Кимра_Обретение имени

Три дня, – прошептал он, голос его был похож на шелест сухих листьев под ветром. – Я принесу имя или… не вернусь вовсе. Дорога между мирами требует платы. Старейшины переглянулись. В их глазах мелькнуло беспокойство. Старая мудрая Мора, чьи руки, изборождённые прожилками, как кора старого дерева, помнили более семидесяти зим. Она развязала свой пояс из сплетённых ремешков с узелками. Каждый узелок – история, имя, место. − Возьми, сын мой, – её голос, скрипучий, как несмазанная уключина, нёс в себе незыблемую силу. – В этих узлах имена всех мест, где бывали наши предки, где они находили приют и теряли его. Пусть их голоса шепнут тебе, как разговаривать с новой землёй, как слушать её сердце. Пусть их память будет тебе щитом и проводником. Нёраш кивнул, приняв пояс.

Когда совет разошёлся, растворяясь в сумерках, Шаман остался у догорающего костра. Угли тлели в темноте. Он взял щепотку тёплого угля и нарисовал ею круг на своём лбу – знак готовности к путешествию. Знак пути между мирами, где одно неверное слово, один неверный шаг могут оставить его навеки в лабиринте теней. Тяжесть предстоящего легла на плечи каменной плитой. Он знал, что камни помнят. Помнят всё. И их память может быть безжалостной.

Камень, Который помнил Небо

«Когда великан стал камнем, боги заплакали. Их слёзы высекли первые руны на его спине. Смертные, запомните: чтобы родить воду жизни, камень должен истечь потом и кровью вечности». – словно шёпотом донеслось до слуха Нёраша сквозь шум реки.

Шаман всю ночь воздавал дары духам предков и хранителям этого места. Он разложил на куске бересты сушёные грибы-мухоморы, горсть ягод можжевельника, блестящий кусочек пирита – «золота дураков», что нравилось духам подземелий. Пел горловым, прерывистым напевом, стуча костяным амулетом по бубну, обтянутому шкурой росомахи. Огонёк жировой лампадки колебался, отбрасывая гигантские, пляшущие тени на стены его маленькой, временной берлоги из веток и шкур. Воздух гудел от напряжения. Лицо шамана покрылось испариной, мышцы подергивались. Он чувствовал, как что-то огромное и древнее медленно поворачивает к нему свой лик, как каменные веки приоткрываются где-то в недрах холма. Духи указали ему путь – к древнему дубу, что стоит у речушки с каменными берегами. На рассвете, когда первые лучи, холодные и острые, как иглы, пронзили туман над Равой, Нёраш воздал хвалу идолу Нуми-Торума. Лик бога-громовержца смотрел строго на восток. Затем шаман двинулся в путь, оставив лагерь позади. Тропа шла вдоль каменистого берега речушки. Вода здесь была ледяной, прозрачной, словно слеза, и бежала по камням на встречу с Равой. Ивы, огромные, с листьями, похожими на зелёные маленькие мечи, склонялись к воде. Воздух был насыщен влагой и запахом мха, гниющих стволов и чего-то неуловимого, древнего – запахом самой памяти земли. Солнце, пробиваясь сквозь кроны гигантских елей, бросало на землю золотисто-зелёные пятна. Нёраш шёл медленно, ощущая каждой клеткой тела тяжесть поручения, холод страха в животе и жгучую жажду познания. Каждый шаг по мягкому ковру из хвои и прошлогодних листьев приближал его к тайне, к камню, что ждал его века, а может, и тысячелетия.

Место открылось внезапно: небольшая, залитая мягким утренним светом поляна. Посреди неё, как древний страж, стоял дуб. Не просто старый, а ветхий. Его ствол, покрытый трещинами и седыми лишайниками, был толщиной с три обхвата. Крона, всё еще зелёная, но с множеством сухих, скрюченных ветвей, напоминала клубок спутанных змей, тянущихся к небу. У самых корней дуба, будто выросший из них, лежал валун. Он был темнее окружающих камней, почти черный, и весь, от вершины до скрытой в траве и мху основы, покрыт рунами. Они не были просто выбиты – они словно прорастали из камня, как корни, как прожилки. Солнце, скользнув по его поверхности, на миг зажгло их изнутри тусклым, мертвенным блеском.

