Полная версия
Засыпает быстро.
А я лежу и жду.
Жду три часа ночи.
Жду детского хора.
И когда стрелки часов сходятся на цифре "3" – встаю и иду к окну.
Дети стоят на площадке.
Но теперь не просто стоят.
Они танцуют.
Медленный, странный танец. Кружатся, держась за руки. По часовой стрелке.
И поют.
Ту же мелодию, что и днем. Но теперь я различаю слова:
"Приди… приди… приди домой…"
На старорусском.
"Твое место ждет… твое время пришло…"
И вдруг все дети одновременно поворачивают головы.
Смотрят на меня.
И улыбаются.
Одинаково.
Зубы белые в лунном свете.
Глаза черные, как ямы.
А потом исчезают.
Просто растворяются в воздухе.
Оставляя на асфальте новый знак.
Теперь не круг.
Крест.
Перевернутый крест.
Прямо под нашей спальней.
ГЛАВА 4: ТЕХПОДДЕРЖКА
"Самая страшная техподдержка – это когда техника поддерживает связь с мертвыми."
В 11 утра я понял, что даже самые умные дома могут быть одержимыми
Вы знаете, что меня дико бесит в современных технологиях? Когда они начинают "думать" лучше тебя. Когда умный дом решает, что ему лучше знать, какая тебе нужна температура, какой свет, какая музыка.
А когда умный дом начинает включать то, чего в нем НЕТ – вот тогда пора звонить не в техподдержку, а в психушку.
Четвертый день начался с того, что я решил настроить систему "умный дом". Катя ушла по магазинам (уже в третий раз за четыре дня – странно для девушки, которая раньше закупалась раз в неделю), а я засел за планшет управления.
Система называлась SmartLife Pro. Навороченная до безобразия: климат-контроль, освещение, безопасность, мультимедиа, даже автополив газона.
– Круто, – думаю, – теперь буду жить как в фильме про будущее.
Хрен там.
Когда умный дом умнее хозяина – возможно, у него есть ДРУГОЙ хозяин.
Начинаю с простого – настраиваю освещение. Выбираю "теплый свет", яркость 70%.
Система сохраняет настройки и… включает лампу-керосинку.
Нет, серьезно. В углу гостиной зажигается стеклянная лампа с фитилем, как у моей прабабушки в деревне.
Но у нас НЕТ керосиновой лампы!
Я моргаю. Смотрю снова.
Обычный торшер с LED-лампочкой.
– Глюк, – бормочу себе под нос и перехожу к климат-контролю.
Ставлю кондиционер на 22 градуса.
Включается… печка.
НЕТ, не кондиционер с обогревом. ПЕЧКА. Русская печь с трубой и заслонкой. В углу кухни. Дым из трубы, запах березовых дров.
Но у нас НЕТ печки! Здесь газовая плита стоит!
Закрываю глаза, считаю до десяти, открываю.
Газовая плита. Никакой печки.
"Да что за цифровой бред творится?!"
Звоню в техподдержку застройщика.
– Алло, "Премиум Строй"?
– Да, слушаю.
– У меня проблема с системой умного дома. Показывает не те приборы, которые есть в доме.
– Понятно, – вежливый голос. – А вы не могли бы описать проблему подробнее?
– Я включаю LED-освещение, а вижу керосиновую лампу. Включаю кондиционер – вижу русскую печь.
Пауза.
– Сэр, – голос становится осторожным, – а вы случайно не употребляли алкоголь или… другие вещества?
ДРУГИЕ ВЕЩЕСТВА?!
– Нет, блин! – срываюсь я. – У меня система глючит!
– Хорошо, сэр. Пришлем к вам техника. Завтра, между 9 и 18.
Между 9 и 18. Замечательно.
Продолжаю эксперименты.
Включаю музыкальную систему. Выбираю джаз.
Из колонок льется… частушка.
Нет, не современная попса под народное. Настоящая деревенская частушка. С баяном и женским голосом:
"Ой, ты, Ваня, паренек, Что ж ты бедную не бережешь? Загубил ты молоду, Во сырую землю положил…"
Холодок по спине.
Выключаю музыку. Тишина.
Но мелодия продолжает звучать в голове.
Когда техника показывает прошлое вместо настоящего – значит, прошлое сильнее.
Решаю проверить систему безопасности. Просматриваю записи с камер наблюдения.
