Главная героиня

Жаклин Голдис

Главная героиня

Jaclyn Goldis

The Main Character

© 2024 Jaclyn Goldis

© Александра Клемешов, перевод, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

* * *

Моим прекрасным родителям Шерил и Алексу Голдис

Глава первая. Джиневра

Для Джиневры Экс окровавленные тела жертв убийства были обычным делом. Она травила и закалывала. Она обезглавливала, расстреливала, а однажды убила во время прыжка с парашютом (обставив все как несчастный случай). The New Yorker назвал этот поворот «гениальным сюжетным ходом». Но преступление, совершенное с помощью пера – кровь, пролившаяся на страницах, которые можно быстро перевернуть, – это совсем не то же самое, что стоять над мертвым телом человека, которого ты любил.

Джиневра отвела взгляд от мертвого лица. Как до этого дошло? Как?

Она особенно гордилась своей последней книгой. Она перелистывала страницы с персонажами, которые все еще вертелись у нее на уме. Персонажами, вдохновленными людьми, существующими в реальной жизни. Она посадила их, ничего не подозревающих, в этот самый поезд. Она ждала момента, когда конец путешествия будет близок. Идеальная поездка с потрясающей финальной точкой.

В результате все вышло не так, как она хотела. Даже близко не так.

Потому что вмешалась смерть.

Поезд, пыхтя, мчался вперед, верхушки деревьев проносились мимо в черной густой дымке, и в темноте охваченная горем Джиневра почувствовала, что у нее подкашиваются ноги. Ей было пятьдесят девять, но она двигалась неуклюже, точно дряхлая старуха, ее конечности отяжелели, ей не хватало сил сохранить равновесие. Она упала на тело, ощутив щекой кровь. Ее слегка затошнило, но она все же потянулась и попыталась крепко обнять неподвижную грудь.

Их первое объятие.

Ее плоть и кровь.

Она прижала тело к себе. Все еще не веря. Как, черт возьми, до этого дошло?

В конце концов, Джиневра писала по плану, а не по интуиции. План или вдохновение – это вечный спор, на который писатели иногда отвлекаются от своего чертова ремесла. В то время как авторы средней руки, чьи имена никто никогда не узнает, обсуждали плюсы и минусы методов написания книг, Джиневра – самый богатый автор в мире после Джоан Роулинг – просто писала. Яростно. Успешно. По одной книге в год, каждый раз с новой героиней. Сплошь бестселлеры номер один по версии New York Times, за исключением самой последней разочаровывающей публикации, потрясшей литературный мир. Книга вызвала шквал гневных и критических отзывов, утверждавших, что убийство не продумано, повороты слишком очевидны, а главная героиня – картонная. И что еще хуже – Джиневра потеряла свою изюминку. Но она планировала все исправить своей последней рукописью с грандиозным финалом: этой поездкой в «Восточном экспрессе». Джиневра собрала всех своих персонажей, тщательно разбросала улики, расставила все ловушки. Затянула петлю.

Но такого развития событий она не предвидела.

Она отпрянула от тела. Из-за слез растеклась тушь и стрелки, которые она всегда наносила густой черной подводкой – не от внутреннего уголка, а от середины глаза, в точности как ее кумир Софи Лорен. Однако во всем остальном Джиневра была полной противоположностью великой актрисы. Коренастая и невысокая, она едва достигала пяти футов ростом, с волосами, когда-то каштановыми, а теперь винно-красными – цвет, ставший ее фирменным. Неровная кожа, кривой нос – точно у игрока в регби, как однажды заявила ее сестра-близнец Орсола, морща свой дерзкий носик. А еще у Орсолы были теплые карие глаза с рыжими крапинками. Глаза Джиневры были черными, словно вода в глубоких лесных озерах.

От осыпавшейся туши и слез у Джиневры затуманилось зрение. Она снова подалась к телу и погладила лоб – все еще теплый.

Женщина подавила рыдание.

Она была уверена в своем тщательно продуманном плане. У Рори и всей остальной компании должно было быть идеальное путешествие. Амбициозная, отчаянно заботливая Рори. Мудрая не по годам, решительная и великодушная, порой в ущерб себе. Последняя и самая прекрасная главная героиня Джиневры.

Все, чего хотела Джиневра, – это спасти Рори и исправить десятилетия несправедливости.

