Анна

Маэльреян Ротшильдд

Анна

Книга посвящается

тем, кто ищет любовь во всех её проявлениях – в прикосновении, во взгляде, в тишине между словами. Тем, кто знает, что настоящие чувства – это не вспышка, а свет, который ведёт сквозь годы. Тем, кто не боится открыться, рисковать, доверять и верить в чудо.

И, конечно, тем, для кого любовь – это роскошь, которую они готовы носить с гордостью.

Эта книга посвящается тем, кто верит в любовь.

Не в любовь-иллюзию, сотканную из случайных встреч и пустых слов, а в любовь, которая дышит между строк. Которая рождается в малейшем движении, в невесомом касании пальцев, в молчании, наполненном смыслом.

Она для тех, кто знает: настоящая любовь – это когда мир замирает, а сердце продолжает биться в такт другому сердцу. Когда больше не нужно притворяться, доказывать, бояться. Когда ты просто есть – и этого достаточно.

Она для тех, кто ищет не страсть, что сгорает в мгновение, а свет, что освещает путь сквозь годы. Для тех, кто понимает: любовь – это дом. Тёплый, родной, безусловный.

И если сейчас ты чувствуешь, как внутри тебя что-то откликается, как мир становится чуть теплее, а сердце – чуть легче, знай: любовь уже здесь. Она была всегда. И эта книга – лишь ещё одно напоминание о том, что ты её достоин.

Сюжет вкратце:

История рассказана от лица Михаила – мужчины, чья жизнь полна любви, тепла и присутствия его жены Анны. Мы видим их будни, их маленькие радости, их путешествия и мечты. Михаил описывает, как они вместе гуляют по парку, готовят ужин, планируют будущее, смеются над мелочами. Читатель верит, что Анна рядом – её голос, её прикосновения, её улыбка оживают на страницах. Это настолько естественно и искренне, что сомнений нет: они счастливы вместе.

Но в финале раскрывается правда: Анна умерла 30 лет назад от тяжёлой болезни. Всё, что мы читали, – это не реальность, а мир, который Михаил создал в своём сердце и разуме. Он живёт так, будто она не ушла, разговаривает с ней, чувствует её тепло. Лишь в последней главе мы видим его старым, одиноким, сидящим у её могилы, где он тихо говорит: "Ты всегда будешь со мной". Читатель понимает, что любовь Михаила была настолько велика, что она победила время, смерть и одиночество.

Тёплый, светлый, с лёгкой грустью, которая раскрывается только в конце. История полна жизни и красоты, но финал добавляет глубокой меланхолии и восхищения силой человеческого сердца.

– Их любовь показана через простые, но яркие моменты: запах её духов, звук её смеха, привычка поправлять ему шарф.

– Михаил не кажется сумасшедшим – он просто живёт в своей правде, где Анна осталась навсегда.

– Финальный поворот заставляет переосмыслить всё прочитанное, превращая книгу в гимн вечной любви.

Эта история дарит тепло, веру и тихую грусть. Она позволяет прожить любовь Михаила и Анны, как свою собственную, а потом осознать её хрупкость и вечность. Книга оставляет ощущение чуда: даже в одиночестве мы не одни, если носим кого-то в душе. Она учит нас плакать и улыбаться одновременно, находя в этом смысл.

Прислушайтесь к тем, кто рядом – их голосам, их шагам, их дыханию. Не откладывайте любовь на завтра, потому что завтра может стать тенью. Слушайте своё сердце: оно знает, как сохранить свет, даже когда мир темнеет. И не бойтесь жить с теми, кого уже нет – они остаются в нас, если мы этого хотим.

Глава 1: Первый луч

Утро в нашем доме всегда начинается с её света. Я открываю глаза, и первое, что вижу, – это солнечные блики, танцующие на подоконнике. Они пробиваются сквозь тонкие занавески, которые Анна выбрала прошлой весной. "Они должны быть лёгкими, как облака," – сказала она тогда, держа ткань в руках и улыбаясь так, будто весь мир умещался в её глазах. Я согласился, потому что с ней невозможно спорить, да и не хочется.

