1927 Последний рейс Синано-мару

– Видишь эти швы? – его голос звучал хрипло, как скрип несмазанных шарниров. – Мы называли это "метод императрицы". Каждый стальной лист скрепляли вручную, с помощью медных заклёпок. Не больше трёх миллиметров между швами – чтобы волны не разорвали корпус даже в тайфун.

Он указал на американский транспортный корабль "SS Liberty Star", у причала которого японские рабочие в рваных дзинбэи разгружали ящики с надписью "Made in USA".

– Теперь наши верфи будут строить рыболовные баркасы. Для их консервных заводов в Хоккайдо. Двадцать лет назад мы создавали корабли, которые бросали вызов Тихому океану. Сегодня – деревянные лодки для ловли сельди.

Мысли Окавы:

"В 1941 году, когда "Юкикадзэ" вернулся после битвы за Мидуэй без единой царапины, адмирал Ямамото сказал мне: 'Ваши швы крепче самурайских мечей'. Теперь эти швы распадаются, как и всё остальное…"

Вода в заливе отражала небо, расколотое надвое:

На западе – чёрные клубы дыма от заводов "Мицубиси", где теперь собирали трактора по американским чертежам.

На востоке – первые весенние облака, похожие на паруса эскадры, что ушла в последний поход с Ямато.

Между ними, едва не задевая ржавые тросы затонувшего крейсера "Такао", летел японский журавль. Его крылья, расправленные против ветра, напоминали последний салют уходящей эпохи.

– Смотри! – внезапно воскликнул стоявший рядом старый рабочий.

Модель выскользнула из рук Окавы и упала в воду. Но дерево, пропитанное соляркой во время бомбёжек, не потонуло – лишь медленно закружилось на поверхности, пока течение не унесло его к ржавому корпусу разобранного эсминца.

"Когда умирает империя, сначала исчезают её корабли. Потом – те, кто умел их строить. В конце остаются лишь волны, которые всё так же бьются о берег, но уже не могут рассказать, чьи это были флаги."

(Надпись на обломке доски, найденной в доке Йокосуки, 1945 год)

Диалог с рабочим:

– Окава-сан, – старик протянул ему бутылку самогона, перегнанного из американского авиационного топлива. – Помнишь, как мы спускали на воду "Синано"?

Окава взял бутылку, но не пил:

– Помню. Тогда на верфи висел плакат: "Каждый заклёпочный удар – удар по врагу". Теперь там новый: "Качество – путь к демократии".

– А водка всё та же, – хрипло рассмеялся рабочий. – Только раньше её давали за перевыполнение плана, а теперь – за то, что не украл гвоздь.

Ветер донёс звуки американского джаза из только что открывшегося клуба "Blue Bird". Окава закрыл глаза. В его памяти всплыли слова, сказанные ему в 1938 году старым мастером:

"Корабль – это не сталь и не пушки. Это последний остров, где можно укрыться, когда всё вокруг становится чужим."

Модель "Юкикадзэ" тем временем исчезла за поворотом канала, где когда-то строились лучшие эсминцы Империи.

Глава 5

Чернильные тени

Токио, май 1946 года. Развалины библиотеки Университета Васэда.

Туман, густой как кисея на старом кимоно, поднимался от реки Канда, смешиваясь с едким дымом, что стелился по всему Канда-саругакутё. В этом удушливом мареве растворялись последние следы довоенной Японии:

Горелые страницы "Кодзики" падали в костёр, вспыхивая синим пламенем – так горела бумага высшего сорта с добавлением волокон тутового дерева. Профессор Араи Сэйитиро, в прошлом личный наставник принца Титибу, дрожащими руками бросал в огонь конспекты лекций, которые когда-то оценил сам императорский двор. Его очки "Nikon" 1938 года выпуска (левая дужка перемотана пластырем от американского полевого набора) запотели от слёз, смешивающихся с пеплом.

Резкий запах типографской краски бил из подвального окна, где на станке "Adast" 1887 года – подарке австро-венгерского императора Франца Иосифа – бывшие студенты печатали листовки со стихами Акутагавы. Каждый удар пресса звучал как выстрел:

"В стране, где сжигают книги,

рано или поздно

начнут сжигать людей"

(Неопубликованное стихотворение, 1925 год)

Сладковато-горький аромат жареной саранчи доносился от лотка О-Цуру. Её муж, главный повар императорского дворца, оставил предсмертную записку каллиграфическим почерком:

"Не в силах подавать

рис нового урожая

тем, кто растоптал

цветы старого сада"

(10 сентября 1945 года)

В разрушенной аудитории №3

Бывший профессор Ито Хироси, ныне ночной сторож при штабе оккупационных сил, пробирался между руин. Его пальцы – те самые, что в 1936 году переписали золотыми чернилами весь "Гэндзи-моногатари" для подарка императору – теперь оставляли чёрные следы на обгоревших стенах.

– Сэнсэй…

Из-за колонны с обломанной головой богини Каннон появился Ямамото Кэндзи. На его гимнастёрке (бывшая парадная форма клуба кэндо) выделялись пять медных кружков – следы оторванных пуговиц с гербом Васэда.

Ито резко поднял руку:

– "A" подразделение патрулирует квартал каждые 47 минут после вчерашнего обыска у книготорговца в Канда.

Ямамото развернул свёрток, перевязанный парашютным шнуром:

– В западном крыле… за шкафом с картами… я нашёл это.

Страницы дневников профессора Фудзиты (1937-1945) пахли порохом и грибком. Ито раскрыл наугад:

"11 февраля 1937 года. Сегодня лейтенант Танака спросил, как сочетать "Хагакурэ" с поэзией Сайгё. Ответил:

'Настоящий меч не рубит цветущую ветку'. В его глазах увидел лишь пустоту. Когда воин забывает, что он прежде всего человек – он становится просто убийцей."

"Сначала сжигают книги. Потом переписывают историю. Затем запрещают память. А когда не остаётся ни книг, ни истории, ни памяти – рождается новый народ, который верит, что так было всегда."

(Последняя запись профессора Фудзиты, сделанная углём на оборотной стороне меню ресторана "Такитори")

"Мы стали тенями в собственной стране. Но разве тень самурая – не всё ещё самурай? Разве тень цветущей сакуры – не всё ещё цветок? Они могут запретить наши книги, но не смогут запретить нам помнить их запах – терпкий аромат бумаги васи, смешанный с чернилами из сосновой сажи."

Где-то вдалеке заиграл "Токийский буги-вуги". Ито закрыл глаза. В памяти всплыли слова старого переплётчика Мори:

"Иероглифы, написанные водой на воде, всё равно остаются иероглифами. Потому что настоящие слова живут не на бумаге, а между строк нашей памяти."

На черном рынке у станции Такэдан

Толпа, подобная морскому приливу, накатывала на лоток с кричащей вывеской "Genuine American Goods". В воздухе витал густой коктейль запахов:

Горелого сахара от контрабандного кофе, который варили в жестяных банках из-под тушёнки