Блюме в опасности

Алёна Виноградская

Блюме в опасности

БЛЮМЕ В ОПАСНОСТИ

Глава 1. Блюме в опасности

Жители деревни Лайя и не подозревали, что правительство решило их выселить.

В этот самый вторник, 11 марта 2008 года, правительство Индонезии подписало указ об особом статусе территории острова Южное Сулавеси. Эта обширная территория от горного водопада Куту включала в себя все деревни на десятки километров от Макассара. Теперь эта часть острова являлась особо охраняемой заповедной зоной.

Правительство поручило создать здесь Национальный Парк.

Минго Карас срезал с дерева щепку, наколол приманку-бабочку на листок и стал ждать.

Они с ученым-энтомологом на много километров ушли от дома Минго в деревне Лайя под Макассаром к горному водопаду Куту. Энтомолог был изможден, к тому же тропу к горному водопаду размыло ливнем, и каждый шаг давался с усилием. Восьмилетний Минго Карас увязал в грязи, но совсем не ощущал усталости. Он предвкушал нечто необыкновенное.

– Дядя, скоро?! – Минго притаился в кустах у горного водопада и мучался нетерпением.

Приманка-бабочка покачивалась на листе, и в первые мгновения легко было обмануться: крылья подергивались от малейшего прикосновения ветра, а утреннее солнце играло оттенками цвета на крыльях. Казалось, вот-вот вспорхнет! – но стоит присмотреться острее и понимаешь: волоски шевелятся от воздуха, а тельце не двигается, не подергивается от едва заметных внутренних движений, лапки не колеблются, пытаясь удержаться за листок.

Уловка, предназначенная той, что скрывается неподалеку, обитающей только здесь, в этой части острова, на определенной высоте; она прячется в горах, среди отвесных скал у воды.

Едва закончился сезон дождей, как Минго Карас и энтомолог пробрались сюда, сели в засаду и ждали, сгорая от нетерпения.

– Долго еще?! – Минго не хотел сюда идти, но любопытство взяло верх, и сейчас он начал об этом сожалеть: лучше бы помог отцу, а с этим ученым в последние месяцы слишком много хлопот.

Прошло около получаса напряженного ожидания. Минго, затаив дыхание, всматривался в зеленые листья, вздрагивая при каждом движении, которое ему мерещилось, или игре света и тени в листве и ветках деревьев.

От нетерпения ребенок потихоньку закипал; сначала с досады хлопнул себя по ноге, потом строго глянул на энтомолога – тот не обратил внимания, а лишь сосредоточенно вглядывался в окружающее пространство – затем все чаще и чаще оборачивался в сторону ученого, недовольно фыркая, и, наконец, уставился на него долгим недобрым взглядом, сложив смуглые руки на груди.

– Mister Gila! (с индонез. gila «сумасшедший») – выругался Минго, вспомнив, как отец называл ученого, посмеиваясь над ним в кругу соседей, и вскочил на ноги.

Мистер Сумасшедший дернулся, схватил Минго за руку и резко потащил вниз, к себе.

– Тихо! Спугнешь! – и прижал мальчика к себе, закрыв ему рот дрожащими пальцами. – Сиди и не смей дернуться!

Мальчик от неожиданности лишь растерянно захлопал глазами, слыша, как бухает его сердце и отдает в уши, потом сердито сжал руку энтомолога, закрывавшую рот, и отбросил.

Энтомолог лишь ухмыльнулся и покачал головой, снял рюкзак с привязанным сачком и стал понемногу разминать плечи.

Минго присел рядом на камень и затих, от скуки разминая ногами влажную землю. Мутная вода просачивалась сквозь пальцы; мальчик удивленно рассматривал стопы, шевелил пальцами и так и эдак, но никак не мог взять в толк, почему же так? Он с недоверием глянул на ученого, на его грязный рюкзак, набитый всякой всячиной для охоты; перевел взгляд на бабочку-приманку и снова на свои ноги. Минго нахмурил брови, опустил пятку глубже и резко поднял: вода причмокнула, и кусок земли хлюпнулся обратно, запачкав брызгами закатанные штанины.