Я слышу её шаги – лёгкие, почти невесомые, как будто она боится разбудить тишину. Она уже на кухне, и до меня доносится тихий звон чашек. Это наш ритуал: она ставит чайник, а я притворяюсь, что ещё сплю, чтобы послушать, как она напевает. Сегодня это что-то старое, мелодия из тех времён, когда люди ещё писали друг другу письма, а не сообщения. Её голос мягкий, чуть хрипловатый, и я улыбаюсь, уткнувшись в подушку. Анна всегда поёт, когда думает, что я не слышу.

– Миша, ты опять притворяешься? – доносится её голос, и я слышу смех в каждом слове. Она знает меня лучше, чем я сам.

Я поднимаюсь, потягиваюсь и иду к ней. Кухня маленькая, уютная, с деревянным столом, который мы нашли на блошином рынке. На нём уже стоят две чашки – моя с крепким чаем, её с чем-то травяным, что пахнет летом. Она сидит, скрестив ноги, и смотрит в окно. Её волосы, тёмные с лёгкой рыжиной, падают на плечи, а утренний свет играет в них, как в старом фильме. Я смотрю на неё и думаю: как же мне повезло.

– Ты опять забыла сахар, – говорю я, чтобы поддразнить её, хотя знаю, что она нарочно оставила его на столе. Это наша игра.

– А ты опять слишком ленивый, чтобы взять его сам, – парирует она, и её глаза блестят. Она протягивает мне ложку, и наши пальцы касаются – тёплые, живые, настоящие.

Мы пьём чай, болтаем о пустяках. Она рассказывает, как видела во сне море, и я обещаю, что мы поедем туда, как только выберем время. Анна смеётся, говорит, что я вечно откладываю, но я вижу, что она не сердится. Ей нравится мечтать со мной, даже если эти мечты остаются только словами.

Потом она встаёт, чтобы убрать чашки, и я ловлю её за руку.

– Погоди, – говорю я. – Давай ещё посидим.

Она смотрит на меня, чуть наклонив голову, и кивает. Мы сидим молча, слушая, как ветер шевелит листья за окном. Её рука лежит в моей, и я чувствую, как её тепло проходит сквозь меня, наполняя каждую клеточку. Это наш момент – простой, но такой важный. Я не знаю, сколько их ещё будет, но я знаю, что с ней каждый из них – как первый луч утра.

Мы сидим, держась за руки, но тишина длится недолго. Анна вдруг вскакивает, её глаза загораются, как у ребёнка, который придумал шалость.

– Миша, а давай прямо сейчас поедем к реке! – говорит она, и её голос звенит, как колокольчик. – Солнце только встало, вода будет золотой, как в тех картинах, что мы видели в галерее.

Я смеюсь, потому что с ней невозможно планировать – она вся в моменте, в этом "сейчас", которое делает её такой живой.

– Анна, у нас же дела, работа… – начинаю я, но она уже тянет меня за руку, и я сдаюсь. С ней я всегда сдаюсь.

Через полчаса мы мчимся на нашем старом мотоцикле – том самом, что я купил на последние деньги, а она раскрасила его в ярко-синий цвет, потому что "он должен быть как небо". Ветер бьёт в лицо, её волосы хлещут меня по щекам, и я слышу, как она кричит от восторга. Мы молоды – нам по двадцать с небольшим, и весь мир кажется нашим. Люди на улице оборачиваются: кто-то улыбается, кто-то хмурится, а я знаю – они завидуют. Завидую и я сам себе, потому что рядом с ней я живу так, как другие только мечтают.