Вчерашний день. Наш двор. Все нормально.
Но на записи с 15:00 (когда дети пели) я вижу не детей.
Я вижу взрослых.
Мужиков и баб в крестьянской одежде. Лапти, сарафаны, картузы. Стоят кругом на той же площадке.
И поют.
Ту же песню, что дети.
Но лица… лица у них серые. Как у покойников.
А на записи с 3:00 ночи – еще хуже.
По поселку ходят те же серые люди. Заглядывают в окна домов. Проверяют замки. Как будто ищут что-то.
Или кого-то.
Я перематываю запись на позавчера. То же самое.
На 3 месяца назад. Поселок полупустой, но серые люди все равно ходят между недостроенными домами.
На год назад. Здесь еще стройка, но они тут.
ОТКУДА ВЗЯЛИСЬ ЭТИ ЗАПИСИ?!
"Стоп… а это же…"
Звоню технику еще раз:
– Послушайте, у меня камеры показывают людей, которых нет!
– Сэр, – тот же вежливый голос, – возможно, это артефакты сжатия видео. Иногда бывает…
– Какие артефакты?! Я вижу покойников в лаптях!
Длинная пауза.
– Сэр, а вы… а вы не могли бы сказать, в каком доме живете?
– В 23-м. А что?
Еще более длинная пауза.
– Мы… мы пришлем к вам специалиста. Сегодня. Ждите.
И бросают трубку.
Что за реакция? Почему номер дома их так напрягает?
Еду в интернете искать информацию про поселок. Забиваю в поиск "Березовая роща коттеджный поселок".
Находится куча рекламы. Красивые фотки, счастливые семьи, "элитное жилье в экологически чистом районе".
Но в новостях…
В новостях другое.
"Жители деревни Березки требуют справедливых компенсаций за снос домов".
"Последний житель Березок найден мертвым во время сноса".
"Прокуратура проверяет обстоятельства смерти Степана Корнилова".
СТЕПАН КОРНИЛОВ.
Имя как гвоздем по голове.
Я его слышал. Недавно. Где?
А, да. Маша вчера говорила: "Те, кто был здесь раньше".
Читаю дальше:
"89-летний Степан Корнилов, последний житель деревни Березки, умер от сердечного приступа 15 июня 2024 года во время принудительного сноса его дома. По словам соседей, старик до последнего отказывался покидать родовое гнездо…"
15 июня 2024 года.
Ровно год назад.
А мы заселились 15 июня 2025 года.
В годовщину его смерти.
На месте его дома.
Проверяю план поселка. Дом номер 23 построен точно там, где стояла изба Корниловых.
И тут меня осеняет.
Система умного дома не глючит.
Она показывает то, что БЫЛО здесь раньше.
Керосиновую лампу Степана.
Его русскую печь.
Его частушки.
Его соседей, которые умерли задолго до сноса деревни.
Знаете, в чем гениальность современных технологий?
Они записывают ВСЕ. Каждый сигнал, каждую волну, каждое колебание.
А что, если в этом месте такие сильные "колебания" прошлого, что даже цифровые камеры их ловят?
Что, если память земли сильнее памяти жестких дисков?
Вечером приезжает техник.
Молодой парень, весь в фирменной форме "ТехноСервис". Вежливый, улыбчивый.
– Григорий, – представляется. – Покажите, в чем проблема?
Показываю ему записи с камер.
Он смотрит на экран и говорит: – Все нормально. Обычная запись пустого двора.
– Как пустого?! – я тыкаю пальцем в серые фигуры. – Вот же люди идут!
Григорий смотрит внимательнее: – Сэр, на записи никого нет. Возможно, вам стоит обратиться к…
– К врачу? – заканчиваю я. – Да?
– Ну… – он смущается. – Я просто техник. Но техника работает нормально.
Он возится с системой полчаса, что-то настраивает, перезагружает.
– Все, готово. Больше глюков не будет.
Уезжает.
Я включаю освещение.
Зажигается керосиновая лампа.
Включаю музыку.
Играет частушка.
Смотрю запись с камер.
Серые люди ходят по двору и машут мне рукой.
А один из них – старик в косоворотке – подходит близко к камере.
И я читаю по губам:
"Освободи… мой… дом…"
Вечером возвращается Катя. Довольная, с кучей пакетов.
– Макс, я купила тест на овуляцию! – радостно сообщает она. – Будем планировать!