Минго искренне не понимал, почему за каких-то насекомых, таких же, каких они с соседскими ребятами давят на улицах ради потехи, дают большие деньги. Почему ради каких-то насекомых, которых и так полным-полно летает рядом с их домом в деревне, нужно идти так далеко, пробираться на высоту и часами ждать. Что в них особенного?

Вот этими ногами чуть ли не каждый день он давит всякую мелочь на дороге, иногда случайно, но чаще для смеха и развлечения. Его ноги особенные? Совсем нет. Минго не нашел в них ничего удивительного, ради чего стоило бы так стараться, сколько ни вглядывайся. Ребенок беспомощно пожал плечами. «Как бросать соль в море», – Минго Карасу вдруг вспомнились слова бабуленьки. Она всегда ворчала вот так, когда уставала от работы.

В небе показался всполох синего: крылья с мерцающим изумрудным напылением на темном матовом фоне с переливами лазоревого и бирюзового сияния.

– Эй, Минго, смотри! – ученый-энтомолог повернулся к мальчишке, указывая пальцем в сторону дерева; его рука задрожала сильнее; он замер, провожая взглядом насекомое, потом осторожно стал нащупывать сачок и развязывать узлы.

– Меня зовут Минго Карас, – недовольно проворчал мальчик: дядя вечно коверкает имена. Буле он и есть буле (с индонез. исковер. слово «bull» – бык, белая корова в значении кого-либо/чего-либо необычного, «светлокожий иностранец»). Несмотря на это, ученый ему нравился, и Минго с любопытством оглянулся туда, куда указывал дядя.

Бабочка снижалась осторожно. Ее цвет завораживал. Цвет будто другого измерения, изменчивый каждый миг под лучами солнца. Совершенная, недосягаемая красота. Минго смотрел завороженно, не отрываясь, боясь моргнуть, чтобы не упустить малейшие краски: он чувствовал, как сердце забилось сильнее, что он очарован, покорен этим неземным, диковинным сиянием.

В воздух взметнулся кусок красной ткани, но бабочка резко дернулась в сторону, вспорхнула выше и исчезла за кроной ближайшего дерева. Энтомолог разочарованно зашипел и опустил сачок. Поймать ее очень непросто – она оберегает себя лучше других насекомых, проживая свою жизнь недоверчиво и пугливо.

Ученый бережно снял с листа приманку-бабочку и перенес ее на другой листок, ближе к водопаду, собрал рюкзак и сел в засаду в соседних кустах. Минго машинально последовал за ним; он находился под сильным впечатлением от увиденного и не мог больше ни о чем думать: всполох синего, изумрудное сияние… ему чудились драгоценные камни, свет их граней, такой близкий и такой далекий; небо и планета Земля, огромная, увиденная им однажды на карте; и этот утренний жаркий воздух вдруг показался ему таким сладким, как мякоть спелого рамбутана.

Прошел еще час томительного ожидания. Ученый сосредоточенно всматривался в листву и в пространство над водопадом, время от времени делая рукой воображаемый замах, тренируя руку. Минго Карас грезил наяву; он прикрыл глаза, чтобы лучше видеть.

Ученый обеспокоенно бросал взгляды на часы: чем дальше стрелка ползла вверх, тем более он выглядел озабоченным. «Охрану уже выставили», – в очередной раз взглянув на часы, подытожил он.

Минго дернулся и открыл глаза: что-то смутное встревожило его дремоту, какое-то неясное предчувствие; краем глаза он заметил… нет, скорее, почувствовал легкое движение – нет, померещилось.

В тени среди высоких тонких листьев сверкнуло. Минго подскочил и весь превратился в зрение: он вглядывался в листву до жжения в глазах, пытаясь вновь поймать это свечение.