Джиневра строила планы, но в какой-то момент ее рвение, ее уверенность в себе, ее застарелая, но острая боль взяли верх над ясностью ее ума, затуманив его.

Джиневра забыла главное правило: нередко у персонажей есть собственное мнение.

Персонажи склонны скрывать секреты – как от автора, так и друг от друга. Секреты, на раскрытие которых уходят целые страницы. Большая часть книги рассчитана на то, чтобы подразнить вас, пока вы не вскрикните от небольшого сюрприза.

Ох!

Иногда не имеет значения, что вы идеально выстроили все действия, весь ритм повествования, продумали запутанную, безупречную подводку персонажей к финальному отрезку.

Потому что вместо того, чтобы двигаться по прямой, они движутся зигзагами.

Глава вторая. Рори

Тремя днями ранее

– Benvenuto[1], – произносит мужчина в безупречно отглаженной синей униформе с желтой тесьмой, протягивая руку в белой перчатке. За его спиной возвышается «Восточный экспресс» – гигантский, блестящий поезд темно-синего цвета, тщательно реконструированный, в точности повторяющий своего знаменитого предшественника начала двадцатого века, курсирующего по Европе. Поезд уже давно запечатлелся в моем воображении как место действия самого захватывающего романа Агаты Кристи. Давайте будем честны: замкнутое пространство роскошных вагонов сделало преступление в книге поистине незабываемым.

Поездка на поезде – отличный бонус на прощание. Точнее, безумно экстравагантный. Почти… чудаковатый, если честно. По сути, это самая легкая работа, которая когда-либо была в моей жизни. Три месяца в великолепном Риме, где мне заплатили небольшое состояние за то, чтобы я просто бесконечно рассказывала о себе. Но Джиневра Экс купается в деньгах, у нее нет мужа и детей, которых можно баловать. Кроме того, мы с Джиневрой хорошо ладили.

И все же стоимость билетов поразила меня. Около тридцати тысяч долларов, если бы я ехала в одном из самых респектабельных люксов. Уверена, что мое купе не столь роскошное, но вряд ли оно намного дешевле.

– Ваш билет, синьорина.

Я роюсь в сумочке, на лбу у меня выступают капельки пота.

– Я… это… о-о-о. Вот!

Я хватаю пальцами глянцевый билет, радуясь, что мой рот все еще может произносить слова, какими бы бессвязными они ни были. За последние десять дней, до настоящего момента, я произнесла около пяти предложений. Все, адресованные разным людям, помогавшим мне доехать сюда, на железнодорожный вокзал Монте-Карло.

Я не сумасшедшая – просто была на десятидневном ретрите по безмолвной медитации.

Закончив работу у Джиневры, я села в поезд и отправилась в ашрам на севере Италии, чтобы удовлетворить давнее любопытство относительно того, действительно ли вся эта история с медитацией то, о чем я мечтала. В течение десяти дней я медитировала, практиковала осознанность и слушала лекции о дхарме, все это время поедая одно и то же овощное ассорти, приготовленное в разных сочетаниях, и прогуливаясь по невероятно заросшим тропинкам с видом на Пьяченцу.

Вердикт? Я понимаю, почему люди решают стать монахами. Здесь все немного чище, приятнее, без шума. Без надоедливого телефона. Но сейчас, когда этот киношный поезд завладел моими мыслями, аромат жимолости пропитывает душную июльскую жару, а вокруг толпятся необычно одетые люди с сумками от Gucci, в ярко-розовых мюлях на шпильках и широкополых шляпах, я чувствую себя не в своей тарелке.

Носильщик поднимает мой багаж так, словно в нем воздух, хотя там довольно много моих вещей, которые я таскаю с собой с тех пор, как покинула Лос-Анджелес более трех месяцев назад. Я поднимаюсь за ним по ступенькам, проводя пальцами по телефону. Я еще не включала его после окончания ретрита. Это самая долгая пауза в разговорах с отцом за всю мою жизнь.

Но телефон – это же куча вопросов. Все хотят знать о моих планах и о том, когда я вернусь. Я думала, что к этому времени у меня уже будут ответы, но их нет. Полагаю, станет ясно после поездки на этом поезде. Почему Джиневра подарила ее мне? Чтоб я расслабилась, подумала о том, что делать дальше?