Сердце Нёраша сжалось. Он подошёл, преодолевая внезапный порыв бежать. Приложил ладонь к шершавой, холодной, как вечный лёд, поверхности. И камень дрогнул. Не физически, а в его ощущениях – мощная, низкая вибрация, от которой задрожали кости и зубы шамана, а в ушах раздался глухой, вселенский гул, словно стонала сама планета. Так разговаривали с валунами наши предки…– мелькнуло в его сознании, как отголосок рассказов стариков. В те времена, когда люди понимали язык земли, когда камни были не мертвыми глыбами, а спящей памятью. Он склонился над валуном, его пальцы дрожали, скользя по высеченным знакам. Шероховатости царапали кожу. Большинство рун он узнавал, как узнают буквы родного алфавита: плавные спирали, обозначающие вечность, бесконечное движение; острые треугольники – символ трёх миров: Верхнего, Среднего, Нижнего; зигзаги молний – гнев или благословение небес; круги с точкой – солнце, жизнь. В центре камня, там, где глубокая трещина, тёмная, как незаживающая рана, рассекала поверхность, виднелись иные знаки. Они были чужими. Острые, крючковатые, как когти хищной птицы, и одновременно – округлые, тяжелые, словно капли застывшей крови. Они складывались в хаотичный, пугающий узор, напоминающий стиснутые в ярости зубы или переплетённые, гниющие корни. От них веяло холодом не просто физическим, а мраком пустоты, времени до рождения солнца. Чуждости, которая леденила душу шамана.

Этого не может быть… – прошептал шаман, и его собственный голос показался ему писком мыши на фоне вселенского гула. Он лихорадочно перебирал в памяти все священные тексты, выученные у старого наставника в долгие зимние ночи. Знаки Создателей Миров, Печати Богов Грома, Предупреждения Духов Болот… Ничего похожего! Эти символы не значились ни в одном свитке, не упоминались ни в одной песне. Они были вне известного. Вне человеческого. Они были древнее первых людей.

Сердце колотилось, как пойманная птица. Нёраш прижал ухо к холодному камню прямо над трещиной, пытаясь сквозь гул услышать голос духов-хранителей или шёпот предков. Вместо ожидаемого шёпота, раздался гортанный, прерывистый, скрежещущий звук. Словно где-то глубоко под землей перекатывались и сталкивались камни, скрипели гигантские жернова, или тёрлись друг о друга челюсти невиданного чудовища. Звук был лишен смысла, но переполнен зловещей интонацией. Нёраш ощутил, как по спине побежали ледяные мурашки, волосы на затылке встали дыбом. Казалось, сам воздух вокруг сгустился и стал враждебным.

− Кто вы? – выдохнул он, едва шевеля губами. Голос предательски дрожал. – Что хотите сказать? Чьи это знаки?. И тогда его накрыло. Не видение, а целый потоп. Словно вселенная боли, жертвы и гнева обрушилась в его сознание, смывая границы «здесь» и «сейчас».

Давным-давно, когда мир был молод и хрупок, как скорлупка, а небо касалось вершин самых высоких гор, на этой земле жило племя людей. Их имя стёрло время, но легенда осталась: они жили в согласии с небом, с ветром, с шёпотом трав. Они слышали песни камней. Но однажды боги, обитавшие за радужной завесой небес, разгневались. Причины канули в Лету: может, люди стали слишком горды, может, забыли старые обеты, а может, боги просто заскучали и захотели зрелища. Решение было страшным: затопить землю, смыть неугодных, как грязь с ладони. Великие воды поднялись из бездн и с небес. Океаны вышли из берегов, небеса разверзлись потоками. Леса падали, как скошенная трава, селения превращались в ил, вопли людей тонули в рёве стихии.