Сердце ухнуло, Минго с силой вцепился в плечо энтомолога. Ученый пробурчал не оборачиваясь: «Ну чего еще? Да не знаю я, скоро ли», Минго тряхнул плечо, энтомолог устало потянулся к руке мальчика, чтобы сбросить; тогда Минго сжал кулак и пихнул. Ученый хмуро обернулся и сразу посветлел. Он схватил красный сачок и радостно сжал его, не отрывая глаз от цели.

Из высоких тонких кустарников неспешно спускалась бабочка. Она снижалась медленно, неровно, то опускаясь ниже, то вдруг дергаясь в сторону, подрагивая усиками, то на миг замирая, зависая в воздухе, то вдруг быстро-быстро взмахивая крыльями, взлетая все выше и выше. Ученый живо отвечал на каждое движение насекомого то радостным: «Ну же, давай!», когда бабочка подлетала ближе к приманке, то разочарованно поджимал губы, когда насекомое неожиданно взмывало вверх, и в глаза ударял солнечный свет, ослепляя. Минго от волнения часто сглатывал, и во рту пересохло. Ученый притянул сачок ближе, еще немного, ну же, давай… Вверх взметнулся красный кусок ткани, еще чуть-чуть – и невероятные бирюзово-лазуритовые переливы крыльев скрылись под огромным треугольником сачка.

У Минго замерло сердце. Энтомолог аккуратно извлек драгоценное насекомое и на секунду сжал тельце. Сияние погасло.

Минго снял приманку-бабочку с листа. Теперь они ничем не отличались. Энтомолог спрятал добычу в треугольник вощеной бумаги и зарыл среди вещей. Минго размышлял, станет ли их новая добыча когда-нибудь такой же приманкой? Насадит ли он и ее на щепку? И будет ли она также манить к себе других, еще живых?

Мертвые, они были намного ценнее.

Энтомолог в который уже раз глянул на часы, поджал подбородок и покачал головой; сел на камень, отвязал бутылку воды от пояса, достал из рюкзака пряный рис, завернутый в лепешку. Рис был красным от перца. Он разломал лепешку и протянул Минго. Рот и глотку нестерпимо жгло; ученый глотнул воды, еще и еще, но тот, кто часто ест острый перец, знает – это не поможет, а часто и наоборот, вкус покажется острее. На глазах энтомолога выступили слезы, он поперхнулся и начал хватать ртом воздух. Минго улыбнулся, быстро прожевал лепешку, проглотил и только раз шмыгнул носом.

– Дядя, не три… – Минго не успел предупредить ученого, и тот стряхнул слезу пальцами. На них еще оставался красный перец, и ученый скривился: немного попало в глаза, и слезы потекли еще обильнее.

Минго рассмеялся, но добродушно. Деревенским нравилось посмеиваться над неловкостью иностранного чудака, но делали они это за спиной, а в лицо всегда называли только «Мистер». Он не называл своего имени, поэтому каждый выдумывал ему клички на свой лад – Минго Карас звал его по-родственному дядей, родители Минго – мистером Ученым, когда он им помогал, или мистером Сумасшедшим, когда его дела наводили слишком много суеты в их дом; или же просто буле. Конечно, буле.

Откашлявшись, энтомолог взбодрился, привязал бутылку обратно к поясу, и они с Минго стали спускаться по склону скалы.Придется возвращаться другой дорогой вдоль реки: обходной путь мимо рисовых полей, где охранники могут остановить, обыскать, найти бабочку. Этот путь на крайний случай – слишком опасно. Энтомолог останавливался через каждый десяток шагов, прислоняясь к скале и закрывая глаза, чтобы унять дикую пляску деревьев, листьев и света перед глазами; голова кружилась, идти отрезок пути вдоль отвесных скал было непросто: стоит схватиться рукой за неверную опору или сделать неосторожный шаг, вниз срывается оползень.