Планировать?
Да тут призраки в доме живут, а она планировать собралась!
– Катя, – говорю осторожно, – а тебе не кажется, что с домом что-то не так?
– Что не так? – она удивленно смотрит на меня. – Дом чудесный! Я сегодня с соседками говорила – у всех такие уютные дома. Как будто они всегда здесь стояли.
Всегда здесь стояли…
Точно.
Они и СТОЯЛИ здесь всегда.
Только раньше это были избы.
А теперь коттеджи.
Но души остались те же.
И они хотят домой.
ГЛАВА 5: ПОДВАЛ
"Самые прочные фундаменты – это те,
что построены на чужих могилах."
В 2 ночи я понял, что самые страшные находки делаются не на чердаке, а в подвале
Знаете, что меня дико бесит в фильмах ужасов? Когда герои лезут в темный подвал с одной зажигалкой. Думаешь: "Дебилы, включите свет!"
А потом сам оказываешься в подвале собственного дома, и понимаешь: электричество здесь не работает. Не потому что сломалось. А потому что ТО, что живет в подвале, его не пускает.
Пятый день начался с того, что Катя решила разобрать коробки в подвале.
– Макс, там столько места! – сияет она. – Можно мастерскую организовать, спортзал… А когда ребенок родится – игровую комнату!
Ребенок, ребенок… У нее уже мания какая-то.
– Катя, мы же еще не…
– Я чувствую! – перебивает она. – Женская интуиция. Мы скоро станем родителями!
И марширует в подвал с коробками.
А я сижу за компом, работаю. Слышу, как она внизу что-то двигает, расставляет.
Потом резко тишина.
Слишком резкая.
Когда в подвале становится тихо – не потому что работа закончена, а потому что началось что-то другое.
– Катя! – кричу я. – Все в порядке?
Нет ответа.
– Катя!
Тишина.
Спускаюсь вниз. Подвал большой, хорошо отделанный. Бетонные стены, ламинат на полу, встроенное освещение.
Но свет не включается.
Щелкаю выключателем – мертво.
Достаю телефон, включаю фонарик.
И вижу Катю.
Стоит у дальней стены спиной ко мне. Не двигается.
– Катя?
Она медленно поворачивается.
Лицо… странное. Как будто она не здесь. Смотрит сквозь меня.
– Катя, что случилось?
– Макс, – голос тихий, заторможенный, – посмотри, что я нашла.
Показывает на угол.
Там стоит сундук.
Большой деревянный сундук с железными накладками. Старинный. Очень старинный.
– Откуда это?
– Не знаю, – Катя качает головой. – Он просто… был здесь. Как будто всегда стоял.
Подхожу ближе. Сундук открыт. Внутри…
Вещи.
Старые крестьянские вещи.
Рубаха-косоворотка. Женский сарафан. Лапти. Детская рубашонка. Иконы в серебряных окладах. Медный самовар. Прялка.
И запах.
Запах старого дома. Печного дыма. Горелого молока. Человеческой жизни.
"Откуда в новом доме музей этнографии?!"
– Катя, это чьи вещи?
– Не знаю, – она берет в руки детскую рубашку. – Но они… родные какие-то. Как будто мои.
Родные?
Она держит эту рубашку, и у меня мурашки по спине. Потому что лицо у нее… материнское. Как будто она держит одежду своего ребенка.
– Катя, положи это.
– Почему? – она прижимает рубашку к груди. – Она такая маленькая… Такая милая…
– Катя!
Она вздрагивает, отпускает рубашку.
– Что? Что со мной?
– Пошли отсюда. Сейчас же.
Тащу ее наверх. Она сопротивляется:
– Макс, подожди! Надо сундук закрыть, вещи сложить…
– Не надо! Пошли!
Выволакиваю ее в гостиную. Включаю все лампы. Катя моргает, как будто просыпается:
– Что это было? Почему я так себя вела?
– Не знаю. Но больше в подвал не спускаемся.
– Но там такие интересные вещи…
– НЕТ! – рявкаю я.
Она пугается:
– Макс, что с тобой? Это же просто старинные предметы. Может, прежние хозяева забыли.
Прежние хозяева?
КАКИЕ прежние хозяева?! Дом новый!
Звоню застройщику:
– Алло, "Премиум Строй"? У меня вопрос про дом 23 в "Березовой роще".
– Слушаю.
