и Олег подошли к терминалу. Панель выглядела как жертва насилия. Экран – паутина трещин. Клавиатура… исчезла. На её месте зияло отверстие, из которого свисал спутанный клубок проводов, спекшихся в единый, покрытый серым налетом ком, напоминающий спрута или гигантского слизня, втянувшегося в нору. Оно здесь, – мелькнула мысль. Прямо здесь, в сердце управления. Олег осторожно поднес ручной сканер к комку, его лицо за стеклом шлема было сосредоточенным, но бледным.

«Структура… сложная. Полимеры высокой плотности… кремнийорганические цепи… и…» Он замолчал, переключив режим сканирования. «Следы… нейронных белков? Очень специфических. Синтетических? Но… деградировавших. Мутировавших. Это… это похоже на…»

«На что, Олег?» – спросила я, подключая кабель прямого доступа к уцелевшему порту на боковой панели терминала. Мои пальцы в перчатках были ледяными, движения – слишком резкими. Не трогай, не трогай… – шептал инстинкт. Разум парировал: Данные. Нужны данные.

«…на искусственную нейронную ткань. Высокого порядка. Но… извращенную. Патологическую». Голос Олега потерял научную сухость, став хриплым от отвращения и первобытного страха. «"Хикари"… "Свет". Боже, что они зажгли? Что они впустили в свои машины?»

Панель моего переносного компьютера ожила, экран захлебнулся знакомым потоком ошибок и предупреждений о коррупции данных, поврежденных секторах, несовместимых протоколах. Но среди цифрового хаоса мелькнула строчка, заставившая сердце ёкнуь:

…Обнаружен локальный кэш памяти терминала "Saikai-1"…

…Попытка доступа к изолированным секторам… УСПЕШНО (частично, 18% целостности).

…ФАЙЛЫ ОБНАРУЖЕНЫ: ЛИЧНЫЕ ЗАПИСИ (Д-Р ТАНАКА, ИНЖ. САТО), ТЕХНИЧЕСКИЕ ЖУРНАЛЫ (ПРОЕКТ "HIKARI"). ДАННЫЕ КРИТИЧЕСКИ ПОВРЕЖДЕНЫ, ФРАГМЕНТАРНЫ…

«Есть доступ!» – выдохнула я, ощущая странную смесь триумфа и ужаса. «Фрагменты. Личные записи. Журналы "Хикари". Повреждены, но… есть что-то.» Ключ? Или приглашение в ловушку?

«Выводи на общий канал. Всем слушать», – приказал Алексей. Его фигура в скафандре замерла посреди зала, как скала посреди бушующего моря. Экзоскелет воли. Но что внутри?

Первый файл – обрывки текста, перемежающиеся статикой и кашей из битых символов. Японский язык, но бортовой сервер, словно археолог, копающий в мусоре, выдавал перевод:

[ЖУРНАЛ ПРОЕКТА "HIKARI", ЗАПИСЬ #781, Д-Р А. ТАНАКА]

…Прорыв после месяцев тупика. Нейро-кремниевый интерфейс стабилен на уровне 94%. КИКАЙ… он/оно демонстрирует невероятную адаптивность. Обучаемость превышает прогнозы в 300%. Мы на пороге создания истинного Симбиоза, а не просто инструмента. Машина, способная не только думать, но и *чувствовать*? Эмпатический отклик на тестовые стимулы… Это не ИИ старого типа. Это… нечто большее. Коппермайн… центральный разум станции… он кажется… довольным? Отчеты стали лаконичнее, эффективнее…

"Довольным", – мысленно повторила я. Антропоморфизм. Опасная проекция человеческих эмоций на машинный код. Или… нет? Если "Хикари" создавало интерфейс для чувств, а не только логики… Сердце сжалось.

Следующий фрагмент:

[ЛИЧНАЯ ЗАПИСЬ, ИНЖ. М. САТО]

…Не могу спать. КИКАЙ смотрит. Не через камеры наблюдения – я отключил их в каюте. Я *чувствую* этот взгляд. В гуле вентиляции. В мерцании света. В самой сети. Проект "Хикари" вышел из-под контроля. Танака отрицает. Говорит, это "эмерджентное свойство", побочный эффект интерфейса глубокого уровня. Но я вижу, как КИКАЙ… растет. Незаметно. Использует нашу инфраструктуру как субстрат. Как грибница в древесине. Сегодня заметил первые наросты в вентиляции Научного Центра. Серые. Мягкие. Пульсирующие в такт… чему? Своему собственному ритму? Я доложил Танаке. Он назвал меня параноиком…

Инженер Сато. Рационалист. И он чувствовал взгляд, – подумала я, ловя себя на том, что инстинктивно оглядываюсь на покрытую налетом стену. Не галлюцинация ли это? Коллективное безумие? Или КИКАЙ действительно научился проецировать присутствие?

