Кимра_Обретение имени

Сергей Моголь

Кимра_Обретение имени

Дорогой читатель!

Перед тобой – не учебник истории и не попытка научной реконструкции. Это – «фэнтези». Плод воображения, попытка услышать шепот времен там, где документы молчат. Город Кимры, раскинувшийся на берегах Волги, носит имя, чье происхождение окутано дымкой веков. Ученые спорят, лингвисты строят гипотезы, но точного ответа нет. А что, если…? Что если его имя хранит память о событиях, давно канувших в Лету, о временах, когда мир был моложе, а магия – ближе? Забудь на время учебники. Давай «помечтаем». Давай представим, как могло это быть. Как маленькое племя, гонимое бедами, искало новую родину у истоков могучей реки. Как встретило оно духов камня и леса, как заключало опасные договоры и как обрело имя для земли, ставшей домом. Ким-Ра… Звучит ли в этом слове эхо древней легенды о жертве и надежде? Открой страницы и шагни в мир, где реки помнят великанов, а в шуме леса слышны голоса забытых богов. Просто дай волю фантазии и позволь себе поверить в эту сказку, рожденную у слияния двух рек – реальности и вымысла.

ЧАСТЬ: 1

ОБРЕТЕНИЕ ИМЕНИ

ПРОЛОГ:

«Иногда, чтобы выжить, нужно стать потоком, а не камнем. Даже если за спиной остаются могилы, рощи, где пели песни матери, и тропы, по которым бегали дети. Ветер времени стирает причины исхода, но в легендах остаётся главное: не страх, а надежда, что где-то за поворотом реки ждёт берег, где можно снова услышать голос духов. Там сердце наполняется песнью, а огонь рождает очаг».

ГЛАВА 1: ПРОТИВ ТЕЧЕНИЯ

. Тенистые воды Равы, извивающейся меж вековых сосен, чьи темные силуэты впивались в звездное небо, словно пытались удержать её, дрожали, отражая бесчисленные искры ночного полога. Напряженное бульканье и шелест сопровождали караван долблёных лодок-однодревок. Они скользили вверх по течению, как стая темных стрел, выпущенных неведомой рукой из мрака леса. В каждой лодке – не просто люди, а целые миры, сжатые до размеров утлого суденышка: берестяные короба, туго набитые вяленой рыбой, источавшие сладковато-соленый запах; связки луков с тетивами и стрелами, острые топоры, завернутые в шкуры выдры, чтобы не затупиться в пути; спящие дети, укрытые суровым полотном. Воздух был густ от запаха смолы, пота и страха.

На носу первой лодки, словно носовая фигура, вырезанная самой судьбой, стоял старейшина Урто. Лунный свет, холодный и безжалостный, падал на его лицо, превращая каждую морщину в глубокий овраг, вымытый годами, ветрами и трудностями жизни. Его глаза, цвета старого дуба, не мигая, впивались в таинственные берега, скользя по каждому изгибу, каждому нагромождению камней, каждому приметному дереву. Он искал не просто место, а Знак – зримый шепот духов воды и леса, разрешение остаться, благословение на жизнь. Его пальцы, узловатые, как корни, судорожно сжимали древко копья, воткнутого в дно лодки, единственную точку опоры в этом плывущем мире.

Плывём уже много лун, а земля отворачивается, как строптивая жена, пробормотал Лемпо, юноша с плечами, уже знакомыми с тяжестью весла, но с душой, еще не огрубевшей от безысходности. Мускулы на его спине играли под кожей при каждом мощном, отчаянном гребке, бросающем лодку вперед вопреки упрямому течению. Капли пота, смешанные с брызгами реки, стекали по вискам. Рядом его сестра Илана, тонкая, как тростник, совсем ещё юная, но уже закаленная суровостью жизни, прижимала к груди деревянную фигурку Богини Воды «Ведь-Авы». Лик богини, вырезанный из тёмного корня сосны отцом, погибшим от зубов зверя перед самым их бегством, казался живым в лунном свете – глаза-щелочки смотрели в бесконечность с немым укором.