Мы останавливаемся у реки, и Анна сбрасывает кеды, не дожидаясь меня. Она бежит к воде, её платье – лёгкое, жёлтое, как одуванчик – развевается, а я стою и смотрю, не в силах отвести глаз. Она оборачивается, машет мне:

– Ну же, Миша, прыгай!

Я качаю головой, но через минуту уже босиком в воде, и мы брызгаемся, как дети. Её смех – громкий, заразительный – разносится над рекой, и какой-то старик на берегу ворчит: "Молодёжь, никакого покоя!" Но я вижу, как уголки его губ дрожат – он тоже не может не улыбнуться. Анна такая: она зажигает всех вокруг, даже тех, кто хочет сопротивляться.

– Ты знаешь, что я тебя люблю? – говорю я, когда мы, мокрые и счастливые, падаем на траву.

Она смотрит на меня, её глаза – тёмные, глубокие, как ночь перед рассветом, – блестят.

– Знаю, – шепчет она и кладёт голову мне на грудь. – Но скажи ещё раз.

– Я люблю тебя, – повторяю я, и она смеётся, будто это самая смешная и самая важная вещь в мире.

День проходит как вихрь. Мы возвращаемся домой, но Анна не устаёт. Она включает музыку – что-то громкое, с гитарами и барабанами, – и тянет меня танцевать. Наш сосед снизу, угрюмый парень лет тридцати, стучит по батарее, но Анна только кричит в ответ:

– Прости, Дима, это любовь! Присоединяйся, если сможешь!

Он не приходит, конечно, но я вижу, как он потом смотрит на неё из окна – с тоской, с чем-то похожим на ревность. Все смотрят на неё так. На нас. На эту любовь, которая горит слишком ярко, чтобы её скрыть.

Вечером мы идём в маленький бар на углу. Анна заказывает вино, я – пиво, и мы играем в игру: придумывать истории про людей вокруг. Она кивает на пару за соседним столиком:

– Видишь их? Он влюблён, а она ещё не знает, что тоже. Скоро он скажет, и она растает.

Я смеюсь:

– Откуда ты знаешь?

– Потому что я вижу любовь, Миша. Она везде, но у нас – самая настоящая.

Бармен, подслушав, ухмыляется и ставит нам два лишних бокала:

– За вас, ребята. Вы как из фильма.

Мы чокаемся, и я чувствую, как её рука сжимает мою под столом. Это не просто любовь – это пожар, который сжигает всё лишнее, оставляя только нас. Люди вокруг шепчутся, кто-то вздыхает, кто-то закатывает глаза, но я знаю: они все хотят того же. А у нас это есть.

Когда мы идём домой, Анна вдруг останавливается посреди улицы, поднимает голову к небу и говорит:

– Миша, пообещай, что мы всегда будем такими. Что бы ни случилось.

Я киваю, целую её в лоб и говорю:

– Обещаю.

И в этот момент я верю, что так и будет. Что её свет никогда не погаснет.

Глава 2: Шаги вдвоём

Утро следующего дня начинается не с чая, а с её идеи. Анна стоит у окна, завернувшись в одеяло, и смотрит на улицу, где ещё висит предрассветный туман. Я подхожу сзади, обнимаю её, чувствуя, как она дрожит – не от холода, а от нетерпения.

– Миша, давай устроим что-то большое, – говорит она, поворачиваясь ко мне. Её глаза горят, как будто в них уже живёт целая история. – Что-то, что все запомнят.

– Например? – спрашиваю я, хотя знаю, что её "например" всегда превращается в приключение.

– Вечеринку! – восклицает она. – На крыше. С музыкой, фонариками, танцами. Пригласим всех – соседей, друзей, даже того ворчуна Диму. Пусть увидят, как мы живём.

Я смеюсь, потому что это так в её духе – превратить обычный день в праздник. Она уже бежит к телефону, звонит друзьям, а я слышу, как её голос разносится по комнате:

– Да, сегодня! Нет, не завтра, сейчас! Берите гитару, вино, что угодно – будет волшебно!