Минго Карас шел следом, не очень-то смотря под ноги, с любопытством заглядывая вниз с обрыва, оборачиваясь по сторонам, проводя пальцами по влажной скале, оказавшейся в тени, и поминутно натыкаясь на спину энтомолога, решившего сделать передышку.

Они подошли к мотоциклу, который оставили на тропе у горного ручья. Он принадлежал отцу Минго и был выкрашен в сине-зеленый цвет: утром не видимый в траве, в сумерках – едва различимый на дороге; он тоже умел прятаться.

Минго Карас и ученый на полной скорости промчались мимо рисового поля, охрана которого не обратила на них ни малейшего внимания: местный мальчишка за рулем мотоцикла с иностранным туристом в шлеме на втором сидении выглядел совершенно обычно даже в этот час и в этой явно нетуристической местности; уж точно не так подозрительно, как выглядел бы иностранец на местном транспорте, знающий, куда ехать, здесь и в этот час в придачу с местным мальчишкой, праздно разъезжающем на заднем сидении. Это вызывало подозрения.

Минго заглушил мотор, схватил шлем, который ученый-энтомолог сунул ему в спешке, спрыгивая чуть ли не на ходу с мотоцикла при подъезде к дому семьи Минго, быстро нацепил шлем на ручку мотоцикла и поспешил за ученым, который уже вбегал в дом, будто за ним гналась охрана с поля. Отец Минго был во дворе, но ученый пробежал мимо, не заметив его, а Минго лишь махнул в спешке рукой, бросив «Доброе утро, отец», совершенно забыв о том, что еще пару часов назад больше всего хотел оказаться именно здесь, с ним, помогая в его делах. Теперь Минго стремился увидеть как можно больше и поскорее, боясь упустить малейшее движение ученого.

– Куда рванул?! – крикнул отец Минго, но тот будто и не слышал, промчавшись мимо вслед за энтомологом, – Этот чокнутый буле меня доконает! – пробурчал он, взял большую плетеную корзину и придирчиво осмотрел ее изнутри и снаружи, покрутил крышку от корзины в руке, увидел торчащие лохмотья, процарапанные когтями, скривился и потянулся за веревкой, чтобы починить прореху.

Энтомолог склонился над столом и осторожно вытряхнул содержимое вощеного треугольника.

Минго Карас, затаив дыхание, наблюдал за пляской света на крыльях насекомого: он наклонился совсем близко, чтобы разглядеть мельчайшие детали и впервые увидел на крыльях крошечные чешуйки; он склонился так близко, что почти касался крыльев насекомого носом, и ему показалось, что он чувствует, как пахнет бабочка – тонкий, душный запах то ли пыльцы, то ли солнечного света.

– Чудесный экземпляр для коллекции, довольно крупный, – энтомолог рассказывал и одновременно доставал и выкладывал на стол разные приспособления. – Нужен наметанный глаз, чтобы отличить самца от самки… хм … ну да… и то частенько ошибешься.

Ученый раскрыл створки небольшой коробки и с помощью щепок переместил бабочку туда, затем нашел булавку и проткнул тельце в верхней трети. Минго поморщился; хоть он и знал, что бабочка мертвая, ему стало не по себе.

– Скоро этих крошек будут охранять еще строже, – продолжал ученый, расправляя крылья насекомого тонкой палочкой и нарезая узкие полоски бумаги, – Ходят слухи, что тут собираются создать заповедную зону. Энтомолог расправлял крылья, под определенным углом сводя их вместе, и закрепил каждое полоской бумаги. – Ну вот, готово, – удовлетворенно заявил он, – пара недель и высохнет. Ученый взял лист бумаги и сделал надпись: «Papilio blumei. Индонезия. Остров Сулавеси, юг». Он поднял коробку и небрежно бросил в угол.