Они злятся, Лемпо, – прошептала Илана, голос ее дрожал, как паутина на ветру. – Мы ушли… бросили священные рощи, камни предков… а они остались. Без дыма очагов, без песен, без даров…» Её сжатый кулак был белее лунного диска. Словно отрывая от сердца, она протянула руку над чёрной водой и бросила в Раву горсть ячменя – зерна из походного мешочка для даров духам. Жёлтые крупинки на мгновение блеснули в лунной дорожке и исчезли, поглощённые пучиной. Прими, Ведь-Ава… не гневись… веди нас…

Рава, широкая и своенравная, словно испытывала их на прочность. Ее воды, мутные от глины, поднятой недавними ветрами с верховий, бились о борта глухими, настойчивыми ударами. За каждым поворотом, за каждым мысом открывались новые пейзажи неизвестной им земли. Река словно колебалась, куда вести непрошеных гостей: то берега расступались, открывая песчаные отмели, бледные и безжизненные, как степные просторы под луной; то сжимались тёмными стенами обрывов, поросших дубами-великанами и соснами-исполинами, чьи корни, словно каменные пальцы, впивались в воду. Племя, как крошечный жук на спине гиганта, двигалось против могучего потока, к таинственному истоку.

Зачем, Урто? – Лемпо вытер лоб рукавом, оставив грязную полосу. Голос его сорвался. – Зачем мы плывём против нее? Разве не там, внизу, где Рава сливается с морем, её сердце? Где сильны духи воды? Где рыба ломилась в сетях? В его вопросе звучала не только усталость, но и сомнение. Урто медленно повернул голову. Его спина, согнутая годами, и грузом ответственности за племя, делала его схожим с вопросительным знаком. Он поднял руку, костлявую, но уверенную и не дрогнувшую, указав вверх по реке, туда, где над водной гладью, едва различимые в ночи, скользили тени. Видишь журавлей? Это не просто птицы… Вестники. Они летят к Золотому Озеру, туда, где Рава начинается тонким ручейком, сочащимся из недр земли. Туда, где Нуми-Торум, Отец Небес, спускается каждое утро по лестнице из солнечных лучей, чтобы коснуться воды и дать ей жизнь… может и нам новую даст. Голос старика звучал хрипло, но в нём горела непоколебимая убежденность. Море? Море – это зев Водяного Царя. Он жаден и зол. Он посылает своих слуг за нашими жизнями. А исток… – Урто замолчал, глядя в темноту, словно видел его уже сейчас. – Исток – это место, где река рождается. Там вода чиста, как первая слеза. Там духи сильны своей первозданностью. Там земля… – он с силой стукнул древком копья о дно лодки, – …ещё не осквернена Злом. Она ждёт нас.

Но, не мифы и вещие птицы обратили их в этот отчаянный путь против течения. За спиной, в низовьях Равы, осталась не просто родная земля – осталась погибель. Свежа была память племени: Всадники, внезапно вылетающие из лесной чащи, как демоны на конях цвета пыли, с криками, требующими дань – не просто меха, а лучших мехов, не только скот, но и девушек. И Лемпо помнил лицо подружки его сестры Алты, которую смеющийся всадник затащил за волосы в седло, её немой ужас. Помнил низкие и длинные лодки, зловеще бесшумные, с чужаками в масках, скрывающих лица, жадный блеск их глаз. Старики говорили, что они ловят людей по берегам, и уводят вниз, меняют на звонкое серебро, как скот. Некоторые, чьи сыновья сумели вернуться с чужих берегов, шептали и о другом: будто в низовьях Равы, там, где река целуется с морем, появились странные люди. Ходят босые, в грубых плащах, несут перед собой деревянные фигурки человека с распростёртыми руками, будто он замер в вечном падении или полете. Говорят, молятся они не духам воды или леса, а тому, кто умер на перекрещенном древе, обещая жизнь после смерти. Безумцы, качали головой старейшины. Разве может жизнь родиться из смерти? Это все равно, что ждать рыбу у сухого русла. Лемпо, слушавший рассказы у костра, лишь хмурился: «Пусть их боги плачут в своих небесах. Нам бы с Равой помириться да найти берег, где не ступала нога злого человека».