К полудню наш дом превращается в хаос. Анна таскает старые гирлянды из кладовки, я помогаю ей их распутать, и мы то и дело смеёмся, когда провода цепляются за её волосы. Она придумывает украсить крышу фонарями, которые мы нашли на рынке – маленькими, в форме звёзд.

– Это будет как небо над нами, – говорит она, и я не спорю. С ней всё становится небом.

К вечеру крыша нашего старого дома сияет. Фонари горят, музыка льётся из колонок, которые притащил наш друг Саша – он же приволок гитару и уже настраивает её, подмигивая Анне. Люди приходят один за другим: друзья, знакомые, даже любопытные соседи, которых мы едва знаем. Дима, тот самый ворчун, стоит в углу с бутылкой пива и хмурится, но я замечаю, как его взгляд то и дело скользит к Анне. Она танцует – легко, свободно, её платье кружится, как лепестки, а волосы ловят свет фонарей. Я смотрю на неё и думаю: она не просто моя, она – чудо, которое принадлежит всем, но выбирает меня.

Кто-то из девчонок, Лена, подходит ко мне с бокалом вина и шепчет:

– Миша, как ты её нашёл? Она же нереальная.

– Это она меня нашла, – отвечаю я, и Лена вздыхает, в её глазах мелькает тень зависти.

Анна замечает нас, подбегает, хватает Лену за руку и тянет танцевать. Они кружатся вместе, смеются, и я вижу, как люди вокруг улыбаются, шепчутся, качают головами. Один парень, новенький в нашей компании, смотрит на Анну слишком долго, и я чувствую укол ревности – острый, но быстрый. Она моя, и я знаю это, но её свет притягивает всех, как пламя мотыльков.

Музыка становится громче, Саша играет что-то быстрое, и Анна кричит:

– Миша, иди сюда!

Я подхожу, она хватает меня за руки, и мы танцуем – неумело, но с таким жаром, что люди начинают хлопать. Её смех звенит над крышей, и я понимаю, что это не просто вечеринка – это её способ сказать миру: "Мы здесь, мы живём, мы любим". Дима, наконец, оттаивает, подходит к Саше и просит сыграть что-то медленное. Анна тут же обнимает меня, и мы качаемся под мелодию, её дыхание касается моей шеи.

– Ты счастлив? – шепчет она.

– С тобой – всегда, – отвечаю я, и она прижимается сильнее.

Вечер заканчивается поздно. Люди уходят, оставляя пустые бутылки и тёплые слова. Анна сидит на краю крыши, болтая ногами, и смотрит на город. Я сажусь рядом, кладу голову ей на плечо.

– Они все нас запомнят, – говорит она тихо. – Но главное, чтобы ты меня не забыл.

– Никогда, – обещаю я, и в этот момент её слова звучат как шутка, а не как предчувствие.

Мы молчим, глядя на звёзды, которые кажутся ближе благодаря её фонарям. Её рука в моей, её тепло – это всё, что мне нужно. И я не знаю, что однажды буду сидеть здесь один, вспоминая этот вечер, этот свет, эту любовь, которая горит во мне ярче, чем все фонари на свете.

Глава 3: Шёпот стен

Утро после вечеринки начинается поздно. Солнце уже высоко, пробивается через занавески и падает на пол, где валяются остатки вчерашнего хаоса – пустые стаканы, смятая бумага от фонарей, чья-то забытая шаль. Я просыпаюсь первым, Анна ещё спит, свернувшись калачиком под одеялом. Её лицо спокойно, но я знаю, что внутри неё уже зреет новая идея. С ней всегда так – она не умеет останавливаться.

Я встаю, варю кофе, и тут она появляется – растрёпанные волосы, босая, в моей старой рубашке, которая ей велика. Она улыбается, берёт чашку из моих рук и говорит:

– Миша, я придумала.