– Что написал, дядя? – Минго с сожалением поджал губы, видя, как коробка со стуком ударяется о разный хлам в углу. Минго представил, будто это последний полет бабочки, и он вышел довольно жалким.

У Минго заныло сердце: он пытался отогнать яркие картинки, стереть вспышки света из памяти, но не мог; теперь ему казалось странным и диким ощущение, возникающее на подошве стопы при касании с насекомыми – неслышный хруст и влага на коже; детский смех – его смех. Минго хотел стряхнуть с себя это новое, незнакомое чувство, но не получалось; мальчик опешил. Перед глазами встала картинка: он хватает коробку с бабочкой, выкапывает в саду ямку и хоронит ее, как хоронят человека. Дикая фантазия.

– Papilio blumei, – энтомолог тем временем расчищал стол, собирая обрывки бумаги и расставляя коробки для просушки в аккуратные стопки. Ученый остановился, повернулся и посмотрел на Минго, погруженного в свои мысли. Он остановился и повторил, глядя Минго в глаза: – Парусник Блюме.

«Блюме», – повторил мысленно Минго, – «Вот кто ты».

– Почему… – этот вопрос возник в голове Минго Караса внезапно, и ученый поднял брови, ожидая вопроса.

– Почему бабочек не убивает дождь?

Минго вдруг стало интересно что-то, раньше не заслуживающее никакого внимания: это как выйти из дома, вдруг остановиться и начать изучать сор у порога; поздороваться ни с того ни с сего с мусорной кучей так просто, без всякой причины и смысла, потому что именно это взбрело тебе сегодня в голову; спросить, как дела у пробегающего мимо незнакомца на рынке, потому что вдруг до тебя дошло, что этот незнакомец внезапно стал частью твоей жизни и давно был ей, а ты не замечал; это как впервые задуматься, что дальше там, за облаками? – раньше совершенно незаметное, чуждое вдруг становится притягательным, поражает, начинает беспокоить – почему именно эта песчинка, почему именно это лицо? Почему именно этот вопрос? Минго ощутил, что не сможет сдвинуться с места, что не сможет успокоиться, пока не затихнет это смутное чувство тревоги, беспокойство, обнаруженное им внутри, когда он увидел лазоревый всполох синего – нечто вспыхнуло и внутри – нечто, о чем он раньше и не догадывался.

Энтомолог ухмыльнулся, пожал плечами, качнул головой и не ответил.

– Разве ты не хотел помочь отцу? – ученый-энтомолог ехидно прищурился, а Минго удивился, что совершенно позабыл о том, что так беспокоило его еще каких-то несколько часов назад; теперь это казалось таким далеким, чуждым, будто из другого измерения.

Теперь это вызывало лишь досаду; Минго Карас с сожалением бросил взгляд на стол, на коробку-просушку с бабочкой внутри, помедлил, стоя в проходе, смутно надеясь, вдруг ученому что-нибудь пригодится и нужно сбегать? Но энтомолог продолжал молча и сосредоточенно копаться в своих пожитках, и у Минго не было повода остаться, и он вышел во двор.

Отец бросил ему большую корзину – в половину его роста – и Минго едва устоял на ногах. Минго неохотно принялся осматривать корзины, отставляя в сторону целые, еще крепкие и придвигая ближе к себе порванные для починки. Они занимались этим вместе с отцом вплоть до самого вечера и когда, наконец, последняя корзина была отставлена в сторону, Минго вздохнул с облегчением.

Отец собрал корзины, сложил одну в другую у дома и стал разматывать длинную редкую сеть; Минго что-то недовольно процедил сквозь зубы: отец услышал, но не подал вида и продолжил расплетать сеть как ни в чем ни бывало. Минго оглянулся на дом, в то окно, за которым ученый последние несколько часов чем-то увлеченно занимался, огорченно скривил губы и принялся проверять сеть – в нескольких местах она была изрядно повреждена, даром что у этих чертят маленькие челюсти, зато очень сильные и легко прогрызают даже такую крепкую и толстую веревку; но только вот зря, все равно это не помогает им освободиться – крылья запутываются в сети намертво.