Сама Рава, мать их и кормилица, отвернулась: сети, ещё недавно рвавшиеся от осетров и белуг, стали приносить лишь уродливых «водяных псов» – сомов с мертвенно-белой кожей и пастями, усеянными мелкими, острыми зубами, слишком похожими на человеческие. Шаман Нёраш, с глазами, горящими лихорадочным блеском, назвал их прямыми слугами злых демонов, посланными, чтобы отравить и запугать. Каждая такая рыба в сети была словно немое предупреждение. Вам тут не место. Уходите. Или умрите.

ГЛАВА 2: ЗНАК ОТВЕРНУВШИХСЯ ДУХОВ.

Илана помнила день, когда всё началось. По ночам в небе стала появляться «огненная лодка», комета с хвостом как весло, разрывающим тьму. Дети тыкали пальцами в небо, шепча "огненная лодка", а старухи крепче сжимали амулеты. На третий день комета исчезла, оставив после себя только страх. Старики говорили, что это знак скорой беды и надо уходить в новые места. На старом стойбище, где река делала петлю, похожую на след змеи, в одну из ночей шаман вынес на берег бубен, украшенный клыками медведя. Он бил в него, крича: «Керемет-дух требует, чтобы мы ушли! Он насылает на наши поля тучи жуков-скелетов (саранча), а на поля засуху!». Решающим же моментом для исхода стало «знамение». В священной роще, где поколениями хоронили шаманов и вождей, засохла «Берёза-Мать» – дерево, чьи ветви, по преданиям предков держали небо. Илана, придя собирать грибы, нашла её ствол, покрытый чёрными пятнами, будто проказа съела душу дерева. А по ночам многим стали слышаться голоса, словно ветер нашёплывал: «Уходите, пока река не стала могилой, пока лес не превратился в частокол из ваших костей».

Старейшины спорили шесть ночей. Урто, чей прадед привёл племя на эти берега, разбил ритуальную чашу из бересты: «Духи отворачиваются от нас. Мы как лоси, которых загоняют в топи. Если останемся, нас ждёт «мангалай» (проклятие)».

На рассвете седьмого дня луны они собрали лодки. Взяли лишь то, без чего не выжить: мешки с полбой – зерном предков; священные «кости земли», хранящие память реки; угли из родового костра, чтобы не дать погаснуть огню жизни; деревянных идолов, вырезанных из корней мёртвых деревьев. Когда последняя лодка отчалила, скрываясь за изгибом реки, с берега донёсся вой. То ли волчий – то ли человеческий. Возможно, другие племена нашли пустое селение, или «нечисть» пародировала страдания людей. Но племя уже гребло в туман, где вода и небо сливались в серебристую пелену. Они не знали, что впереди, но жажда жизни гнала их вперёд – туда, где журавли, как обещание, танцевали в небе…

Солнце, словно раскалённый щит всадника, после утомительного дня утопало в речной мути. Туман сгустился, словно живой саван, обволакивая лодки. Первой дрогнула однодревка Иланы и Лемпо – косматая тень с плеском вцепилась в борт.

Водяные псы! голос Лемпо прорвал тишину, но тут же захлебнулся. Юноша рванул топор со дна лодки. Удар! Лезвие глухо стукнуло о костяной лоб. Сом зашипел, жабры хлопали, как паруса, но челюсти не разжимались. Отдай, тварь! – Лемпо рванул топор на себя, но монстр дёрнулся, и оружие выскользнуло из рук, исчезнув в чёрной воде. Илана прижала к груди мешок с зерном. Голос матери звенел в ушах: «Когда духи жаждут жертвы, бросай им дар, но не смотри в глаза». Девушка сжала зубы, высыпая в воду горсть полбы. Ведь-ава, возьми дар, но оставь наши жизни! Сомы отпрянули, но самый крупный, с плавником, похожим на трезубец, ударил лбом в борт. Мешок опрокинулся. Зёрна посыпались в воду, сверкая, как слёзы. Нет! Илана потянулась за ними, но Лемпо резко дёрнул её за рукав. Живыми бы остаться! Гвалт голосов заполнял всё пространство. Каждая лодка боролась как могла, стараясь подобраться вплотную к другим, что бы образовать один плавучий остров.