Время – и благословение, и проклятие. Когда я была ведущей новостей, я изнемогала от желания иметь его побольше. Но теперь у меня бесконечное количество времени для размышлений о том, как мой парень, с которым я встречалась десять лет, разорвал нашу помолвку, и как я испортила свою карьеру, и как, работая на Джиневру, узнала секрет, изменивший мою жизнь, – секрет, который сознательно хранили мои самые близкие люди. Бесконечное количество времени, чтобы подумать о том, что, даже если я позвоню своему отцу, больному Альцгеймером, он, вероятно, не поймет, кто я. И в довершение, поразмыслить о том, что я согласилась стать главной героиней будущей книги Джиневры, потому что мне срочно понадобились наличные. Несмотря на этот забавный опыт, который выпадает раз в жизни, это также означает, что мои неудачи и травмы скоро выплеснутся наружу и о них будет судачить практически весь мир.

Проводник ведет меня по узкому коридору, и мои мысли путаются, пока я бреду за ним, разинув рот. Все это – глянцевое лакированное дерево и стиль ар-деко, из-за которого кажется, что ты попал прямиком в фильм Хичкока. Геометрические узоры на бледно-желтом ковре прорезаны алыми линиями, расходящимися в разных направлениях. Из невидимых динамиков доносится фортепианная музыка, прохладный воздух наполнен ароматами мускуса и нероли. Одна сторона коридора сплошь в окнах, а по другую тянутся двери из вездесущего блестящего дерева. У одной их них проводник останавливается и машет рукой.

– Ваше купе, синьорина. Люкс «Рим». Из наших новейших.

Меня охватывает трепет. Я читала о нем, выполненном ведущей дизайнерской фирмой из Рима. Это, по сути, самое шикарное место в поезде.

Не может быть!

Мой сопровождающий открывает дверь в купе, которое, несмотря на небольшие размеры, является самым красивым из всех, что я видела в жизни. Стены, как и в коридоре, выполнены в технике маркетри[2], в декоре присутствуют римские элементы: мозаичный пол, изящные бронзовые светильники и потолок, украшенный фресками. Большая кровать, расположенная в углублении, застелена белоснежным постельным бельем, расшитым лилиями, а ее золотой каркас в стиле барокко контрастирует с изумрудными парчовыми обоями. На противоположной стене мозаика из цветного стекла, а за ней ванная, где я обнаруживаю очаровательную бледно-розовую раковину на пьедестале. Я поворачиваюсь в сторону двери, не веря своим глазам. Справа у окна стоит небольшой кофейный стол и бархатные кресла цвета лесной зелени. На столе серебряный поднос с искусно разложенными фруктами, сыром и хлебом, и хрустальная посуда с золотой каемкой, сверкающая в лучах послеполуденного солнца. Слева – узкий проход отделяет стол от дивана с зеленой обивкой, рядом с ним приставной столик с малахитовой столешницей, возле которого стоит мужчина.

Я вскрикиваю. Ничего не могу с собой поделать. Он в нескольких дюймах от меня, но почему-то я его не заметила – золотая тесьма на его униформе сливается с металлическими элементами в комнате.

– Это ваш стюард, – объясняет проводник. – Его зовут Марко. Марко готов удовлетворить любые ваши потребности. Двадцать четыре часа в сутки. – Он отвешивает легкий поклон и уходит.

– Benvenuto, signorina[3]! – говорит Марко.

– Grazie[4].

Марко улыбается мне, я тоже отвечаю обаятельной улыбкой, за которой, как говорил отец, ничего не разглядеть. Когда мысли папы были еще ясными, и он был способен четко их формулировать, он замечал, что я могу лучезарно улыбаться в самый худший день своей жизни, и никто никогда не догадался бы, что за моей улыбкой скрывается что-то еще. Папа и мой брат Макс другие – они не способны скрывать свои эмоции. Склонны к проявлению как большого восторга, так и сильной ярости.

– Buon… э-э… добрый день. – Я пытаюсь придумать, что бы такое сказать своему круглосуточному стюарду, чувствуя себя неловко оттого, что я постоянно буду у него на виду. – Вы… вы очень добры к… – Добры к чему? Он лишь сказал: «Добро пожаловать». Что я вообще несу?

Действуй, Рори. Вежливо попроси его уйти, чтобы ты могла лечь в постель и… сделать что?

Выспаться? Я не устала. А за последние десять дней я спала больше, чем, вероятно, за всю свою взрослую жизнь.