– В подвале обнаружились чужие вещи. Откуда они взялись?
– Какие вещи?
– Старинные. Крестьянские. Сундук с одеждой, иконами…
Пауза.
– Сэр, а вы уверены, что это не ваши вещи?
– Конечно уверен! Мне что, сто лет?!
– Мм… – голос становится осторожным. – А вы могли бы приехать к нам в офис? Есть некоторые… нюансы по вашему дому.
Нюансы?
КАКИЕ нюансы?!
Когда в новом доме есть "нюансы" – значит, дом не такой новый, как кажется.
Еду в офис "Премиум Строй". Стеклянное здание в Москва-Сити, все блестит и сверкает.
Меня встречает менеджер Алексей Викторович. Костюм за двести пятьдесят тысяч, часы как мой годовой доход.
– Максим Сергеевич, присаживайтесь. Кофе будете?
– Хочу объяснений. Откуда в моем доме чужие вещи?
– Понимаете, – он неловко кашляет, – при строительстве иногда… обнаруживаются артефакты прежней застройки.
– Какой прежней застройки? Здесь было поле!
– Ну… не совсем поле. – Он достает папку с документами. – Здесь была деревня Березки. Мы ее… реконструировали.
– Реконструировали? Или снесли?
– Официально – реконструировали. Жителей переселили с компенсациями…
– А неофициально?
Он смотрит на меня долго. Потом:
– Неофициально… был один инцидент. Последний житель отказался переезжать. Пришлось… принуждать.
– Степан Корнилов.
– Вы… откуда знаете?
– Интернет. Он умер при сносе дома.
– От сердечного приступа, – быстро говорит менеджер. – Естественная смерть.
– На месте которого теперь мой дом.
– Да, – тихо признается он. – Ваш дом построен на фундаменте его избы.
НА ФУНДАМЕНТЕ ЕГО ИЗБЫ!
Вот почему система показывает печку вместо кондиционера!
Вот почему в подвале лежат крестьянские вещи!
Мой дом СТОИТ НА КОСТЯХ!
"Стоп… а это же…"
– И вы об этом не предупредили покупателей?
– Зачем расстраивать людей? – менеджер разводит руками. – Дом новый, современный. Прошлое не влияет на настоящее.
Не влияет?
А как же призраки в записях?
Как же детский хор по ночам?
Как же поведение Кати?
– Максим Сергеевич, – менеджер наклоняется ко мне, – если вещи в подвале вас беспокоят, мы можем их вывезти.
– Можете?
– Конечно. Просто утилизируем как мусор.
Как мусор?
Чьи-то жизни, чья-то память – как мусор?
– А если я не хочу их выбрасывать?
Он удивленно смотрит на меня:
– Зачем вам чужой хлам?
Чужой хлам…
Но почему тогда Катя держала детскую рубашку, как родную?
Почему у меня самого, когда я смотрел на косоворотку, екнуло сердце?
– Скажите, – говорю я, – а у других жильцов такие же… артефакты?
– У всех, – кивает он. – Каждый дом стоит на старом фундаменте. У кого-то в подвалах, у кого-то на чердаках. Но люди не жалуются. Наоборот, говорят, что дома уютные, как будто родные.
Родные…
Потому что они ЕСТЬ родные.
Для тех, кто в них жил раньше.
И кто хочет в них жить снова.
Знаете, что самое жуткое в строительстве на костях?
Не то, что мертвые не уходят.
А то, что живые начинают становиться мертвыми.
Повторять их жизни, их привычки, их судьбы.
Пока не заменят их полностью.
Возвращаюсь домой. Катя встречает меня с странным блеском в глазах:
– Макс! Я проверила тест на овуляцию! У меня сегодня самый плодородный день!
Плодородный день?
Катя никогда не говорила такими словами. "Плодородный" – это из деревенского словаря.
– Пошли, – она тянет меня в спальню, – нужно использовать шанс!
Но я сопротивляюсь:
– Катя, подожди. Мне нужно тебе кое-что рассказать.
– После, – она целует меня, – сначала дело, потом разговоры.
И я понимаю: она говорит не своими словами.
Кто-то другой говорит ее устами.
Кто-то, кто очень хочет, чтобы в этом доме снова появился ребенок.
Кто-то, кто когда-то потерял своего.
Вечером, когда Катя засыпает (довольная и умиротворенная), я спускаюсь в подвал.
Включаю фонарик телефона.