– Что на этот раз? – спрашиваю я, готовясь к очередному вихрю.

– Я хочу лепить, – отвечает она, и её голос дрожит от возбуждения. – Скульптуры. Большие, настоящие. Птиц, людей, ветер – всё, что я вижу, когда закрываю глаза.

Я смотрю на неё и понимаю: это не просто каприз. Анна всегда рисовала – углём, карандашами, даже краской на стенах, если я не успевал её остановить. Но теперь она хочет большего. Она хватает блокнот, начинает черкать – быстрые линии, крылья, силуэты.

– Вот, смотри, – говорит она, протягивая мне лист. – Это будет чайка, но не просто птица. Она будет как мы – свободная, но связанная друг с другом.

Я киваю, потому что вижу, как это важно для неё. Мы завтракаем, а она уже рассказывает, как найдёт глину, как будет работать ночами, как её скульптуры встанут в парках и галереях.

– Люди будут смотреть на них и чувствовать то же, что мы, – говорит она. – Любовь, полёт, жизнь.

Днём мы едем за материалами. Анна тянет меня в старую мастерскую на окраине города – место, где пахнет сыростью и деревом. Хозяин, седой старик с руками, покрытыми шрамами, смотрит на неё с удивлением, когда она заказывает глину, инструменты, даже маленький станок.

– Ты серьёзно, девочка? – спрашивает он, но она только смеётся.

– Серьёзнее, чем вы думаете, – отвечает она, и он качает головой, но в его глазах мелькает уважение.

Дома мы превращаем нашу маленькую кладовку в её студию. Я помогаю таскать мешки с глиной, а она уже возится с инструментами, напевая что-то своё. К вечеру первая работа готова – грубый набросок птицы, крылья которой будто тянутся к небу. Я стою рядом, смотрю, как её руки двигаются, и чувствую гордость. Она не просто моя Анна – она творец, который хочет оставить след.

– Это только начало, Миша, – говорит она, вытирая глину с лица. – Я сделаю целую стаю. И знаешь что? Одна из них будет тобой.

– А ты? – спрашиваю я, подыгрывая.

– Я буду ветром, который их держит, – отвечает она, и её улыбка – это обещание.

Вечером мы идём гулять, чтобы "очистить голову", как она говорит. Она берёт меня под руку, и мы бродим по узким улочкам, где фонари отбрасывают длинные тени. Прохожие оборачиваются – не потому, что мы громкие, а потому, что мы как картина: она в перепачканной глиной куртке, я с её блокнотом в руках. Девчонка лет шестнадцати останавливает нас:

– Вы художники? Вы такие… настоящие.

– Она – да, – говорю я, кивая на Анну. – А я просто её тень.

Анна смеётся, обнимает меня и шепчет:

– Ты не тень, ты мой свет.

Мы заходим в кафе, заказываем горячий шоколад, и она рисует на салфетке – ещё одну птицу, теперь с моими чертами. Официантка, принося счёт, заглядывает через её плечо и ахает:

– Это потрясающе! Вы будете знаменитой, я уверена.

Анна улыбается, но я вижу в её глазах не тщеславие, а что-то большее – жажду создать, подарить миру кусочек себя. Мы возвращаемся домой поздно, и она тут же бежит в студию. Я слышу шёпот стен – звуки её работы, её дыхание, её мечты. Я засыпаю под этот ритм, зная, что она не просто живёт – она творит историю, которая останется после нас.

Глава 4: Хищный взгляд

Неделя после того, как Анна начала лепить, превращает наш дом в вихрь глины, музыки и её идей. Утром я просыпаюсь от звука её голоса – она разговаривает сама с собой, стоя перед очередной скульптурой. Это уже не просто набросок, а настоящая птица – ястреб с расправленными крыльями, чьи глаза, кажется, следят за мной. Я вхожу в её студию, и она оборачивается, вся в пыли, с горящими щеками.