Медитировать? Я уже выполнила обе запланированные на день двадцатиминутные медитации, одну утром перед выходом из ашрама и одну в машине по дороге на вокзал.

Поплакать? Я не из тех, кто любит плакать. Я бы хотела, чтобы это было не так, но я чувствую, что слезы запрятаны слишком глубоко, чтобы вырваться наружу.

– К вашим услугам поднос с закусками, – Марко учтиво показывает на еду, – если вы проголодались после путешествия. Кроме того, приветственное письмо. – Он указывает на стул. – Вместе с дорожным набором, халатом, тапочками и полицейским свистком.

– Полицейским свистком? – Я подхожу ближе и действительно вижу серебряный свисток на цепочке. – Для чего?

Марко улыбается.

– Полицейский свисток, – повторяет он, будто это все объясняет. Я киваю и подбрасываю свисток на ладони, рассеянно размышляя, стоит ли мне носить его как кулон. Это как на круизном лайнере, когда приходится участвовать в каких-то учениях? В конце концов я надеваю его.

Марко закладывает руки за спину и выпрямляется, немного напоминая статую, не хватает только пьедестала. Он милый, но прямо сейчас я бы предпочла футуристического робота-стюарда с искусственным интеллектом, вместо того чтобы вести светскую беседу с реальным человеком.

– Хотите, чтобы я распаковал ваши вещи, синьорина?

– Нет, – быстро отвечаю я. Я даже не постирала одежду, которую носила на ретрите. Я съеживаюсь, представляя, как Марко берет в руки одну из моих грязных футболок и с сомнением вешает ее на вешалку, обитую шелком. – Спасибо, но я справлюсь сама. В любом случае, распаковывать особо нечего.

Я со смехом показываю на свой потрепанный черный чемодан со сломанным колесом. Я все еще горжусь собой за то, что уместила все необходимое для продолжительной, в три с лишним месяца, поездки в Италию, в один чемодан. Хотя, надо признать, он, безусловно, выделяется среди багажа других пассажиров. Я наблюдала, как все это грузится в поезд: чемоданы и дорожные сумки без колесиков, обитые шелком и прочими непрактичными материалами, багаж с почти зловещим оттенком, как у представителей высшего класса на «Титанике».

– Может быть, приветственный коктейль? – предлагает Марко. – Хотите, я покажу вам вагон-бар?

Приветственный коктейль. Неплохая мысль. На ретрит-випассане не было алкоголя. Никакого мяса. Никакого секса. Никаких удовольствий. Предполагалось, что мы найдем блаженство внутри себя.

Я пока не нашла.

– Знаете, Марко, коктейль в вагоне-баре – это как раз то, что нужно.

Он сдержанно кивает и направляется к двери. Я снова оглядываюсь по сторонам, все еще восхищаясь этой декадентской комнатой. Комнатой, подходящей для романтики, если я хоть что-то в этом понимаю. Не могу поверить, что Джиневра отправила меня в подобное путешествие. Я словно попала в чей-то медовый месяц. Что ж, полагаю, это мой личный медовый месяц.

В ходе наших бесед Джиневра узнала, что мы с Нейтом когда-то мечтали вдвоем совершить такое путешествие: «Восточный экспресс» теперь не просто безостановочно летает между пунктами назначения, а делает ночные остановки. Поэтому Джиневра решила отправить меня в поездку вдоль западного побережья Италии, оплатив все расходы. Жест чрезвычайно добрый и безумно щедрый. Но когда мой взгляд возвращается к кровати, я не могу не думать о том, чем бы я могла заниматься на ней с Нейтом. Или с Габриэлем.

Боже, откуда взялся Габриэль? Он был мимолетным увлечением, напоминаю я себе. Мимолетное римское увлечение, легкое, как тирамису.

Так. Мы, вообще-то, собираемся в вагон-бар. Я предполагаю, что проведу там много времени, за столиком на одного.

Может, мне сначала переодеться? Привести себя в порядок?

Я чуть наклоняюсь, чтобы бегло осмотреть себя на зеркальной панели барной стойки. Мои волосы, обычно каштановые, сейчас выглядят как светлый ореол – с ума сойти, как быстро они выгорели на итальянском солнце. Раньше им были привычнее лампы дневного света, а не бесконечные прогулки по випассане. Кроме того, в великолепные весенние дни, до ретрита, я гуляла по Риму в свободное время, когда Джиневра писала и не нуждалась в моих рассказах. Разумеется, я загорела. Такого загара у меня не было с детства, когда я проводила лето, катаясь на лодке по озеру Орчард с Максом и моей лучшей подругой Кэролайн.