Сундук закрыт.
Но на крышке лежит записка.
Написанная детским почерком:
"Дядя Макс, не выбрасывайте наши вещи. Мама будет плакать."
Мама?
Какая мама?
Я поднимаю записку, и она рассыпается в прах.
А из сундука доносится тихое всхлипывание.
Как будто внутри плачет ребенок.
Долго, горько плачет.
И я понимаю:
В нашем доме поселилась не одна душа.
А целая семья.
Которая очень хочет домой.
ГЛАВА 6: КАМЕРЫ
"Самая опасная любовь – это любовь
мертвой матери к живому ребенку."
В 4 утра я понял, что камеры наблюдения могут наблюдать не только за настоящим
Вы знаете, что меня дико бесит в системах безопасности? Когда они записывают ТО, что происходит, а не то, что ДОЛЖНО происходить.
Когда ты ставишь камеры, чтобы следить за воришками, а получаешь хроники мертвецов. Когда система охраны превращается в систему связи с тем светом.
И самое паршивое – когда понимаешь, что мертвые наблюдают за тобой уже давно. А ты только сейчас научился их видеть.
Шестой день начался с того, что я не мог уснуть.
Катя спала рядом, улыбалась во сне, иногда гладила живот – хотя ничего там еще быть не могло. Но я лежал с открытыми глазами и думал про записку в подвале.
"Мама будет плакать."
Чья мама? И почему она плачет?
В 4 утра сдался, встал, спустился в гостиную. Включил компьютер, зашел в систему видеонаблюдения.
Хочу все изучить. Разложить по полочкам. Понять логику происходящего.
И тут началось самое жуткое.
Когда начинаешь искать логику в мистике – находишь еще больше мистики.
Открываю архив за последнюю неделю. Смотрю записи с разных камер.
Внешние камеры. Двор, калитка, улица.
И вижу…
Параллельную жизнь.
Днем на записях обычные картинки: мы с Катей ходим по двору, соседи поливают клумбы, дети играют.
Но ночью…
Ночью здесь живут другие люди.
В крестьянской одежде. Мужики в картузах и косоворотках. Бабы в платках и длинных юбках. Дети в холщовых рубашках.
Они ходят по своим делам. Носят воду из колодца (которого нет). Кормят кур (которых нет). Заготавливают дрова (которых нет).
Живут своей обычной деревенской жизнью.
На территории элитного коттеджного поселка.
"Да что за параллельная вселенная творится?!"
Перематываю на неделю назад. Месяц. Полгода.
То же самое.
Призрачная деревня существует параллельно с поселком.
Ночью они пасут коров на газонах. Топят печи в наших гаражах. Молятся в углах, где у нас стоят телевизоры.
И самое дикое – дети.
Призрачные дети играют с живыми детьми поселка.
На записи я вижу: наш маленький сосед Ваня Романов бегает во дворе. И рядом с ним бегает призрачный мальчик примерно того же возраста. В холщовой рубашке, босиком.
Они играют вместе. Смеются вместе. Ваня что-то говорит призраку, призрак отвечает.
А утром Ваня ничего не помнит.
Проверяю записи с других дворов.
Везде то же самое.
Живые и мертвые дети играют вместе. Живые и мертвые женщины сидят за одним столом. Живые и мертвые мужчины работают бок о бок.
Только живые этого не видят.
А камеры видят.
И я вижу.
Когда мертвые не ушли – они просто ждут, когда живые их заметят.
Изучаю записи внутренних камер.
Наш дом. Гостиная, кухня, коридоры.
И понимаю, что мы живем не одни.
В углу гостиной, где у нас стоит диван, каждую ночь появляется старик. Сидит на невидимой лавке, курит невидимую трубку.
На кухне, где у нас плита, старуха готовит в невидимой печи. Мешает что-то в невидимом горшке.
В нашей спальне, в углу, каждую ночь молится женщина. На коленях, перед невидимой иконой.
А в детской комнате (которую мы еще не обустроили) спит ребенок. На невидимой кроватке. Под невидимым одеялом.
Мы спим, а вокруг нас живет целая семья призраков.
Семья Корниловых.
Дед Степан. Его жена. Их сын с невесткой. Внук.
Все, кто когда-то жил в этой избе.
И все, кто не смог ее покинуть.
"Стоп… а это же…"
Смотрю запись с позавчерашней ночи. Когда Катя спускалась в подвал.