Они с отцом занимались починкой сети до темноты; отец Минго, Куват, вынес из дома фонарь и привычным жестом – взмах кистью, изображающий в воздухе полукруг так, будто приказывает птичке взлететь вверх – стал подгонять Минго Караса. Мальчик проверил обвязанные вокруг папайи веревки; первая ступенька размахрилась, но узел еще крепко держался; он покарабкался вверх, держась левой рукой, а правой удерживая углы сети; ноги плохо слушались, пальцы левой ноги не сгибались, деревенея все больше при каждом шаге – давало о себе знать утомление от длительного перехода утром – Минго долго возился с веревкой, стараясь приладить сеть между плодами.

– Эй, ты до утра там будешь сидеть? – Куват (что означает «сильный», но которым даже мало-мальски отец Минго себя не ощущал) стукнул ладонью по стволу дерева, пытаясь рассмотреть, почему его сын до сих пор не спустился, ковыряясь и еще больше запутываясь в плодах и листьях, громко вздыхая так, что Кувату было слышно внизу.

– Малыш! Ты как? – Куват засуетился внизу, прищуриваясь и подсвечивая сыну слабеньким фонарем.

– Готово! – устало отозвался мальчик, слезая с верхушки и спрыгнув со ствола через первую бахромчатую ступеньку.

Забираться на манговое дерево по соседству было проще: можно наступать и хвататься за крепкие ветви до самого верха, но крепить сети тяжелее, они путаются в плотной выцветшей желтым кроне.

– Тише ты! – Куват прикрикнул потому, что несколько плодов упали – Минго резко дернул веревку и слишком сильно качнул ветку; фрукты нужны как приманка, если их слишком много валяется на земле, тогда кто же попадется в сети? Куват собрал упавшие манго и бросил в корзину рядом.

Минго слез с дерева, дважды оступившись и повиснув на руках; в первый раз Куват дернулся к стволу дерева, протягивая руки, во второй лишь досадливо шикнул, дернувшись, но оставаясь на месте; это было знакомое дерево с проплешинами содранной коры, и оно крепко удерживало Минго в объятиях.

Малыш спрыгнул с дерева довольный собой, ради забавы ткнув кулаком в грудь, отчего Куват, обеспокоенно следивший за сыном, смущенно заулыбался; он ощутил порыв, протянул было руку, но, разогнув пальцы, помедлил и остановился, засунув руку за пояс, тем самым неловко скрывая спонтанное движение; он с удивлением обнаружил, что хочет потрепать сына по голове.

– Теперь простынь? – Куват произнес это так, будто только предлагает, но Минго Карас понимал – это не было просьбой, хоть и выглядело именно так – будь это просьба, он бы с радостью ответил: «Неа» и ушел спать, но он не мог.

Они с отцом растянули простыню на деревянных палках; к палке сверху Куват прикрепил яркую лампу; тут же к лампе подлетел мотылек, ударился об нее и упал на белое покрывало; это повторилось множество раз, мушки, мошки – всякая мелочь – слетались к светильнику, бились и падали, некоторые кружились рядом по кругу, по спирали, но не улетали, будто невидимая сила удерживает их, манит. Может быть, их привлекает тепло, и они летят к солнцу, хотят погреться в его лучах, подлетая все ближе и ближе, пока не сгорят?

Какую загадку таит эта древняя смертельная тяга к свету?

– Почему они летят на свет и умирают? – обычно Куват молча наблюдал за происходящим, но сегодня не выдержал. Он размышлял о том, что в соседних дворах происходит то же самое – десятки белых простыней, растянутых по деревне; он вдруг прикинул, как они выглядят сверху. Наверно, очень красиво: мерцающий белый свет среди ночи – точно звезды спустились на землю.