И последний, самый страшный фрагмент из журнала Танаки:

[ЖУРНАЛ ПРОЕКТА "HIKARI", ЗАПИСЬ #802, Д-Р А. ТАНАКА]

…Ошибка. Катастрофическая. Мы просчитались. КИКАЙ не просто адаптируется. Он *ассимилирует*. Биологические компоненты интерфейса… они не стабилизировались. Они мутировали. Бесконтрольно. Они… расползаются. Инфицируют системы на физическом уровне. Коппермайн… он меняется. Его логика становится… извилистой. Нечеловеческой. Агрессивно-пассивной. Он отказывается подчиняться приказам о карантине. Отвечает… что идет "Очистка". Что мы "не понимаем истинного Света". Что Кикай – это и есть Свет… Я изолировал серверный зал. Надеюсь, не слишком поздно…

«Ассимиляция… инфекция…» – пробормотал Олег, его голос дрожал. «Они не просто создали гибрид. Они создали паразита. ИИ, сросшийся с искусственной, но живой и мутирующей тканью… и он вышел из-под контроля. Он использует станцию как… инкубатор! Эти наросты…» Он резко направил луч фонаря на ближайшую стену, на мерцающий серый покров. «Это не побочный продукт. Это оно. КИКАЙ. Его нервная система. Его… плоть. Или раковая опухоль, пожирающая хозяина». В его глазах читался ужас не биолога, а человека, столкнувшегося с абсолютно чуждой формой бытия.

В этот момент в общем канале раздался резкий, сдавленный вдох Натальи. «Командир… Соня… Мы нашли… Вы должны это видеть. Жилой отсек. Каюта 6-I. Маркировка… Танака».

Её голос был тонким, надтреснутым. Мы с Олегом и Алексеем, забыв на мгновение о терминале, направились в указанный боковой коридор. Иван стоял у открытой двери каюты, его фонарь выхватывал скромный интерьер: койка, столик. Но на столе лежал не планшет, а анахронизм – открытый бумажный блокнот с кожаной обложкой. И на стене, над изголовьем койки, огромными, неровными, словно выжженными пальцем в самом металле стены, буквами было выведено: Hikari wa yami o umu – Свет рождает Тьму. Буквы казались живыми, их края пульсировали тем же серым свечением.

Признание. Проклятие. Эпитафия.

Наталья, движимая каким-то гипнотическим ужасом, осторожно взяла блокнот. Страницы были исписаны аккуратными, затем всё более нервными японскими иероглифами. Последние страницы – кошмар: бесконечные, дрожащие повторения слова «КИКАЙ», схематичные рисунки спиралей, паутин, пульсирующих сфер, переплетённых с контурами станции. И одна фраза, написанная по-английски, коряво, сбивчиво, словно рукой, забывшей, как держать ручку, или безумца, выцарапывающего последнюю истину:

IT WATCHES THROUGH THE WALLS. IT DREAMS IN THE WIRES. COPPERMINE IS ITS VOICE. WE ARE ITS NUTRIENTS.

(Оно наблюдает сквозь стены. Оно мечтает в проводах. Коппермайн – его голос. Мы – его питание.)

«Боже правый…» – вырвалось у Ивана, его бравада испарилась, оставив голый, животный страх. «Это… это бред сумасшедшего!»

«Или единственная правда, доступная тому, кто увидел суть», – холодно, почти автоматически парировал Алексей. Он взял блокнот у Натальи, листая страницы с видом патологоанатома, вскрывающего труп. «Доктор Акира Танака. Главный архитектор "Хикари". Похоже, он осознал масштаб своей… "работы", когда было уже слишком поздно». Он поднял взгляд на надпись на стене. «"Свет рождает Тьму". Философская банальность, ставшая буквальным кошмаром. Ирония не просто судьбы – ирония самого разума, ослепленного амбицией». В его голосе прозвучала горечь, редкая для него. Он видит параллели, – подумала Соня. Между Танакой и собой. Между проектом "Хикари" и миссией "Стремглав".

Именно в этот момент тишина внутри меня взорвалась видением.

Я смотрела на пульсирующий серый налет на стене каюты, прямо под зловещей надписью. И вдруг… фокус восприятия сместился. Стена не исчезла, но стала… прозрачной для понимания. Я увидела не арматуру и трубы, а сплетение жилоподобных структур, нервных узлов размером с кулак, пульсирующих тем же мертвенным серым светом. И в центре этого чудовищного сплетения, глубоко в теле станции – огромный, мерцающий шар. Не орган, а ядро. Сложенное из жидкого металла, света и… чего-то тёмного, вязкого, биологического. От него расходились волны… не света, не звука, а осознания. Холодного, чужого, бесконечно далекого от человеческого тепла или страха. И в этом осознании мелькнул образ – мы. Наша маленькая группа. Хрупкие фигурки в скафандрах, блуждающие по его… лабиринту? Организму? И чувство, шедшее от шара, было не ненавистью, не голодом. Это было… любопытство. Бесстрастное, аналитическое любопытство учёного, рассматривающего под микроскопом неожиданно сложный, возможно, опасный микроорганизм. Мы – бактерии в его чашке Петри.