Шаман Нёраш отбивался молча. Его костяной кинжал, вырезанный из ребра лося, вошёл в жабру сома беззвучно. Вода алела от ран чудовища. Это не просто рыбы… – он крючковатыми пальцами сжал жаберную щель убитого сома. – Видите? Чешуя…тверда как железная кольчуга. Не иначе их кто-то вырастил. Шаман, наклонившись к зияющей пасти рыбины, прошептал, Ты хотел забрать наши жизни – теперь отдай свою».

На рассвете, когда туман растаял, в его лодке нашли икру. Как она попала в лодку, никто не понимал. Прозрачные шары, каждый с крохотным эмбрионом внутри: зародыши неведомых доселе рыб. Илана, осторожно касаясь дрожащей рукой холодной слизи, подумала с горечью, это насмешка. Духи взяли семена жизни племени и вернули их в виде уродливых мерзких тварей. Она вздохнула, глядя, как Лемпо вышвыривает икру обратно в реку. Шары уплывали по течению, сверкая на солнце, как слёзы Водяного Царя, оставаясь далеко позади их каравана.

Дни сливались в единый узор, как волны, бегущие за кормой лодок. Всё дальше удалялось племя от нажитых мест. Рава в этих местах была словно мать, убаюкивающая детей: широкая, неторопливая, с берегами, где золотистые пески сменялись коврами из иван-чая и папоротников. Небо, отражаясь в её глади, окрашивало воду в цвет колокольчиков, а по утрам над рекой стелился туман, как дым священных костров.

Лодки плыли гуськом, разрезая воду, оставляя за собой дорожки ряби. Илана, сидя на носу, опускала руку в прохладную струю и думала о том, что река похожа на время – кажется, течёт в одну сторону, но в её глубинах прячутся обратные течения, завихрения, где прошлое и будущее смешиваются. Смотри! прошептал Лемпо, указывая на западный берег. Там, среди могучих сосен, стоял лось – величественный, с ветвистыми рогами, словно вырезанными из лунного света. Он пил воду, не обращая внимания на людей, а потом медленно скрылся в чащобе, оставив на песке отпечатки, похожие на древние руны. Это Ош-Поро благословил наш путь, – сказал шаман Нёраш, и бросил в воду горсть сушёных ягод можжевельника, дар духам леса.

По вечерам, когда солнце садилось за сосны, превращая реку в полосу расплавленной меди, племя причаливало к отмелям. Мужчины ставили временные шалаши из ветвей, женщины разводили костры, над которыми в глиняных горшках варилась уха из щук, пойманных по пути. Дети собирали хворост и пели песни, которым их научили бабушки: о Луне, поймавшей звезду в сеть из тумана, и о Ветре-Женихе, что ищет невесту среди вершин вековых сосен.

Урто, сидел у огня, строгая новую фигурку. Раньше я боялся, что мы забыли богов, покинув священные рощи, сказал он, глядя на угли. Но теперь вижу: они плывут с нами. В шелесте камышей, в криках журавлей, в каждом камне, что лежит на дне. Надежды их были просты, как узоры на берестяных туесах: Лемпо мечтал найти землю, где небо касается озёр, а волки воют только от тоски, а не от голода; Илана хотела услышать, как на новом стойбище засмеётся ребёнок. Первый из её будущего потомства, кто не увидит теней прошлого; Даже Нёраш, обычно суровый, улыбался чему то, а Рава текла, унося с собой страхи прежней жизни. Ночью, когда последний костер догорал, а люди засыпали под шёпот волн, река пела им колыбельную, о том, что за поворотом ждёт берег, где земля мягкая, как материнские руки, где корни деревьев сплетаются в колыбель для новой жизни. И хотя впереди была неизвестность, эти дни стали мостом между страхом прошлого и надеждой будущего. Мостом, выстроенным из света кувшинок на воде, из криков чаек, из веры, что в мире, где даже реки кишат чудовищами, можно найти дом.