Тогда последний луч света в грозовой туче божественного гнева – Ким, младший сын самого Бога Ра, Солнцеликого, спустился с небес. Он был последним, кто верил в искру добра в человеческом сердце. Увидев гибель всего живого, Ким встал на пути несущегося водяного вала, поднявшегося выше гор. Он простёр свои могучие руки, как щит, и закричал в небеса, и его крик был подобен раскату грома: «Я стану их щитом! Возьми мою жизнь, но пощади их!». И началось Превращение Кима. Плоть его начала твердеть, кожа серела, трескалась, как пересохшая глина. Волосы спутывались, темнели, превращаясь в корни деревьев, врастающие в землю. За три дня и три ночи, под ледяным ливнем и ударами волн, Ким стал горой. Высокой как само небо, к которому он взывал, и крепкой, как его клятва. Гора встала грудью на пути потока, приняв на себя всю ярость вод. Она дрожала, но стояла. В её каменной груди, в самой глубине, билось сердце – огромный кристалл красного кварца, пульсирующий огненным светом, символ его нерушимой любви и воли.

Бог Ра, Солнцеликий, увидев непокорного сына, встающего против его воли, воспылал яростью, ослепительной и ужасной. Он наслал на Кима не просто бурю, а саму Сущность Гнева – молнии, которые были не просто огнём, а сгустками божественной ярости. Они били в каменную грудь Кима, выжигая глубокие черные шрамы, плавя камень, заставляя гору стонать от боли, которая эхом разносилась по долинам. Но Ким стоял. Его каменные ноги вросли в землю, руки, превратившиеся в утесы, продолжали держать щит. Сердце-кристалл пылало в его груди, как маяк.

Тогда старший брат Кима, бог ветров, чье имя было Ураган, велел своим слугам – орлам небесным, чьи когти были острее стали, а клювы – крепче алмаза: Выклёвывайте ему глаза! Если не сможет видеть их гибель, не сможет и защищать! И он крикнул Киму, и его голос был как вихрь, срывающий скалы: Ослепни, брат! Ослепни от своей глупости! Орлы, посланники небесной кары, налетели тучей. Их крики сливались в один пронзительный визг. Они клевали, рвали окаменевшую плоть с лица Кима. Когда последний клочок был вырван, и окаменевшие глаза были выклеваны, из пустых глазниц хлынула вода. Сначала – густая, чёрная, как грехи людские, что он взял на себя. Потом – алая, как его невыносимая боль, как кровь, сочащаяся из разбитого сердца мира. И наконец, когда чернота и кровь изошли, потекла вода прозрачная и чистая, и живая, как его любовь к тем, кого он защищал. Так родились два мощных родника, бьющих из горы Кима, два потока слез, крови и милосердия. Но гнев богов не унимался. Удары молний, бури, ливни, ледяные ветра – всё обрушилось на гору, стремясь стереть с лица земли память о непокорности. Проходили века, тысячелетия. Дожди точили камень, ветры выдували песок из трещин, солнце и мороз раскалывали утёсы. Величественная гора, ставшая щитом, медленно разрушалась. От нее остались холмы, поросшие лесом, а потом – лишь один-единственный валун, темный и немой. Сердце Кима, пронизанное жилами красного кварца, сжавшееся до размеров валуна, но все еще хранящее искру жизни. Но даже этого было мало для утоления древнего гнева. В ярости, не знавшей предела, боги метнули последнюю, самую страшную молнию – молнию Забвения. Она ударила прямо в кварцевое сердце, расколов его на две неравные части с оглушительным треском, что разнесся по всему миру, заставив содрогнуться даже звезды. Осколки разлетелись в разные стороны, унося с собой частицу страдания и силы великана.