– Миша, посмотри! – говорит она, указывая на ястреба. – Это хищник, но не злой. Он смотрит на мир так, как ты на меня – с любовью, но с силой.

Я подхожу ближе, касаюсь ещё влажной глины. Работа грубая, но в ней уже чувствуется жизнь.

– Это я? – спрашиваю я, улыбаясь.

– Отчасти, – отвечает она и хитро щурится. – Но я ещё добавлю в него себя. Мы будем одним целым, даже в глине.

День проходит в движении. Анна решает, что её ястребу нужен простор, и мы едем в парк – не просто гулять, а искать вдохновение. Она тащит с собой блокнот и камеру, снимает птиц, ветки, тени на траве. Я несу её сумку, а она то и дело останавливается, чтобы записать мысль или сфотографировать воробья, который дерзко прыгает у её ног.

– Видишь, как он смотрит? – говорит она. – В нём есть что-то от нас – маленький, но смелый.

Мы садимся на скамейку, и она начинает рисовать прямо там, на коленях. Люди проходят мимо, некоторые замедляют шаг, заглядывают. Один парень, высокий, с серьгой в ухе, останавливается и говорит:

– Это круто. Вы продаёте свои работы?

Анна смеётся:

– Пока нет, но скоро весь мир их увидит!

Он уходит, но я замечаю, как его взгляд задерживается на ней – не на рисунке, а на ней самой. Этот хищный взгляд, острый и жадный, будит во мне что-то тёмное. Я беру её за руку, сжимаю чуть сильнее, чем обычно, и она смотрит на меня с удивлением.

– Что? – спрашивает она.

– Ничего, – отвечаю я, но она всё понимает. Она всегда понимает.

– Ты ревнуешь, – шепчет она с улыбкой и целует меня в щёку. – Не надо. Я твоя, даже если весь мир будет смотреть.

Её слова гасят огонь внутри, и я расслабляюсь. Мы идём дальше, и она вдруг замечает стаю голубей, взлетающих с мостовой. Она кричит от восторга, бросается за ними, и я бегу следом, смеясь. Люди оборачиваются – кто-то с умилением, кто-то с раздражением, но нам всё равно. Мы падаем на траву, запыхавшиеся, и она говорит:

– Я сделаю их всех – ястреба, воробья, голубей. Целую стаю, нашу стаю.

Вечером мы возвращаемся домой, и Анна сразу бежит в студию. Я слышу, как она работает – стук инструментов, её тихое бормотание. Я заглядываю к ней и вижу, что ястреб теперь не один: рядом появляется вторая фигура, тонкая, с крыльями, похожими на её волосы, развевающиеся на ветру.

– Это ты? – спрашиваю я.

– Это мы, – отвечает она, и её голос мягкий, как шёпот ветра.

Но вечер не заканчивается тихо. Наш друг Саша звонит и зовёт нас на выставку – неофициальную, в заброшенном складе, где молодые художники показывают свои работы. Анна тут же загорается:

– Миша, поехали! Может, я тоже там выставлюсь когда-нибудь.

Мы едем, и склад оказывается полон людей – шумных, ярких, с разноцветными волосами и дерзкими идеями. Анна в своей стихии: она ходит между картинами, трогает скульптуры, спорит с каким-то парнем о том, что искусство должно "кричать". Я стою чуть в стороне, наблюдаю, как она сияет. Один из художников, бородатый тип с татуировками, подходит к ней и говорит:

– У тебя талант в глазах. Покажи что-нибудь своё, я бы посмотрел.

Она улыбается, но я вижу, как её рука тянется ко мне. Я подхожу, обнимаю её за талию, и она говорит:

– Скоро покажу. Но только с ним рядом.

Бородатый кивает, но его взгляд – тот же хищный, что я видел в парке. Я сжимаю её крепче, и она смеётся, шепча мне на ухо:

– Ты мой ястреб, Миша. Никто не заберёт меня у тебя.