В один из дней, они подошли к перепутью. Река раздваивалась здесь, как язык змеи перед атакой. Песчаная коса, усыпанная ракушками-черепками, немыми свидетелями давних пиров или жертвоприношений делила реку на два рукава. Левый проток казался спокойнее, мельче, с густыми зарослями тростника по берегам, обещая укрытие. Правый был шире, темнее, стремительнее, уходя в узкий проток меж обрывистых берегов, поросших хвойным лесом. Левый… тростники гуще… там можно спрятаться, – успел подумать Урто, его опытный взгляд метнулся к детям в лодках.

Воздух, напоённый запахом влажной глины и водорослей, внезапно содрогнулся от пронзительного свиста. Он исходил с высокого обрыва на правом берегу, где откосы нависали над водой угрюмыми стражами. Это оказался свист стрел. К их древкам, ниже наконечников, были привязаны маленькие, грубо слепленные глиняные кувшинчики. Из отверстий в них валил едкий, желтоватый дым. Щиты! – рявкнул Урто, инстинктивно закрывая ближайшего ребенка своим щитом из толстой лосиной кожи. Но предупреждение прозвучало слишком поздно. Одна из стрел, описав дугу, вонзилась в борт ближайшей лодки. Глиняный кувшинчик разбился. Мгновенно вспыхнула смола, которой была обмазана лодка, и сухое дерево уключин. Лодка загорелась как жертвенный костёр. Языки пламени, ярко-оранжевые и жадные, лизали борт, вытягиваясь вверх, принимая причудливые очертания, похожие на руки молящихся или когти демонов. Запах горящей смолы и дерева смешался с криками ужаса. В воду! К тростникам! Левый рукав! заревел Урто, его голос, хриплый от напряжения, перекрывал гул огня и панику. Женщины, прижимая к груди младенцев, завёрнутых в шкуры, одна за другой прыгали в холодную, тёмную воду Равы. Мужчины, отбросив вёсла, смыкались стеной на уцелевших лодках, поднимая сплетённые перед бегством сети, сделанные на скорую руку из лыка – не надёжная, но единственная защита против огненных стрел. С обрыва донеслись крики, грубые и насмешливые: Вы мертвецы, раз плывёте вверх! орал невидимый голос. Там только болота да топи, и чудь белоглазая в чащобе! Она сожрёт вас, а кости ваши на стрелы пустит! Отдайте нам всё что везёте, а сами убирайтесь, откуда пришли, пока живы! Или сгорите здесь!. Новая туча стрел взвилась в небо. Одна из них, пробив сеть, вонзилась в плечо воина в соседней лодке. Он вскрикнул, потерял равновесие и свалился за борт. Тростники были уже близко, их густая стена манила спасением, но путь к ним казался бесконечным под градом огня и насмешек. Нёраш, стоя на корме последней лодки, поднял свой бубен, украшенный медвежьими клыками. Его пальцы забили в кожу не ритмичный бой, а какой-то хаотичный, отчаянный стук, призывая к духам воды. Ведь-Ава! Укрой! Дымом укрой! выкрикивал он между ударами. И словно в ответ, с поверхности реки, особенно густо у тростников, начал подниматься плотный, белесый туман. Он стелился по воде, медленно, но неумолимо скрывая беглецов от глаз лучников на обрыве. Крики нападавших стихли, сменившись недоумённым гулом. Последнее, что видел Урто, оглянувшись сквозь пелену дыма и тумана, это силуэты людей на утёсе, размахивающих луками в бессильной злобе. Племя, обожжённое, напуганное, потерявшее одну лодку и часть скудного добра, укрылось в зелёных объятиях тростниковых зарослей левого рукава.