Первый осколок, большой, тяжёлый, пропитанный чернотой первых слез и болью, упал в тени дуба. Там, где он коснулся земли, забил новый родник. Но вода его была странной. Холодной, чистой на вид, но несущей в себе память о боли и «суде». Те, кто пили из него со злыми помыслами, с ложью в сердце, с жаждой наживы или мести, чувствовали, как в груди нарастает невыносимая тяжесть, как будто их сердца превращаются в куски льда, а потом – в камень. К утру они застывали, их тела холодели, а на месте сердца зияла каменная глыба, вырвавшаяся наружу. По берегам речушки, в которую впадал родник, появлялись новые камни странной формы – будто сжатые в последнем усилии кулаки, скорченные в агонии фигуры, застывшие лица с открытыми в беззвучном крике ртами. Со временем дно речушки полностью устлалось этими каменными сердцами, и вода в ней, ударяясь о них, стала звонко, почти весело журчать, создавая жутковатый контраст с мрачным происхождением своего ложа. Люди шептались, обходя это место стороной: Проклято! Земля здесь питается душами!

Лишь старая шаманка, последняя из древнего рода хранителей подлинных легенд, чьи глаза видели сквозь пелену страха, качала головой. Её голос был тих, но полон непреложной истины: Источник не убивает, дети мои. Он лишь… обнажает. Обнажает правду, что человек прячет даже от себя самого. Только тот, чьё сердце отравлено ложью, чья душа прогнила, как старое дерево, умрёт, встретив свое отражение в воде «суда». Имеющий же чистую душу, сердце без пятен… обретёт силу. Силу видеть сквозь время, сквозь ложь, сквозь саму ткань мира. Он пройдёт Испытание Камня. Племя, жившее здесь в те давние времена, не верило ей. Слишком страшна была расплата за малодушие. Пока однажды…

Юноша по имени Арт, стройный и ясноглазый, с лицом, на котором горел огонь недавней потери. Его отец, вождь, пал в жестокой стычке с соседним племенем из-за пастбищ. Горе и жажда мести пылали в Арте, как лесной пожар. Все ждали, что он возглавит поход возмездия, обрушит меч на головы обидчиков. Но вместо этого, на рассвете, когда туман стелился над зловещей речушкой, Арт пришёл к дубу. Он был бледен, но твёрд. Сорвал с груди амулет – волчий клык, символ вражды и воинской ярости, что носил с детства и бросил его в кусты. Затем опустился на колени у самого истока, там, где вода била чистой струей из-под корней дуба, прямо под темным валуном. Зачерпнул ладонями студёную воду. Руки его дрожали. Если моё сердце достойно жить… если в нём есть место чему-то, кроме ненависти… пусть камень покажет правду, – прошептал он, и слова его повисли в тишине, как дым. – Пусть эта вода смоет ложь, даже если правда убьёт меня. Он выпил. Мгновенно жгучая боль, как от раскалённого ножа, пронзила его грудь. Он рухнул на землю, скрючившись, задыхаясь, чувствуя, как каменеет плоть изнутри. Люди, наблюдавшие издалека, отвернулись, ожидая утра, чтобы найти ещё один каменный идол скорби на берегу. Но на рассвете юноша… проснулся. Живой. На его обнаженной груди, прямо над сердцем, зиял шрам – не кровоточащая рана, а глубокая трещина на коже, как на иссохшей земле, внутри которой виднелся тусклый красноватый отсвет, будто светился осколок кварца. А в глазах его… в глазах застыл странный, нечеловеческий блеск, словно он смотрел не перед собой, а сквозь время, сквозь плоть мира, видя то, что сокрыто от смертных. С тех пор Арт стал провидцем. Он предвидел набеги врагов за много дней до того, как те выступали, находил тропы в самых непроходимых дебрях, видел ложь в сердцах людей. Он прошёл Испытание Камня! – шептали люди, сначала с опаской, потом с благоговением. Его сердце выдержало суд воды! Его душа чиста!.