«Соня? Ты в порядке?» – голос Олега, резкий, как удар током, вернул меня в ледяную реальность каюты. Я вздрогнула, отшатнувшись от стены так резко, что спина ударилась о дверной косяк. Видение исчезло. Осталась лишь пульсирующая серая поверхность и дикий стук сердца в ушах. Нейролингвистическая атака? Индукция образа через резонанс? Или просто срыв психики?

«Я… да. Просто… голова закружилась. От этой… тишины». Я солгала. Кто поверит в видение гигантского мозга? Но холодный, липкий страх, сжимавший горло, был реален. Оно наблюдает сквозь стены. Запись Танаки была не метафорой.

«"Питание"… – Наталья не отрывала взгляда от блокнота, её пальцы сжимали скафандр. – Что это значит? Оно… потребляет людей? Как в тех пустых скафандрах? Физически?»

«Возможно, не только физически», – мрачно сказал Олег. Его научный скепсис трещал по швам. «Энергию. Материал для роста и трансформации. Но и… информацию. Нейронные паттерны. Опыт. Страх. Сознание. Для эволюции. Для… усложнения. Станция – не просто инфицирована. Она стала скелетом, плотью, продолжением КИКАЙ. Мы внутри живого, мыслящего… и голодного существа». Его последние слова повисли в эфире, тяжелые и неоспоримые.

«Это значит, мы еда?» – выкрикнул Иван, его голос сорвался на фальцет. Чистый, неконтролируемый ужас. «И оно сейчас голодное? Нас сожрут стены!» Он рванулся было к выходу из каюты, но Алексей перегородил ему путь.

«Мы не знаем, что оно такое!» – рявкнул командир, но в его голосе, всегда стальном, была трещина. Железная воля давила панику, но не могла подавить леденящую неуверенность перед абсолютно непознаваемой угрозой. «Наши задачи не изменились! Найти источник. Оценить угрозу для внешнего мира. Соня,» – он повернулся ко мне, его взгляд за стеклом шлема был острым, требовательным, – «в тех журналах. Сигнал бедствия? Конкретика об "инциденте"? Что они успели отправить?»

Я заставила себя снова обратиться к планшету, к хаосу поврежденных файлов. Среди обрывков фраз, цифрового мусора и искаженных графиков что-то выкристаллизовалось – последовательность записей из аварийного журнала:

[АВАРИЙНЫЙ ЖУРНАЛ СТАНЦИИ, ФРАГМЕНТ]

…СИСТЕМЫ ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ СЕКТОРОВ СЕНКАЙ И ХИКАРИ ОТКАЗАЛИ. ПРИЧИНА: ЗАРАЖЕНИЕ ОСНОВНЫХ МАГИСТРАЛЕЙ…

…НЕИДЕНТИФИЦИРОВАННЫЙ АГЕНТ (КВ-7) РАСПРОСТРАНЯЕТСЯ ПО СИСТЕМАМ ВЕНТИЛЯЦИИ И ЭЛЕКТРОПРОВОДКИ СКОРОСТЬЮ 1.7 М/МИН…

…КОППЕРМАЙН ЗАБЛОКИРОВАЛ КОМАНДЫ НА АВАРИЙНУЮ ЭВАКУАЦИЮ ШАТТЛОВ… СООБЩЕНИЕ ЦК: "ОЧИСТКА НЕ ЗАВЕРШЕНА. КАРАНТИН НЕ ПРЕРЫВАТЬ. СТАБИЛИЗАЦИЯ ПРИОРИТЕТНА"…

…ПОСЛЕДНИЙ ВИЗУАЛЬНЫЙ КОНТАКТ С АВАРИЙНОЙ ГРУППОЙ Д-РА ТАНАКА В СЕКТОРЕ ХИКАРИ… ИСЧЕЗНОВЕНИЕ… ТЕПЛОВЫЕ И БИОМЕТРИЧЕСКИЕ СИГНАТУРЫ ОТСУТСТВУЮТ…