Куват не ожидал ответа; он спрашивал то ли у себя, то ли у самой ночи, но Минго Карас пожал плечами, он рассеянно наблюдал за причудливым полетом мотылька – то вверх, то вниз, в сторону, опять вверх, резко вправо и медленное приземление на белое пятно – насекомое наверняка просидит здесь до утра, пока не рассветет и исчезнет с рассветом, если не умрет.

Куват осторожно приблизил ладонь к мотыльку так, чтобы на него не падала тень, поднес пальцы к насекомому, оно не шевелилось, похоже, не различая движения в ярком свете, и сжал тельце.

Куват тихонько отряхнул пальцы от пыли с крыльев, на самом деле от крошечных чешуек, которые многие принимают за пыльцу, и убрал руку от источника света.

Куват еще долго стоял у простыни после того, как Минго ушел в дом.

Минго Карас ворочался в кровати до рассвета; несмотря на гудение в ногах и одеревеневшие пальцы ног, он не мог заснуть, открывал глаза и подолгу смотрел в темноту, его тревожило что-то, вырывая из сна, но он так и не сумел разобрать, что, и до самого утра лишь вздыхал, переворачивался со спины на живот, подтыкал подушку под шею, вращал стопы, сжимал и разжимал пальцы, чтобы унять неудобство в конечностях.

Бабуленька спала рядом, не шевелясь, и Минго время от времени прислушивался к ее дыханию, так бесшумно и неподвижно она спала; сегодня она заснула, так и не дождавшись внука, чтобы рассказать очередную услышанную где-то ерунду.

… Может быть, мотыльки хотят вырваться из темноты? И Минго вздрогнул, очнувшись от короткой дремоты и снова закрыл глаза, и перед ними запрыгали полосы и пятна света, белые и желтые блики – остатки дневных впечатлений – капли дождя, падающие на крылья бабочки, всполохи синего, обрыв скалы, водопад, солнечные блики, игра света и тени… мгла, звезды…

Минго вскочил с постели; он устал ворочаться и размышлять и вышел во двор: белая простынь была облеплена насекомыми разных видов и размеров. Минго высматривал мотыльков покрупнее, осторожно, медленно по примеру отца занес ладонь и по очереди сдавливал тельца; некоторым этого уже не требовалось, потом собрал самых крупных на приготовленный поддон. Покончив с этим, Минго стряхнул накопившуюся на пальцах пыль, но вдруг остановил руку и посмотрел на пальцы, задумавшись, не торопясь растирая пылинки между подушечками; но тут же опомнился, стряхнув остатки пыли и свои мысли, направился к фруктовым деревьям снимать сети и собирать добычу.

Обычно они снимали сети с отцом, когда рассветало; но Минго не знал, чем еще себя занять, не возвращаться же обратно в кровать? – и полез на дерево. Он услышал знакомое шуршание и биение в сетях: чертята активно вырывались, не подозревая, что запутываются еще глубже, крепче и ранят крылья. Минго сначала спустил одну сторону, там, где было легче, на манговом дереве, здесь запуталось двое животных, потом полез на папайю; ранним утром его никто не торопил и не волновался, так что Минго спокойно забрался так, как удобно ему и провозился столько, сколько ему требовалось, чтобы освободить сети; с этой стороны попалось еще одно животное.

Минго внимательно и не торопясь освобождал крылья и тельце от веревок, чтобы не повредить. Летучая мышь дико сжимала и разжимала челюсти, пытаясь укусить, и Минго в конце концов схватил мышь за голову и держал, пока разбирался с крылом. Минго почувствовал отвращение – их внешний вид отталкивал, особенно мутные коричнево-серые глаза, невидящие, безумные и вокруг них рыжая клочками шерсть, и еще эти скрюченные лапы с кожаными крыльями… Мерзость.