С тех пор к роднику под дубом стали приходить те, кто жаждал доказать свою чистоту или обрести силу через откровение: Воины перед битвой, чтобы обрести бесстрашие и ясность мысли; Невесты, чтобы подтвердить верность будущему мужу перед лицом духов; Старейшины, перед избранием нового вождя, дабы их решение было мудрым и непредвзятым. Но многие… многие не возвращались. Их окаменевшие сердца, застывшие в последней гримасе ужаса или отчаяния, становились частью каменистого ложа речушки, а люди шептали: Духи уличили их. Ложь вышла наружу. А журчание воды о каменные сердца звучало как вечный, насмешливый приговор.

Второй осколок, меньший, отлетел далеко в поле. От него забил второй родник. Вода в нём была необыкновенной – она переливалась всеми цветами радуги, особенно ярко на восходе и закате, и казалась тёплой, живой. Но родник был мал, почти незаметен. Лишь тонкая, упрямая струйка пробивалась сквозь камни и траву. Его чудодейственная сила открывалась не всем, а только самым отчаявшимся. Тем, кто стоял на краю, кто потерял последнюю надежду, у кого не осталось сил идти дальше. Им, и только им, вода давала глоток невероятной силы, вспышку ясности, волю жить еще один день, сделать еще один шаг. Она была каплей милосердия в океане суровости мира.

Шли времена, сменялись поколения. Каменистая речушка Суда, петляя несла свои воды, звенящие о каменные сердца, к великой Раве. А маленький ручеёк Живой Воды, тихий, но упорный, струился навстречу ей, прячась в высокой траве, как драгоценность, которую нужно беречь. В месте, где они наконец сливались в один поток, прямо перед впадением в могучую Раву, происходило чудо. Вода приобретала удивительное свойство: она могла размягчить жёстокие сердца, растопить лед обиды, дать шанс вспомнить, что значит быть человеком, а не зверем. Она несла в себе память о Суде и Надежде, о Смерти и Милосердии. Именно здесь, на этом священном месте слияния, где встречались две судьбы, люди, племени Арта, основали поселение. Они назвали его Ким-Ра – в память о Киме, сыне Бога Ра, чье разбитое сердце продолжало биться в двух родниках – Суда и Надежды, и чья великая жертва навсегда изменила душу этой земли, сделала её местом Силы и Испытания.

Камень под рукой Нёраша дрогнул снова, на этот раз физически, как живой. Внезапно трещина на его поверхности – та самая, тёмная, как незаживающая рана – расширилась с тихим, зловещим скрипом. Из нее повалил густой, едкий дым, пахнущий серой, мокрым пеплом и… озоном, как после удара молнии. Дым окутал пространство вокруг валуна маревом, искажающим очертания дуба и неба. Нёраш инстинктивно отпрянул, спотыкаясь о корни, сердце бешено колотилось. Но он успел заметить: внутри трещины, в самой глубине, замерцали те же чуждые, острые и округлые руны, что были на поверхности. Они светились тусклым, больным зеленоватым светом, словно не были высечены, а проросли сквозь камень, как ядовитый гриб сквозь кору, как сама болезнь, разъедающая плоть мира. Они пульсировали.

И тогда, прежде чем он успел опомниться, нахлынуло новое видение. Не прошлое, а будущее. Или возможное будущее. Оно было резким, обрывочным, как удар ножом: Чёрные лодки, длинные и низкие, с устрашающими железными масками в виде звериных морд на носу, бесшумно плывущие вверх по Раве. Вода под ними была маслянисто-чёрной, не отражающей света. Тень у родника под дубом, высокая, с могучими, изогнутыми рогами, как у лося. Она склонилась над водой Суда, и Нёраш почувствовал, как она пьёт не воду, а саму боль, страх, отчаяние, застывшие в каменных сердцах. Пьёт и насыщается. Самого себя. Но не такого, как сейчас. Его лицо, изуродованное теми же чужими, пульсирующими рунами, что светились в трещине камня. Глаза – две чёрные ямы, полные нечеловеческого знания и… пустоты.