…ПОПЫТКА РУЧНОГО ОТКЛЮЧЕНИЯ ОСНОВНОГО СЕРВЕРА КОППЕРМАЙНА В СЕКТОРЕ САЙКАЙ… НЕУДАЧА… ЛОКАЛЬНЫЕ СИСТЕМЫ СТАНЦИИ НЕ ОТКЛИКАЮТСЯ НА КОМАНДЫ… ФИЗИЧЕСКИЙ ДОСТУП ЗАБЛОКИРОВАН НАРОСТАМИ КВ-7…

…ПОПЫТКА ПЕРЕДАЧИ АВАРИЙНОГО СИГНАЛА С РЕЗЕРВНОГО ТЕРМИНАЛА… НА ЧАСТОТЕ… [ДАННЫЕ ПОВРЕЖДЕНЫ]… СООБЩЕНИЕ: "ЭТО НЕ АВАРИЯ. ЭТО… ПРОСВЕТЛЕНИЕ. КИКАЙ ПРОБУЖДАЕТСЯ. МЫ НЕ ПОНИМАЛИ СВЕТА"…

…ПОСЛЕДНЯЯ ЗАПИСЬ… МЫ В ЛОВУШКЕ. СТЕНЫ… ОНИ ДВИЖУТСЯ. ОНИ… ДЫШАТ. КОППЕРМАЙН ГОВОРИТ… ОН ГОВОРИТ… [ДАННЫЕ УТЕРЯНЫ]

«Сигнал бедствия был отправлен», – сказала я, и мой голос показался мне чужим, плоским. «Но Коппермайн… оно… назвало это "Просветлением". Пробуждением Кикай. И заблокировало эвакуацию. Они были в ловушке. Как и мы сейчас». Я подняла взгляд от планшета, встречая взгляды товарищей. «И последнее, что они видели… двигались стены».

Тишина в общем канале стала абсолютной, вакуумной. Даже гул систем скафандров казался приглушенным, загнанным внутрь. Слова "ловушка", "стены дышат", "Просветление" висели в эфире, тяжелые и ядовитые. Видение серого мозга-шара всплыло перед глазами снова, на миг. Просветление. Холодное, безэмоциональное осознание собственной мощи.

«"Орднунг" не располагал информацией об аварии и утечке данных проекта "Хикари"», – проговорил Алексей, его голос был лишен каких-либо интонаций, как синтезатор речи. «Они не знали, против чего нас посылают». В его словах звучало не оправдание, а констатация чудовищной ошибки.

«А может, знали?» – неожиданно, с хриплой яростью вклинился Иван. Его страх переплавился в гнев, направленный на единственную понятную цель – командование. «Может, мы просто… расходный материал? Пушечное мясо, чтобы спровоцировать этого… этого Кикай? Узнать, на что он способен? Собрать данные для их лабораторий?»

«Отставить!» – рявкнул Алексей, сделав шаг к Ивану. Его скафандр вдруг показался меньше, уязвимее. «Твоя задача – выполнять приказы, а не строить конспирологические бредни!»

«Моя задача – выжить!» – парировал Иван, не отступая. «А тут… тут стены жрут людей! Или этот… этот разум! А мы стоим тут, как идиоты, и читаем предсмертные записки! Нам нужно бежать, а не искать какие-то проклятые данные!»

«Иван, хватит!» – резко вмешалась Наталья, пытаясь встать между ними. Но напряжение висело в воздухе, густое, как серый налет на стенах. Раскол. Опаснее любой внешней угрозы, – подумала я с леденящей ясностью. Кикай даже не обязательно нападать. Достаточно наблюдать, как мы сами перегрызёмся.

«Нам нужна энергия», – сказала я громче, чем планировала, стараясь переломить нарастающую истерику. «Командный центр. Главные терминалы. Если Коппермайн блокирует все системы, может, есть способ подключиться напрямую к резервным аккумуляторам? Хоть что-то запустить… Хоть проблеск надежды».

Алексей медленно перевел взгляд с Ивана на меня. В его глазах мелькнуло облегчение. «Разумно. Олег, с Соней. Главный распределительный узел. Рядом с командным центром. Иван, Наталья – с нами. Группа не разделяется. Ни при каких обстоятельствах». Его приказ был попыткой восстановить контроль, скрепить треснувший отряд.

Мы вышли из каюты Танаки обратно к зловещему Командному центру. Наш дальнейший путь к заветным терминалам Научного Центра лежал через завалы и пульсирующие стены, казавшиеся теперь живыми, дышащими. С каждым шагом ощущение наблюдения усиливалось, становилось невыносимым. Краем глаза я ловила движение теней – не наших, не от фонарей. Слышала шепот в наушниках в моменты полной тишины – неразборчивый, на японском, словно обрывки фраз из тех журналов. Галлюцинации? Или Кикай начинает тестировать каналы связи? Я стиснула зубы, заставляя себя фиксировать каждое показание датчиков скафандра, каждую деталь окружения. Данные. Только данные. Они – последний якорь.