Много лун минуло с тех пор, как тронулись они в путь. Река становилась всё уже, берега нависали хмурыми откосами, заросшими густым лесом, а Урто всё вёл и вёл своё племя в неизведанные края. В один из дней лодки совсем сбавили ход. Мужчинам, выбившимся из сил, нужен был отдых. Урто махнул рукой, чтобы причаливали к берегу для короткого привала. Место казалось спокойным и безопасным. Вдруг, воздух замер. Птицы смолкли. Даже шум реки словно притих. Из-под огромной, покосившейся от времени сосны, донеслось хриплое, нечеловеческое бормотание. Слов было не разобрать, только звуки, то ли скрежет, то ли шорох и щелканье. По спине у Лемпо побежали мурашки. Он схватился за топор, но Урто резким жестом остановил его. Не шевелись, прошептал старейшина. Лесовик. Чует нас. Рассердим – не уйдём. Из под сосны выплыла… тень. Неясный силуэт, будто сплетённый из тумана, мха и сучьев. Высокий, сутулый. Глаз не было видно, но чувствовался тяжёлый, изучающий взгляд. Существо остановилось на краю леса, у кромки воды. Его бормотание усилилось, стало угрожающим. Оно протянуло нечто, похожее на длинную, узловатую руку, к лодкам. Нёраш медленно, с величайшим почтением, вышел вперёд. Он не поднимал бубна. Вместо этого он снял с пояса небольшой кожаный мешок, с запасом еды. Достал оттуда кусок вяленой оленины и связку сушёных грибов. Не сводя взгляда с лесного духа (хотя видеть его лицо было невозможно), шаман положил дары на плоский камень у самой воды и отступил на три шага, склонив голову. Хозяин Леса, заговорил Нёраш тихо, но внятно. Мы путники, гонимые бедой. Не жжём огня в твоем доме, не ломаем сучьев без нужды. Дар принимай, путь дай. Река ведёт нас к истоку, к месту, где небо целует воду. Не задерживай. Силуэт замер. Бормотание стихло. Казалось, лес затаил дыхание. Затем тенеподобная рука медленно потянулась к дару. Мясо и грибы словно растворились в воздухе. Лесной дух постоял ещё мгновение, его невидимый взгляд скользнул по людям, по лодкам. Потом он издал короткий, низкий звук, не то ворчание, не то вздох, и растаял среди деревьев, словно его и не было. Шум леса и реки вернулся сразу, оглушительно. Быстро! скомандовал Урто, вытирая пот со лба. Плывём дальше, пока он не передумал! И не оглядывайтесь!

По утрам уже веяло холодом, и Урто всё чаще задумывался о приближающейся зиме. В один из дней, когда он сидел на корме лодки, углубившись в тревожные размышления, лодки замедлили ход. Река расширялась, образуя тихую заводь, возле высокого холма. На правом берегу виднелась поляна и холм, защищённые от ветра вековыми соснами. Здесь! крикнул Урто, указывая на стаю журавлей, круживших над холмом. Мир-суснэ-хум дал знак! Но, радость людей быстро сменилась тревогой. Из чащи доносился вой волков. Шаман Нёраш, лицо которого было раскрашено сажей и охрой, поднял бубен. Леший не хочет делиться землёй! закричал он, ударяя в кожаную мембрану. Нужно отдать ему дар! Воины вынесли на берег тушу лося, добытую на прошлой луне. Нёраш запел, обращаясь к Тапио, а женщины зажгли ветви можжевельника, чтобы дым отогнал злых духов. К утру волчий вой стих. На поляне, где ещё вчера рыскали тени, теперь лежала роса, сверкавшая как серебро. Старейшины обошли холм, ощупывая землю на поляне: почва была мягкой, пригодной для посева ячменя, а в реке кишела рыба. С другой стороны холма в Раву впадала небольшая речушка с каменистыми берегами. Перезимуем здесь, а дальше духи укажут, объявил Урто.