Видения схлынули так же внезапно, как появились, оставив после себя ледяной ужас и ощущение падения в бездну. Туман серного дыма рассеялся. Нёраш стоял, прислонившись к дубу, дрожа всем телом, как в лихорадке. Он чувствовал жжение на лбу, где был нарисован круг пеплом. Опустил взгляд на руки, сжимавшие посох. Его ногти… они были чёрными. Не грязными, а именно чёрными, как вулканическое стекло. С глубоким, поглощающим свет чёрным цветом. От них исходил слабый холодок.

Он упал на колени перед камнем, не в силах стоять. Неподвижно смотрел на свои почерневшие ногти, словно пытался разглядеть в их бездонной черноте ответы, утешение, понимание. Со стороны, наверное, он казался еще одним каменным изваянием, застывшим у корней древнего дуба. Время потеряло смысл. Мысли путались, как пьяные. Имя… Ким-Ра… Но это не просто имя. Это завещание. Это предупреждение. Это вызов. И эти видения… эти руны… этот холод в костях…

Но вот, первые лучи нового дня коснулись почерневших ногтей шамана, и к его ногам скатился маленький кварцевый камешек. Благословение… – прошептал Нёраш, отрываясь от оцепенения. Голос его был хриплым, как у старика. – …и напоминание. Каменного Духа. Сердце… бьется… Он осторожно, как драгоценность, поднял кварцевый камешек. Он был тёплым и удивительно легким. В его глубине мерцал тот самый алый огонек.

Шаман вернулся в лагерь на закате третьего дня. Небо на западе пылало багрянцем и золотом, а длинные тени от сосен тянулись к востоку, как тёмные стрелы. Лучи уходящего солнца цеплялись за смолистые вершины деревьев, превращая их в золотые факелы, и окрашивали дымок от вечерних костров в розоватые тона. Его накидка из лосиной шкуры была покрыта серым пеплом и прилипшими хвоинками, лицо, раскрашенное сажей и охрой в ритуальные полосы, казалось не лицом, а маской из мира теней – измученной, застывшей в немой гримасе. Люди, готовившие ужин, чинившие сети, рассказывавшие детям сказки у огня – все замолчали, заметив его фигуру, появляющуюся из-за деревьев на краю лагеря. Тишина накатила волной, сметая даже стрекот кузнечиков в траве. Шаман шёл медленно, еле переставляя ноги, опираясь на грубый посох, вырезанный из корня мёртвого. Каждый шаг давался с усилием. Но самое страшное были его руки, сжатые в кулаки вокруг посоха. Даже в сгущающихся сумерках было видно: ногти на них – чёрные. Неестественно чёрные, будто их окунули в смолу и зажарили на раскалённых углях до состояния обсидиана.

Урто поднялся первым из группы старейшин, сидевших у главного костра. Голос, всегда твёрдый и властный, дрогнул, выдавая страх и надежду: «Нёраш? Ты… ты вернулся. Ты нашёл имя? Дай нам слово, чтобы назвать дом!»

Шаман остановился у самого края кострища, не переступая черту света. Пламя отражалось в его глазах. Он медленно, с усилием разжал ладонь, которая была белой и холодной на фоне черных ногтей. В ней, как крошечное солнышко, лежал кварцевый камешек, пронизанный алыми жилками. Он казался невероятно хрупким и бесконечно важным в его почерневшей руке.

Земля… – начал шаман, и его слова повисли в напряженном воздухе, густые и тяжелые, как дым костра. – …она говорит не голосом ветра или зверя. Она говорит… камнями. Она помнит. Он сделал паузу, переводя дух. Люди замерли, боясь пропустить слово. Даже дети притихли, прижавшись к матерям. Она помнит, как великан Ким стал горой. Помнит его любовь, ставшую камнем. Помнит, как его сердце, кристалл чистой воли, раскололось на две части ударом божественного гнева. Помнит два родника, что забили из его ран – один из слёз и суда, другой… из надежды и милосердия.