Выставка заканчивается поздно, и мы идём домой пешком, под звёздами. Анна рассказывает о том, как хочет выставить свою стаю, как мечтает, чтобы её работы стояли в парках, где люди могли бы трогать их, чувствовать их жизнь. Я слушаю, и её голос – как музыка, которая уносит меня туда, где мы всегда будем вместе, навсегда.

Глава 5: Сломленный бег

Утро начинается с дождя. Капли стучат по крыше, и я слышу, как Анна возится в студии ещё до того, как открываю глаза. Она не спала полночи – я знаю, потому что чувствовал её отсутствие рядом, пустоту в постели, где обычно лежит её тепло. Я встаю, завариваю чай и иду к ней. Она стоит перед своей стаей – ястребом и второй фигурой, теперь почти законченной. Её руки в глине, волосы прилипли ко лбу, но она улыбается, как будто дождь снаружи – это её личный подарок.

– Миша, смотри, – говорит она, указывая на вторую скульптуру. – Это ветер. Я закончила его ночью. Теперь они вместе навсегда.

Я подхожу, смотрю на её работу. Ястреб – сильный, с острым взглядом, а рядом – тонкая фигура с крыльями, которые будто танцуют. Это она – её дух, её лёгкость. Я касаюсь глины, и она смеётся:

– Осторожно, он ещё живой!

Мы пьём чай прямо в студии, сидя на старом стуле, который я притащил туда для неё. Дождь усиливается, и Анна вдруг говорит:

– Давай сбежим.

– Куда? – спрашиваю я, привыкший к её внезапным порывам.

– Куда угодно. В лес, к воде, где нет стен. Мне нужно вдохновение, а оно там, под дождём.

Через час мы уже в пути. Она за рулём нашего мотоцикла – я уступил, потому что она обожает скорость, а я люблю смотреть, как она смеётся, когда ветер бьёт ей в лицо. Дождь хлещет нас, одежда промокла, но нам всё равно. Мы останавливаемся у леса на краю города, где деревья шумят, как море. Анна сбрасывает шлем, бежит вперёд, и я едва поспеваю за ней. Она падает на мокрую траву, раскидывает руки и кричит:

– Это жизнь, Миша! Чувствуешь?

Я падаю рядом, и мы лежим, глядя в серое небо. Дождь стекает по нашим лицам, но её глаза сияют, как будто солнце внутри неё. Она поворачивается ко мне, целует меня – мокрого, холодного, счастливого.

– Я хочу, чтобы мои скульптуры были такими, – говорит она. – Живыми, как этот момент.

Мы возвращаемся домой к полудню, промокшие до нитки, но полные энергии. Анна тут же бежит в студию, а я слышу, как она напевает, работая над новой фигурой – маленьким воробьём, которого мы видели в парке. Я стою в дверях, смотрю на неё, и понимаю: она не просто лепит – она вкладывает в глину нас, нашу любовь, наши дни.

Но день не проходит спокойно. К нам заходит Саша с новостью: в городе объявили конкурс для молодых художников – победитель получит выставку в главной галерее.

– Анна, это твой шанс, – говорит он, глядя на её скульптуры. – Ты должна участвовать.

Её глаза загораются, но я вижу тень сомнения.

– Они ещё не готовы, – говорит она. – Я хочу, чтобы они были идеальными.

– Они уже идеальны, – вмешиваюсь я. – Ты сама это знаешь.

Она смотрит на меня, потом на Сашу, и кивает. Мы проводим весь вечер, готовя её работы: я помогаю упаковать ястреба и ветер, она заканчивает воробья. Ночь полна суеты – мы смеёмся, спорим, как лучше их представить, и к утру всё готово. Мы везём скульптуры на конкурс, и я вижу, как люди в зале оборачиваются. Одна женщина, строгая, в очках, подходит к Анне:

– Это ваше? У вас есть огонь.