Я разглядываю россыпь веснушек у себя на носу, зеленые глаза, удивительно мягкие и отдохнувшие, уши, которые немного оттопыриваются, что теперь кажется мне очень милым, хотя в детстве меня за это дразнили (особенно много шуток было под Рождество, про эльфов). На мне нет макияжа, я одета в легкое белое хлопковое платье и джутовые эспадрильи на платформе, которые добавляют четыре необходимых дюйма к моим пяти футам и двум дюймам роста. А еще есть свисток, который выглядит почти как крутое ожерелье. До меня доходит, что я выгляжу иначе, чем в те времена, когда была ведущей новостей и справлялась с пятнадцатью задачами одновременно: бледная, застегнутая на все пуговицы в строгом костюме-футляре, с алой помадой на губах. Я улыбаюсь самой себе, довольная тем, что улыбка наконец-то появляется и в моих глазах. Я вижу на своем лице годы – все тридцать три, представленные новыми паутинками морщинок. Но одновременно вижу маленькую девочку, которая проводила лето босиком, живя в своем воображении гораздо больше, чем в реальности. Я понимаю, что именно этим занималась последние десять дней – жила в воображаемом мире. И у меня складывается ощущение, что поезд – продолжение этого мира иллюзий.

Три последних дня понарошку, прежде чем мне снова придется столкнуться с реальностью.

Я киваю Марко, внезапно осознав, что он наблюдает за мной.

Марко выходит за дверь, и я следую за ним по коридору, мимо дверей из красного дерева, снова переносясь на сто лет назад. После короткого пути, миновав соединительный блок, мы останавливаемся перед табличкой с надписью «Вагон 3674». Вагон-бар. Я захожу внутрь и оказываюсь перед рядами великолепных бархатных диванов и пуфиков, обитых роскошной синей тканью с принтом «зебра». Сверкающая латунная фурнитура, шикарные темно-синие шторы и уже ставшее привычным глянцевое дерево, каждый дюйм которого отполирован до блеска, лакированные столики. По обе стороны от бара стоят буфеты с закусками, а фотограф делает снимки винтажной камерой Polaroid. В стороне, ближе к окну, мужчина в смокинге, покачиваясь, наигрывает приятные мелодии на пианино. У меня такое чувство, будто я нахожусь в каком-то подпольном притоне и вот-вот увижу, как Скотт Фицджеральд и Эрнест Хемингуэй чокаются бокалами с джином.

Чин-чин!

Но нет, не старый литератор, а седовласый мужчина в белом смокинге и женщина в длинном вечернем платье с красными блестками чокаются бокалами с шампанским. На их столе крошечные розетки с икрой и перламутровые ложечки. Я смотрю на свой телефон и вижу, что все еще не выключила режим полета.

Пять тридцать пять вечера, а у нас уже блестки и икра.

Я мысленно представляю Нейта в белом смокинге. У него мягкие белокурые волосы и миндалевидные карие глаза, выглядит почти как школьник, как мальчишка, пока вы не опустите взгляд и не увидите его накачанное тело. Нейт в белом смокинге…

Можно упасть в обморок.

Боже, как же я ненавижу Нейта! Я ненавижу его! И все еще люблю. Тьфу. Я думала, что медитация поможет избавиться от этих тяжелых эмоций. Так и было в те спокойные, нереальные дни на ретрите, но теперь они вернулись. Каким-то образом все стало еще острее.

– Buona serata, signorina[5]. Что вам предложить? – Появилась официантка в фирменном темно-синем платье.

– Мне… похоже, то, что пьет она. – Я указываю на столик справа от себя, на девушку, которая сидит ко мне спиной, держа в руке хрустальный бокал с прозрачной жидкостью и огромным кубиком льда.

– Неразбавленную водку? – уточняет официантка, приподняв бровь. – Davvero[6]? Вы уверены? Может, «Апероль-спритц»[7]? – Она произносит это так, словно определила мой типаж как «недотепа-американец, который, приезжая в Италию, выпивает все подряд».