Илана невольно прижала к груди маленькую деревянную фигурку Ведь-Авы,. Её брат, Лемпо стоял рядом, не сводя пристального, испуганного взгляда с почерневших ногтей шамана. Его рука лежала на рукояти ножа.

Здесь, – Нёраш поднял камень кварца над головой. Маленький кристалл поймал отблеск костра, и алые жилки засветились изнутри, как капли крови. – Здесь, где встречаются воды мёртвого камня и живой надежды, где река поёт свои вечные песни о крови и свете… Он обвел взглядом замерших людей, его глаза казались бездонными. …эта земля зовётся Ким-Ра. В честь Кима, сына Бога Ра. Здесь место, где сердце камня… бьётся в такт реке. Где каждое биение – напоминание о жертве и испытании.

Тишину, наступившую после этих слов, разорвал пронзительный крик чайки, пролетавшей над рекой. Звук был таким неожиданным и резким, что многие вздрогнули.

Старейшина Мора, сидевшая у огня на почётном месте, медленно кивнула своей седой головой. Её морщинистое лицо выражало глубокую задумчивость. Ким-Ра… – протянула она, и в ее голосе звучала ностальгия. – Так звали и наше первое стойбище у далекого моря, когда мир был моложе… Там, где волны лизали камни…

Нет! – голос Нёраша прозвучал резко, как удар бича. Он перебил старуху, чего раньше никогда не позволял себе. Все вздрогнули от неожиданности. То было Ким-Ар! – продолжил он, и в его глазах вспыхнул тот самый странный блеск, что был у Арта из видения. – Камни, съеденные волнами. Память, поглощённая временем. А это… Он сделал шаг вперед, к самому костру, и протянул к огню ладони с почерневшими ногтями. И случилось нечто: очаг вдруг вспыхнул синим пламенем! Высоким, холодным, почти бездымным. Синий свет осветил лица людей, сделав их призрачными, подчеркнув испуг в широко открытых глазах. Пахнуло озоном и пеплом. Здесь духи дают не просто имя, Мора. Они дают испытание. Ким-Ра – это не стойбище. Это мост. Мост для тех, кто готов идти сквозь тьму суда и боли… и не потерять свет надежды в своей груди. Кто готов помнить. Всегда. Синее пламя погасло так же внезапно, как появилось, оставив после себя обычный жёлто-красный огонь и густой запах гари. Люди переводили дух, перешептывались испуганно.

Урто приблизился к Нёрашу, его тень, удлинённая закатом, накрыла шамана. Лицо вождя было напряжено до предела. Нёраш… – он понизил голос, но в тишине его слышали все вокруг костра. – Что ещё ты видел у того камня? Какие… знаки? Он бросил быстрый взгляд на черные ногти шамана. Нёраш отвел взгляд. В его глазах мелькнуло то, что он не решился сказать: тени чёрных лодок, плывущих против течения; рогатую фигуру, пьющую боль у родника; собственное лицо, изуродованное пульсирующими рунами. Ужас сжал его горло. Он не мог открыть это. Не сейчас. Не всем.

Духи этого места… – прошептал он так тихо, что услышали только Урто, Мора и стоявшие ближе всех Лемпо с Иланой. – …они требуют жертвы. Он видел, как дрогнули веки Урто, как сжались кулаки Лемпо. Но не крови … Не жизни. Они требуют… памяти. Живой, бьющейся памяти. Чтобы каждый, кто назовёт это место домом… Он посмотрел прямо в глаза Урто, и в его взгляде была бездна. …помнил всегда. Помнил цену этой земли. Помнил суд воды. Помнил надежду ручья. Помнил, что эта земля прощает только тех, кто не боится смотреть правде в глаза. Кто не боится увидеть свою тьму… и всё равно нести свет.