Она идет по коридору, а рядом с ней идет призрачная женщина. В сарафане, с косой до пояса.
Они спускаются в подвал вместе.
Катя открывает сундук, а призрачная женщина стоит рядом и показывает ей, что брать.
Детскую рубашку.
СВОЮ детскую рубашку.
Рубашку своего умершего сына.
И когда Катя прижимает ее к груди, женщина-призрак ТОЖЕ прижимает невидимую рубашку к своей груди.
Они плачут одновременно.
По одному и тому же ребенку.
По ребенку, которого уже нет.
И которого очень хочется вернуть.
Я понимаю, что происходит.
Призрачная мать Корнилова хочет, чтобы ее сын родился снова.
Через Катю.
В нашем доме.
На своем месте.
Она ГОТОВИТ Катю стать ее инструментом.
А Катя этого не понимает. Думает, что это ее собственные желания.
Смотрю дальше.
Вчерашняя ночь. После того, как мы занимались любовью.
Катя спит, а рядом с ней лежит призрачная женщина. Гладит ее живот. Шепчет что-то на ухо.
И я читаю по губам:
"Расти, мой сыночек… Расти, мой родненький…"
А потом встает, подходит к окну, и машет кому-то во дворе.
Там стоит призрачный мужчина. Ее муж.
Он тоже машет в ответ.
Радуется.
Скоро в доме снова будет ребенок.
Их ребенок.
В теле моей жены.
Знаете, что самое жуткое в материнской любви?
Она не умирает вместе с матерью.
Она продолжает искать способ вернуть своего ребенка.
Любой способ.
Даже если для этого нужно использовать чужую женщину.
Чужую жизнь.
Чужую судьбу.
Я выключаю записи и сижу в темноте.
Что делать?
Рассказать Кате? Она не поверит. Или поверит – и сойдет с ума.
Бежать? Но женщина-призрак уже "подключилась" к Кате. Связь установлена. Куда бы мы ни уехали, она найдет способ довести дело до конца.
Остаться и смириться? Позволить мертвой матери родиться через мою жену?
А что будет с нашим собственным ребенком, если Катя забеременеет? Чья душа поселится в маленьком теле?
Живая или мертвая?
В 6 утра просыпается Катя. Спускается на кухню, довольная и сияющая:
– Макс, мне такой сон снился! Я была в старом доме, и там была женщина. Очень добрая, мудрая. Она учила меня, как правильно воспитывать детей.
– Что она говорила?
– Что дети – это продолжение рода. Что они должны жить там, где жили их предки. Что земля помнит каждого, кто на ней родился.
Земля помнит…
– А как она выглядела?
– Красивая. В сарафане, с длинной косой. Глаза добрые, но грустные. Как будто она что-то потеряла и все еще ищет.
Все еще ищет…
Своего мертвого ребенка.
– Катя, – говорю осторожно, – а тебе не кажется странным, что ты так резко захотела детей? Раньше говорила – подождем.
– Макс, – она смотрит на меня удивленно, – я всегда хотела детей. Всю жизнь мечтала стать мамой.
Всю жизнь?
А две недели назад говорила: "Детей заведем лет в тридцать. Пожить для себя нужно".
Но теперь она этого не помнит.
Помнит только то, что ей внушили.
Вечером иду в подвал. Хочу поговорить с призраками.
Да, звучит безумно. Но что еще остается?
Открываю сундук. Достаю детскую рубашку.
– Я знаю, что вы здесь, – говорю в пустоту. – Я видел вас на записях.
Тишина.
– Я понимаю, что вы потеряли ребенка. Мне жаль. Но моя жена – не ваша дочь.
Холодок в воздухе.
– Найдите другой способ. Не через нас.
И вдруг в углу появляется силуэт.
Женщина в сарафане. Лицо печальное, глаза полные слез.
Она качает головой.
И я слышу голос. Слабый, как шепот ветра:
"Он должен родиться дома. На своей земле. Это единственный способ."
– Способ для чего?
"Чтобы мы ушли. Чтобы обрели покой."
– А если нет?
Женщина смотрит на меня долго. Потом:
"Тогда никто не уйдет. Ни мы. Ни вы."
Силуэт исчезает.
А я остаюсь в подвале с пониманием:
Это не просто одержимость.
Это ловушка.
Мы попали в ловушку, из которой есть только один выход.