– Да. То есть я имею в виду, нет. Только не апероль. Водку в чистом виде, per favore[8]. – Я тоже немного удивлена, но лишь тому, что я здесь не единственная женщина, которая пьет водку. – Я возьму «Зир», если у вас есть.

Мы с Максом пили неразбавленную водку, когда я учились в университете, а он в аспирантуре. Тогда мы оба жили в Энн-Арборе. Когда папа узнал, что я распиваю вино Franzia из пакета со своими такими же нищими друзьями, он содрогнулся и заявил, что, учитывая наши русские корни, не помешает урок по употреблению премиальной водки. Мы, Ароновы, могли экономить – и, конечно, экономили – на других вещах, но еда и алкоголь всегда были первоклассными. До того, как он заболел, мы втроем зимой пили неразбавленную водку у камина, а летом – в адирондакских[9] креслах на берегу озера.

– За нас, – сказал бы папа. – За трех мушкетеров. – Затем он чокнулся бы рюмкой и серьезно посмотрел на каждого из нас, задержав взгляд на моих глазах на несколько долгих мгновений, отчего я почувствовала бы себя удивительно прозрачной.

Мы с Максом приучили к хорошей водке и Кэролайн. И Нейта, когда он присоединился к нашему трио, превратив нас в квартет. Я позволяю себе ненадолго погрузиться в воспоминания. Самые близкие люди, которые у меня есть в этом мире. Вернее были.

В этот момент девушка с бокалом поворачивается.

– Вот черт! – Я слышу, как слова слетают с моих уст, но не чувствую, что произношу их.

Это Кэролайн.

Я зажимаю рот рукой, мое сердце бешено колотится.

– Что… Каро… что ты…

– Рор! – Кэролайн проводит рукой по своим светлым волосам, которые теперь короче, чем когда я видела ее в последний раз несколько месяцев назад, подстрижены под боб с тонкой челкой, обрамляющей лицо. К тому же она похудела – никто другой не заметил бы этого, разве что лучшая подруга. Ее овальное лицо на удивление бледное, осунувшееся, из-за чего лоб, и без того высокий, кажется еще выше. Наша псевдоподруга в старшей школе как-то назвала Каро из-за большого лба «лошадкой». Это было обидно, даже учитывая веселую подростковую привычку всем давать прозвища. Каро всегда была очень чувствительна к чужому мнению, поэтому то едкое замечание оставило свой след навсегда. С тех пор она всегда носит челку, лишь иногда меняя ее длину.

Мы всегда хотим иметь то, чего у нас нет, не так ли? Потому что, на мой взгляд, Каро потрясающе красива. Высокая, царственная, крепкая, с красивой попкой и бедрами. У нее соблазнительные изгибы там, где я чувствую себя прямоугольником, как Губка Боб. Каро, может быть, и не самая сногсшибающая, не звезда в общепринятом смысле, но в своей тихой, непритязательной манере, в своей доброте, в своей мягкости она сияет, как солнце, и вам хочется оказаться на орбите подле нее.

– Рор! – Лицо Каро расплывается в широкой улыбке. Она хватает меня за руку и кружит в танце. – Мы все гадали, когда же ты появишься!

Мы?

Я все еще в шоке, когда моя лучшая подруга – практически сестра, – заключает меня в объятия, и мой взгляд натыкается на одного из тех самых «мы», которого она заслоняла.

Что происходит…

Это Макс, мой единственный брат, мой старший брат, с пронзительными голубыми глазами, как у папы, и непослушными темными волосами, в знакомой поношенной темно-синей бейсболке. Только Макс мог надеть бейсболку в таком месте, как это. Он развалился на диване, вытянув длинные ноги, и выглядит точь-в-точь как с недавней обложки журнала «Детройт» (заголовок гласил «Максимиллион», а под ним – «Тридцатилетний генеральный директор, чья долгожданная вакцина от болезни Альцгеймера является движущей силой возрождения Детройта»). Хотя, в отличие от приукрашенного фотошопом фото на обложке, в этот момент его глаза налиты кровью, а под глазами залегли круги. Он не жаловалсяя на долгие часы работы, но его лицо говорило за него. Макс был «ботаником», всегда уткнувшимся в научные книги, и довольно неуклюжим. Подвергался нападкам сверстников. В нем все еще сохранились все эти качества, разве что над ним теперь не издеваются. Он вырос и стал более уверенным. Мой брат смущенно улыбается и встает, чтобы обнять меня.