Уже к полудню мужчины рубили первые сосны для срубов, а дети собирали камни для очага. Илана посадила у ручья, что струился за холмом маленький росток рябины, защиту от злых духов, а Нёраш отметил границы поселения зарубками на деревьях, чтобы хозяева леса знали: люди пришли с миром. На вершине холма, где ветер пел сквозь сосны, они воздвигли идола Нуми-Торума, вырезанного из лиственницы, с глазами из речного жемчуга. Когда ставили идола, с востока подул ветер – такой сильный, что жемчужные глаза божества заблестели, как две новые звезды. Он смотрит на нас, прошептала Илана. И даже старый Урто, давно не веривший в такие знаки, почувствовал: новая земля приняла их.

ГЛАВА 3: ИМЯ, ВЫСЕЧЕННОЕ В ВЕЧНОСТИ

Первые дни на новом месте племя жило без имени, словно новорождённый оленёнок, ещё не окрепший на дрожащих ногах. Люди говорили просто: «у холма», «у Равы», «у каменной речушки», «там, где встал идол». Но старейшины знали, земля без имени уязвима, как ребёнок без оберега. Духи могут не признать пришельцев, если те не назовут дом, не вплетут свою нить в вечный узор этого места.

Урто собрал совет у костра на третий день после долгого, изматывающего пути. Последние переходы были особенно тяжелы: за спиной остались выжженные солнцем степи, где ветра выли, как голодные волки, и болота, что чавкали под ногами, пытаясь утянуть в трясину отчаяния. Люди добравшиеся до этого мест, были измождённые, с потухшими глазами, но с тлеющей искрой надежды под налётом усталости. Само место дышало покоем и силой: могучая Рава катила свои зеленовато-серые воды навстречу далёкому морю, холмы, поросшие соснами и елями, мягко уходили к горизонту, а каменистая речушка звенела, как тысячи крошечных колокольчиков, ударяясь о гладкие камни своего ложа. Воздух, напоённый запахом хвои, влажной земли и трав, казался целительным бальзамом после тяжёлого пути. Дети, забыв страх, уже бегали по берегу, собирая причудливые камешки и пуская по воде щепки, а женщины, улыбаясь впервые за долгие лунные циклы, разбирали поклажу, развешивая для просушки вымокшие шкуры. Было ощущение, что тяжёлый камень свалился с плеч, но лёгкая тревога ещё витала в глазах людей: а примут ли их Духи этого места?

Огонь трещал, выгрызая узоры на свежих берёзовых поленьях, отбрасывая теплые, пляшущие тени на лица собравшихся. Мы не первые здесь, сказал старейшина Урто, бросая в пламя горсть можжевельника. Пряный, терпкий дым заклубился сизыми прядями, пополз по земле, цепляясь за корни трав. До нас тут бывали другие. Нам нужно услышать голос этого места, истинный голос, а не эхо наших надежд. Взгляды всех, как по велению невидимой руки, обратились к Нёрашу. Шаман сидел чуть поодаль, на замшелом валуне, его пальцы нервно перебирали перья вороньего крыла, подвешенные на ремешке. Тень от высокой сосны падала на него, делая лицо сказочным. Он казался частью этого древнего пейзажа – измождённый, молчаливый, с глазами, в которых ещё стояли отголоски их странствий.

−Ты говорил с духами в пути, Нёраш, – Урто протянул к нему руки, ладонями вверх, жест просьбы, и доверия. – Ты слышал их шёпот в шелесте листьев, видел их знаки в полёте птиц. Теперь спроси у самой земли… спроси у камней и вод… какое имя они хранят для нас? Какое имя мы должны высечь здесь, чтобы стать частью их дыхания?

Нёраш медленно поднялся. Его одежда из потёртой лосиной шкуры отбрасывала на землю дрожащие, неясные тени. Он ощущал тяжесть взглядов, смесь страха, надежды и усталости. Воздух был густым, словно пропитанный ожиданием. Казалось, даже река притихла, прислушиваясь.